Когда наконец исчезла последняя надежда, мы подняли палубу и обрубили тросы, поддерживавшие килевые доски. Вытащить их на палубу оказалось очень трудно, потому что они густо обросли огромными ракушками. Теперь, когда килевые доски были убраны, наш плот сидел в воде, как обычные бревна на плаву, и поэтому ему было легче перебраться через риф. Лишившись паруса и килевых досок, плот повернулся бортом к ветру и стал беспомощной добычей ветра и волн.
Мы выбрали самый длинный трос и привязали его одним концом к самодельному якорю, а другим к основанию мачты с правого борта; после спуска якоря плот должен был войти в буруны кормой. Якорь был сделан из пустых баков для воды, наполненных использованными батарейками и другими тяжелыми предметами, и из связанных накрест тяжелых мангровых бревнышек.
Приказ номер один — первый и последний на плоту — гласил: «Держись за плот». Что бы ни случилось, мы должны были крепко держаться на плоту, предоставив девяти бревнам принять на себя удар при столкновении с рифом. С нас было достаточно, если мы выдержим удары волн. Прыгать за борт было равносильно самоубийству, потому что мы немедленно стали бы беспомощной жертвой прибоя, который принялся бы швырять нас об острые кораллы. Бессмысленно было бы спасаться и в резиновой лодке, потому что она или будет опрокинута крутыми волнами, или вместе с нами разорвана рифом в клочья. А бревна рано или поздно будут выброшены на берег, а с ними и мы, если ухитримся крепко на них удержаться.
После этого всем было приказано надеть ботинки — впервые за сто суток — и приготовить спасательные пояса. Польза от них была, однако, сомнительной, потому что, очутившись за бортом, нам предстояло скорее разбиться о рифы, чем утонуть. У нас осталось еще время, чтобы рассовать по карманам паспорта и те немногие доллары, которые у нас были. Но нас беспокоил отнюдь не недостаток во времени.
В течение нескольких напряженных часов мы беспомощно, боком, шаг за шагом шли к рифу. На борту царила поразительная тишина. Молча, перебрасываясь лишь необходимыми замечаниями, входили мы в хижину и выходили из нее, занятые своей работой. Серьезность лиц показывала, что никто не пребывал в неведении относительно того, что нас ожидало, а отсутствие паники говорило за то, что все мы приобрели непоколебимое доверие к возможностям плота. Если он перенес нас в целости и сохранности через океан, то доставит живыми и на берег.
В хижине царил невероятный хаос: картонки с продовольствием и всякий другой крепко-накрепко привязанный груз. Турстейн едва нашел себе место в радиоуголке, где ему удалось настроить коротковолновый радиопередатчик. Теперь мы были на расстоянии 4 тысяч морских миль от Кальяо и радиостанции военно-морской школы, поддерживавшей с нами постоянную связь, а до радиолюбителей из США было еще дальше. Однако накануне нам повезло: мы установили связь с радиолюбителем на Раротонге (архипелаг Кука), и наши радисты договорились с ним об установлении, в виде исключения, связи в утренние часы. А пока что мы подходили все ближе и ближе к рифу. Турстейн стучал ключом и вызывал Раротонгу.
Вот что записано в вахтенном журнале «Кон-Тики»:
«8.15. Мы медленно приближаемся к земле. Невооруженным глазом можем уже различить справа стволы пальм.
8.45. Ветер стал на четверть румбаnote 35 еще более неблагоприятным для нас, и нет никакой надежды на то, что удастся увернуться от аварии. На борту нет паники, на палубе-лихорадочные приготовления. На рифе перед нами лежит что-то, напоминающее остов погибшей шхуны, но, может быть, это просто прибившиеся бревна.
9.45. Ветер гонит нас прямо к последнему острову из тех, которые мы можем разглядеть за рифом. Сейчас мы ясно видим весь коралловый риф; он похож на стену из красных и белых кусочков, выступающую из воды, опоясывая все острова. Вдоль всего рифа взлетает к небу белый пенящийся прибой. Бенгт подает нам хороший горячий обед-последний перед тяжелым испытанием. Да, там на рифе действительно лежат останки корабля. Мы подошли уже так близко, что видим искрящуюся лагуну за рифом и даже очертания островов на другой стороне.
Пока писались эти строки, глухой грохот прибоя снова усилился и. как резкая барабанная дробь, разносился вокруг, возвещая начало последнего акта драмы «Кон-Тики».
9.50. Уже совсем близко. Идем вдоль рифа. Мы от него всего в нескольких метрах. Турстейн все еще говорит с радиолюбителем на Раротонге. Все ясно. Нужно уложить вахтенный журнал. Все в бодром настроении. Выглядит эта история неважно, но мы должны из нее выскочить».
Через несколько минут мы выбросили якорь за борт. Он коснулся дна, плот развернулся и встал кормой к бурлящему пеной рифу. Якорь на несколько мгновений задержал ход плота. Турстейн воспользовался этим и в бешеном темпе застучал ключом. Он связался с Раротонгой. Прибой гремел в воздухе, волны яростно вставали и падали. Все были заняты работой на палубе, а Турстейн передавал сообщение, что нас несет к рифу Рароиа, и попросил Раротонгу в дальнейшем слушать каждый час на той же волне. Если от нас не будет никаких сообщений в течение 36 часов, он должен уведомить норвежское посольство в Вашингтоне. Последние слова Турстейна были:
«О. К. 50 yards left. Here we go. Good bye!"note 36 И он выключил станцию. Кнут запаковал бумаги, и оба со всех ног бросились к нам на палубу. Якорь больше не выдерживал.
Волны становились круче и круче и ложбины между ними все глубже, и мы чувствовали, как плот стремительно взлетал вверх и опускался вниз, вверх и вниз, все выше и выше…
И снова громкий приказ:
«Держитесь! Наплевать на груз! Держитесь!»
Мы уже подошли к прибою так близко, что больше не слышали упорного беспрерывного грохота волн вдоль всего рифа. Мы слышали теперь отдельные удары, раздававшиеся каждый раз, когда ближайший вал разбивался о скалы.
Все были готовы, и каждый из нас крепко держался за тот трос, который внушал ему больше доверия. В последний момент Эрик залез в хижину: он не выполнил всей программы — забыл надеть ботинки.
На корме никого не было, ей предстояло столкнуться с рифом. Ненадежны были и два мачтовых штага на корме: в случае падения мачты они повиснут за бортом над рифом. Герман, Бенгт и Турстейн забрались на ящики, у передней стены хижины. Герман ухватился за оттяжки, укреплявшие стены, а остальные двое ухватились за тросы мачты, которыми в лучшие времена поднимался парус. Кнут и я выбрали себе место около носового штага, считая, что если даже мачта, хижина и все остальное будет сметено за борт, то носовой штаг все же останется на плоту, потому что волны набегали с носа.
Как только мы почувствовали, что попали в прибой, мы обрубили якорный канат. Огромная волна вставала как раз под плотом и подняла высоко в воздух «Кон-Тики».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Мы выбрали самый длинный трос и привязали его одним концом к самодельному якорю, а другим к основанию мачты с правого борта; после спуска якоря плот должен был войти в буруны кормой. Якорь был сделан из пустых баков для воды, наполненных использованными батарейками и другими тяжелыми предметами, и из связанных накрест тяжелых мангровых бревнышек.
Приказ номер один — первый и последний на плоту — гласил: «Держись за плот». Что бы ни случилось, мы должны были крепко держаться на плоту, предоставив девяти бревнам принять на себя удар при столкновении с рифом. С нас было достаточно, если мы выдержим удары волн. Прыгать за борт было равносильно самоубийству, потому что мы немедленно стали бы беспомощной жертвой прибоя, который принялся бы швырять нас об острые кораллы. Бессмысленно было бы спасаться и в резиновой лодке, потому что она или будет опрокинута крутыми волнами, или вместе с нами разорвана рифом в клочья. А бревна рано или поздно будут выброшены на берег, а с ними и мы, если ухитримся крепко на них удержаться.
После этого всем было приказано надеть ботинки — впервые за сто суток — и приготовить спасательные пояса. Польза от них была, однако, сомнительной, потому что, очутившись за бортом, нам предстояло скорее разбиться о рифы, чем утонуть. У нас осталось еще время, чтобы рассовать по карманам паспорта и те немногие доллары, которые у нас были. Но нас беспокоил отнюдь не недостаток во времени.
В течение нескольких напряженных часов мы беспомощно, боком, шаг за шагом шли к рифу. На борту царила поразительная тишина. Молча, перебрасываясь лишь необходимыми замечаниями, входили мы в хижину и выходили из нее, занятые своей работой. Серьезность лиц показывала, что никто не пребывал в неведении относительно того, что нас ожидало, а отсутствие паники говорило за то, что все мы приобрели непоколебимое доверие к возможностям плота. Если он перенес нас в целости и сохранности через океан, то доставит живыми и на берег.
В хижине царил невероятный хаос: картонки с продовольствием и всякий другой крепко-накрепко привязанный груз. Турстейн едва нашел себе место в радиоуголке, где ему удалось настроить коротковолновый радиопередатчик. Теперь мы были на расстоянии 4 тысяч морских миль от Кальяо и радиостанции военно-морской школы, поддерживавшей с нами постоянную связь, а до радиолюбителей из США было еще дальше. Однако накануне нам повезло: мы установили связь с радиолюбителем на Раротонге (архипелаг Кука), и наши радисты договорились с ним об установлении, в виде исключения, связи в утренние часы. А пока что мы подходили все ближе и ближе к рифу. Турстейн стучал ключом и вызывал Раротонгу.
Вот что записано в вахтенном журнале «Кон-Тики»:
«8.15. Мы медленно приближаемся к земле. Невооруженным глазом можем уже различить справа стволы пальм.
8.45. Ветер стал на четверть румбаnote 35 еще более неблагоприятным для нас, и нет никакой надежды на то, что удастся увернуться от аварии. На борту нет паники, на палубе-лихорадочные приготовления. На рифе перед нами лежит что-то, напоминающее остов погибшей шхуны, но, может быть, это просто прибившиеся бревна.
9.45. Ветер гонит нас прямо к последнему острову из тех, которые мы можем разглядеть за рифом. Сейчас мы ясно видим весь коралловый риф; он похож на стену из красных и белых кусочков, выступающую из воды, опоясывая все острова. Вдоль всего рифа взлетает к небу белый пенящийся прибой. Бенгт подает нам хороший горячий обед-последний перед тяжелым испытанием. Да, там на рифе действительно лежат останки корабля. Мы подошли уже так близко, что видим искрящуюся лагуну за рифом и даже очертания островов на другой стороне.
Пока писались эти строки, глухой грохот прибоя снова усилился и. как резкая барабанная дробь, разносился вокруг, возвещая начало последнего акта драмы «Кон-Тики».
9.50. Уже совсем близко. Идем вдоль рифа. Мы от него всего в нескольких метрах. Турстейн все еще говорит с радиолюбителем на Раротонге. Все ясно. Нужно уложить вахтенный журнал. Все в бодром настроении. Выглядит эта история неважно, но мы должны из нее выскочить».
Через несколько минут мы выбросили якорь за борт. Он коснулся дна, плот развернулся и встал кормой к бурлящему пеной рифу. Якорь на несколько мгновений задержал ход плота. Турстейн воспользовался этим и в бешеном темпе застучал ключом. Он связался с Раротонгой. Прибой гремел в воздухе, волны яростно вставали и падали. Все были заняты работой на палубе, а Турстейн передавал сообщение, что нас несет к рифу Рароиа, и попросил Раротонгу в дальнейшем слушать каждый час на той же волне. Если от нас не будет никаких сообщений в течение 36 часов, он должен уведомить норвежское посольство в Вашингтоне. Последние слова Турстейна были:
«О. К. 50 yards left. Here we go. Good bye!"note 36 И он выключил станцию. Кнут запаковал бумаги, и оба со всех ног бросились к нам на палубу. Якорь больше не выдерживал.
Волны становились круче и круче и ложбины между ними все глубже, и мы чувствовали, как плот стремительно взлетал вверх и опускался вниз, вверх и вниз, все выше и выше…
И снова громкий приказ:
«Держитесь! Наплевать на груз! Держитесь!»
Мы уже подошли к прибою так близко, что больше не слышали упорного беспрерывного грохота волн вдоль всего рифа. Мы слышали теперь отдельные удары, раздававшиеся каждый раз, когда ближайший вал разбивался о скалы.
Все были готовы, и каждый из нас крепко держался за тот трос, который внушал ему больше доверия. В последний момент Эрик залез в хижину: он не выполнил всей программы — забыл надеть ботинки.
На корме никого не было, ей предстояло столкнуться с рифом. Ненадежны были и два мачтовых штага на корме: в случае падения мачты они повиснут за бортом над рифом. Герман, Бенгт и Турстейн забрались на ящики, у передней стены хижины. Герман ухватился за оттяжки, укреплявшие стены, а остальные двое ухватились за тросы мачты, которыми в лучшие времена поднимался парус. Кнут и я выбрали себе место около носового штага, считая, что если даже мачта, хижина и все остальное будет сметено за борт, то носовой штаг все же останется на плоту, потому что волны набегали с носа.
Как только мы почувствовали, что попали в прибой, мы обрубили якорный канат. Огромная волна вставала как раз под плотом и подняла высоко в воздух «Кон-Тики».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69