Вести переговоры между бараками было запрещено. Стоять у окна запрещалось тоже. С острова Руаяль прибыло подкрепление из охранников. Куда-то исчезли все охранники-арабы. Лишь изредка по двору проводили какого-нибудь заключенного, совершенно голого, в сторону дисциплинарного барака. Фараоны частенько заглядывали к нам через окна.
От скуки мы решили засесть играть в покер небольшими группами, человек по пять, чтоб не было шуму. Даже Маркетти, скрипача, и то заставили замолчать.
— Прекратить музыку! Охрана в трауре!
Необычное напряжение царило везде, не только в бараке, но и во всем лагере. Прощай, кофе, и суп тоже! Кусок хлеба утром, на обед и ужин по одной банке мясных консервов на четверых. Поскольку у нас ничего из вещей не трогали, сохранился кофе и еще кое-какая еда: масло, мука. В других бараках и этого не было. Но когда охранник заметил, что из туалета, где мы варили кофе, идет дым, он тут же приказал потушить костер. Кофе варил у нас Нистон, старый каторжанин из Марселя. Он не удержался и сказал охраннику:
— Хочешь, чтоб не было огня, зайди и потуши сам! В ответ фараон выстрелил несколько раз в окно. В считанные секунды с огнем и кофе было покончено, а Нистон схлопотал пулю в ногу. Мы все были на пределе и, решив, что фараоны перестреляют нас всех, бросились ничком на пол.
Начальником караула в тот день был Филлисари. Он примчался в сопровождении еще четырех фараонов. Стрелявший доложил, родом он из Оверни. Филлисари костерил его по-корсикански, а он, ничего не понимая, оправдывался.
Мы разлеглись по гамакам. Нога Нистона кровоточила.
— Только не говорите, что я ранен! А то вытащат во двор и там прикончат!
Филлисари подошел к окну. Маркетти что-то сказал ему по-корсикански.
— Ладно, варите свой кофе! Ничего подобного больше не случится. — И он ушел.
Нистону повезло — пуля, прошив мышцу, вышла наружу. Мы сделали ему плотную повязку, чтобы остановить кровотечение.
— Папийон, выйди во двор!
Было уже около восьми вечера, на улице сгустилась тьма. Я не знал фараона, окликнувшего меня, но по говору понял, что он бретонец.
— Чего это я должен выходить в такое время? Мне там делать нечего.
— Тебя хочет видеть комендант.
— Передай, пусть сам сюда приходит. Я не выйду.
— Отказываешься?
— Отказываюсь.
Маркетти подошел к двери и крикнул:
— Мы не разрешим Папийону выходить одному, если там не будет коменданта!
— Так ведь он и послал меня за ним!
— Передай, пусть сам приходит!
Через час к двери подошли двое охранников, а вместе с ними — араб, работавший у коменданта, тот самый, что спас его и предотвратил бунт.
— Папийон, это я, Мохаммед. Пришел за тобой. Комендант хочет тебя видеть. Он сам не может прийти.
— Папи, у этого типа ружье, — шепнул мне Маркетти.
Я приблизился к двери. Действительно, Мохаммед держал ружье. Я просто глазам своим не верил. Заключенный, и чтоб с ружьем?
— Идем, — сказал он мне. — Я здесь, чтоб в случае чего защитить тебя, прикрыть.
Я ему не поверил.
— Выйдешь ты или нет?!
Я вышел, и мы отправились. Мохаммед шел рядом, два фараона позади. Мы направлялись к комендатуре. На выходе из лагеря Филлисари сказал мне:
— Папийон, думаю, ты ничего против меня не имеешь?
— Нет. Ни я, ни другие тоже Я имею в виду, из нашего барака. А вот за остальных не окажу.
По дороге Мохаммед подарил мне пачку сигарет «Галуаз». В освещенном двумя газовыми лампами кабинете сидели два коменданта — один наш, другой с острова Руаяль, оба с заместителями.
— Я привел Папийона, — сказал араб.
— Добрый вечер, Папийон, — поздоровался наш комендант.
— Добрый вечер.
— Присаживайся, вот стул
Я разместился напротив них. Одна дверь кабинета открывалась на кухню, и я увидел там крестную Лизетт, она махнула мне рукой.
— Папийон, — сказал комендант с острова Руаяль, — комендант Дутен считает вас надежным человеком, полностью искупившим свою вину тем, что спас крестницу его жены. Но в личном деле и других бумагах написано, что ты опасен со всех точек зрения. Мне хочется забыть о личном деле и поверить моему коллеге Дутену. Дело вот в чем: скоро сюда прибудет комиссия для проверки фактов, связанных с бунтом, все заключенные должны будут дать показания. Вы и еще несколько человек несомненно имеете большое влияние на заключенных. Нам бы хотелось узнать ваше мнение об этом бунте, а заодно и что будут говорить люди из вашего барака, ну и во вторую очередь все остальные.
— Мне нечего сказать. И влиять на других я не собираюсь. И если комиссия действительно будет честно делать свое дело, то вас всех отсюда турнут.
— Это почему же, Папийон?! Ведь мы предотвратили бунт, я и мой коллега с Сен-Жозефа.
— Может, вы и выйдете чистыми из воды, по только не начальство с Руаяля.
— А яснее можно?
— Если и дальше в официальных объяснениях вы будете упоминать о бунте, то вас несомненно накажут. Согласитесь с моими условиями — вы будете спасены. Все, кроме Филлисари.
— Какие такие условия?
— Во-первых, мы должны жить как прежде, как до этой истории, и немедленно, с завтрашнего дня. Ведь только мы можем повлиять на остальных, верно?
— Да, — кивнул Дутен. — Ну а дальше?
— Ведь тут, насколько я понимаю, начальство с трех островов?
— Да.
— Так вот. Вы ведь получили донос от Джирасоло, он предупреждал о готовящемся бунте. А Арно и Отэн были главарями.
— И Карбоньери, — добавил фараон.
— Нет, неправда. Джирасоло был на ножах с Карбоньери еще с Марселя, поэтому и донес на него. Но вы не поверили. Почему? Потому что вам сказали, что во время бунта перебьют всех женщин, детей, арабов и фараонов, что казалось невероятным. Кроме того, на Руаяле есть две посудины на восемьдесят заключенных, а на Сен-Жо-зефе всего одна, на шестьдесят человек. Ни один здравомыслящий человек не полез бы в это грязное и глупое дело.
— Откуда ты знаешь все это?
— Мое дело. Так вот. Следуя такому раскладу событий, вся ответственность падет на начальство с острова Руаяль, ведь оно выслало заговорщиков на Сен-Жозеф, даже не разделив их. Надо было хоть одного послать на остров Дьявола, другого — сюда, ну, и так далее. Так что взыскания вас ждут самые серьезные. Потому советую согласиться с моими условиями. Первое вы уже слышали: с завтрашнего дня жизнь должна войти в прежнее русло, второе; все, кто сидит в карцере как подозреваемый, должны быть немедленно отпущены. И не надо больше допрашивать их о бунте, не надо, так как самого бунта не было вовсе. В-третьих, Филлисари необходимо срочно отправить на Руаяль, прежде всего в целях его же безопасности, так как, если бунта не было, чем объяснить убийство трех человек? Плюс к тому он самый что ни на есть отъявленный негодяй и трус. Во время инцидента хотел прикончить нас всех в бараках. Так вот, если вы принимаете эти условия, я в ответ обещаю устроить все так, что все в один голос будут твердить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
От скуки мы решили засесть играть в покер небольшими группами, человек по пять, чтоб не было шуму. Даже Маркетти, скрипача, и то заставили замолчать.
— Прекратить музыку! Охрана в трауре!
Необычное напряжение царило везде, не только в бараке, но и во всем лагере. Прощай, кофе, и суп тоже! Кусок хлеба утром, на обед и ужин по одной банке мясных консервов на четверых. Поскольку у нас ничего из вещей не трогали, сохранился кофе и еще кое-какая еда: масло, мука. В других бараках и этого не было. Но когда охранник заметил, что из туалета, где мы варили кофе, идет дым, он тут же приказал потушить костер. Кофе варил у нас Нистон, старый каторжанин из Марселя. Он не удержался и сказал охраннику:
— Хочешь, чтоб не было огня, зайди и потуши сам! В ответ фараон выстрелил несколько раз в окно. В считанные секунды с огнем и кофе было покончено, а Нистон схлопотал пулю в ногу. Мы все были на пределе и, решив, что фараоны перестреляют нас всех, бросились ничком на пол.
Начальником караула в тот день был Филлисари. Он примчался в сопровождении еще четырех фараонов. Стрелявший доложил, родом он из Оверни. Филлисари костерил его по-корсикански, а он, ничего не понимая, оправдывался.
Мы разлеглись по гамакам. Нога Нистона кровоточила.
— Только не говорите, что я ранен! А то вытащат во двор и там прикончат!
Филлисари подошел к окну. Маркетти что-то сказал ему по-корсикански.
— Ладно, варите свой кофе! Ничего подобного больше не случится. — И он ушел.
Нистону повезло — пуля, прошив мышцу, вышла наружу. Мы сделали ему плотную повязку, чтобы остановить кровотечение.
— Папийон, выйди во двор!
Было уже около восьми вечера, на улице сгустилась тьма. Я не знал фараона, окликнувшего меня, но по говору понял, что он бретонец.
— Чего это я должен выходить в такое время? Мне там делать нечего.
— Тебя хочет видеть комендант.
— Передай, пусть сам сюда приходит. Я не выйду.
— Отказываешься?
— Отказываюсь.
Маркетти подошел к двери и крикнул:
— Мы не разрешим Папийону выходить одному, если там не будет коменданта!
— Так ведь он и послал меня за ним!
— Передай, пусть сам приходит!
Через час к двери подошли двое охранников, а вместе с ними — араб, работавший у коменданта, тот самый, что спас его и предотвратил бунт.
— Папийон, это я, Мохаммед. Пришел за тобой. Комендант хочет тебя видеть. Он сам не может прийти.
— Папи, у этого типа ружье, — шепнул мне Маркетти.
Я приблизился к двери. Действительно, Мохаммед держал ружье. Я просто глазам своим не верил. Заключенный, и чтоб с ружьем?
— Идем, — сказал он мне. — Я здесь, чтоб в случае чего защитить тебя, прикрыть.
Я ему не поверил.
— Выйдешь ты или нет?!
Я вышел, и мы отправились. Мохаммед шел рядом, два фараона позади. Мы направлялись к комендатуре. На выходе из лагеря Филлисари сказал мне:
— Папийон, думаю, ты ничего против меня не имеешь?
— Нет. Ни я, ни другие тоже Я имею в виду, из нашего барака. А вот за остальных не окажу.
По дороге Мохаммед подарил мне пачку сигарет «Галуаз». В освещенном двумя газовыми лампами кабинете сидели два коменданта — один наш, другой с острова Руаяль, оба с заместителями.
— Я привел Папийона, — сказал араб.
— Добрый вечер, Папийон, — поздоровался наш комендант.
— Добрый вечер.
— Присаживайся, вот стул
Я разместился напротив них. Одна дверь кабинета открывалась на кухню, и я увидел там крестную Лизетт, она махнула мне рукой.
— Папийон, — сказал комендант с острова Руаяль, — комендант Дутен считает вас надежным человеком, полностью искупившим свою вину тем, что спас крестницу его жены. Но в личном деле и других бумагах написано, что ты опасен со всех точек зрения. Мне хочется забыть о личном деле и поверить моему коллеге Дутену. Дело вот в чем: скоро сюда прибудет комиссия для проверки фактов, связанных с бунтом, все заключенные должны будут дать показания. Вы и еще несколько человек несомненно имеете большое влияние на заключенных. Нам бы хотелось узнать ваше мнение об этом бунте, а заодно и что будут говорить люди из вашего барака, ну и во вторую очередь все остальные.
— Мне нечего сказать. И влиять на других я не собираюсь. И если комиссия действительно будет честно делать свое дело, то вас всех отсюда турнут.
— Это почему же, Папийон?! Ведь мы предотвратили бунт, я и мой коллега с Сен-Жозефа.
— Может, вы и выйдете чистыми из воды, по только не начальство с Руаяля.
— А яснее можно?
— Если и дальше в официальных объяснениях вы будете упоминать о бунте, то вас несомненно накажут. Согласитесь с моими условиями — вы будете спасены. Все, кроме Филлисари.
— Какие такие условия?
— Во-первых, мы должны жить как прежде, как до этой истории, и немедленно, с завтрашнего дня. Ведь только мы можем повлиять на остальных, верно?
— Да, — кивнул Дутен. — Ну а дальше?
— Ведь тут, насколько я понимаю, начальство с трех островов?
— Да.
— Так вот. Вы ведь получили донос от Джирасоло, он предупреждал о готовящемся бунте. А Арно и Отэн были главарями.
— И Карбоньери, — добавил фараон.
— Нет, неправда. Джирасоло был на ножах с Карбоньери еще с Марселя, поэтому и донес на него. Но вы не поверили. Почему? Потому что вам сказали, что во время бунта перебьют всех женщин, детей, арабов и фараонов, что казалось невероятным. Кроме того, на Руаяле есть две посудины на восемьдесят заключенных, а на Сен-Жо-зефе всего одна, на шестьдесят человек. Ни один здравомыслящий человек не полез бы в это грязное и глупое дело.
— Откуда ты знаешь все это?
— Мое дело. Так вот. Следуя такому раскладу событий, вся ответственность падет на начальство с острова Руаяль, ведь оно выслало заговорщиков на Сен-Жозеф, даже не разделив их. Надо было хоть одного послать на остров Дьявола, другого — сюда, ну, и так далее. Так что взыскания вас ждут самые серьезные. Потому советую согласиться с моими условиями. Первое вы уже слышали: с завтрашнего дня жизнь должна войти в прежнее русло, второе; все, кто сидит в карцере как подозреваемый, должны быть немедленно отпущены. И не надо больше допрашивать их о бунте, не надо, так как самого бунта не было вовсе. В-третьих, Филлисари необходимо срочно отправить на Руаяль, прежде всего в целях его же безопасности, так как, если бунта не было, чем объяснить убийство трех человек? Плюс к тому он самый что ни на есть отъявленный негодяй и трус. Во время инцидента хотел прикончить нас всех в бараках. Так вот, если вы принимаете эти условия, я в ответ обещаю устроить все так, что все в один голос будут твердить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134