Умом она понимала, что выбора у нее нет, но предстояло перебороть сердце, которое кричало криком, предчувствуя неминуемую боль!..
– Прощай, любимый!
Она произнесла эти слова беззвучно, побоявшись, что шепот потревожит сон Адама. Она не осмелилась даже поцеловать его на прощание, как ни томилась от желания хотя бы раз еще прижаться губами к его щеке. Медленно, бесконечно медленно, с величайшей осторожностью, она высвободилась из объятий Адама, все это время бережно поддерживая его голову – до тех пор, пока та не опустилась на подушку.
Но, несмотря на все ее старания, прикосновение к прохладной поверхности наволочки пробудило его. Адам шевельнулся, веки приподнялись, длинные изогнутые ресницы встрепенулись и запорхали, как две бабочки, сбившиеся с пути.
– Джен? – спросил он сонно, и Дженис застыла в панике, чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди.
– Все в порядке, спи, милый!
Она и сама не поняла, откуда пришли к ней единственно возможные и единственно нужные, повелительно-успокаивающие слова, как она сумела выговорить их сквозь комок слез в горле, как вообще смогла выдержать это испытание…
– Все хорошо, милый!
Он блаженно потянулся, улыбнулся сквозь дрему и заснул снова с такой легкостью, что Дженис почувствовала себя немного задетой. Она посмотрела ему в лицо и протянула было руку, чтобы убрать с его лба выбившуюся черную прядь, как вдруг спохватилась.
Затаив дыхание, она какое-то время просто смотрела на него, впитывая в себя каждую черточку его красивого лица, надеясь навсегда удержать их в памяти. Ни с чем не сравнимая, ни на что не похожая, блаженно-горькая ночь их единения и страсти кончилась, и даже во сне он как будто отдалялся от нее все дальше и дальше.
Когда она оказалась в своей спальне и бросила взгляд на часы, ужасу ее не было предела. Выбитая из колеи событиями ночи, она забыла завести будильник, и в результате серость сырого ноябрьского утра ввела ее в заблуждение. Вместо семи утра было восемь, и, чтобы успеть к своему уроку, Дженис пришлось все бросить и спешно собираться на работу.
В умопомрачительной спешке не осталось места для размышлений. Но когда со связкой ключей в руках она оказалась у входной двери, часы в гостиной пробили уже девять. Дженис невольно замерла на месте. Прошло меньше чем полдня с того момента, когда ночью она открыла Адаму эту самую дверь, а жизнь ее переменилась совершенно и никогда больше не будет прежней.
Впрочем, она совсем не подумала о том, что произойдет, когда Адам проснется. С одной стороны, можно лишь поблагодарить случай за то, что ей не придется столкнуться с ним лицом к лицу, стать свидетелем его сожалений и дурного настроения от сознания совершенной ошибки, но с другой стороны, ей вовсе не хотелось, чтобы Адам подумал, будто она испугалась встречи с ним. В конце концов, им, возможно, еще придется не раз увидеться, и лучше будет, если они смогут без ощущения неловкости глядеть в глаза друг другу. Чтобы нацарапать беглую записку, хватило трех минут, немногим больше времени ушло на то, чтобы выбрать место, где оставить ее (чтобы Адам наверняка нашел и прочел). Наиболее подходящим для этой цели ей показался кухонный стол – так или иначе, он наверняка захочет выпить чашечку кофе перед тем, как уйти насовсем.
Какое-то время Дженис читала и перечитывала написанное, пытаясь понять, все ли она сказала, а затем вдруг, исполнившись вдохновения, схватила ручку и добавила заключительную строчку.
– Прощай, мой любимый! – прошептала она, целуя его имя, накарябанное на внешней стороне сложенной вчетверо записки. Теперь ей надо было в прямом смысле этого слова бежать.
Кросс до автобусной остановки совершенно не располагал к размышлениям и прочей философии, и Дженис не успела даже оглянуться на дом и посмотреть в окно спальни, за которым все еще спал Адам. А впрочем, так даже лучше, подумала она, запрыгивая на ступеньку автобуса. Если роман не имеет продолжения, лучше сразу же захлопнуть книгу и забыть о ней.
– Деньги за билеты, пожалуйста! – услышала она и вздрогнула.
Над ней навис, держась за верхнюю ручку, пожилой кондуктор с красным от холода носом, и по раздражению, написанному на его лице, Дженис поняла, что он обращается к ней не в первый раз.
– Ах да, извините, пожалуйста!
Она принялась копаться в сумочке в поисках мелочи и только сейчас со всей резкостью осознала, что все еще не может разорвать пуповину, связывающую ее с детством. Не было никакого романа, она снова себя обманывала. Была остановка на одну ночь, была она, Дженис Моррисон, в роли дублерши любимой женщины Адама, а больше – ничего. Уйдя не попрощавшись, она избавила его от необходимости растолковывать ей эту нелицеприятную истину, необходимости тем более мучительной, что он, как воспитанный человек, старался бы по старой дружбе щадить ее и по мере возможности не причинять ей боль. Это было бы совершенно непереносимо – стыдиться его неловкости перед ней и читать в его глазах досаду и холод после того, как они ощутили такую близость, такое полное слияние тел и чувств.
Точнее сказать, ощутила она. Для Адама это была скорее психотерапевтическая процедура, способ снятия стресса, а вовсе не прикосновение к небесам.
Впрочем, она знала и другое: эта мучительно краткая и бесконечно длинная, блаженная и горестная ночь останется в ее памяти воспоминанием, которое она сохранит навеки.
4
– Слышала последние новости о нашем Адаме?
– Нет, и какие же?
Дженис рассеянно отвечала подруге, поглощенная неразрешимой, как квадратура круга, задачей: как впихнуть в средних размеров картонную коробку из-под телевизора еще одну пухлую стопку альбомных листов. Она все еще надеялась, что детские рисунки выдержат такой варварский способ хранения и транспортировки, в противном случае им светила еще более мрачная участь – испытать на себе действие проливного дождя, ледяные струи которого били по стеклам, затуманивая пейзаж за окном учительской.
И только спустя пару секунд смысл вопроса как громом поразил ее.
– Подожди, ты про какого Адама? – как бы уточняя, спросила Дженис, и голос ее предательски задрожал. Оставалось надеяться, что Лиз Митчел воспримет ее нервную реакцию как вполне объяснимое следствие неравной борьбы с огромной охапкой рисунков.
Неужели слухи в поселке и вправду распространяются со сверхсветовой скоростью? – с досадой подумала Дженис. Только вчера он расстался со своей Оливией Андерс, а сегодня – сегодня его беда обсуждается во всех домах Гринфилда и его окрестностей! О том, что предметом сплетен может стать ночной визит Адама Лоусона в ее дом, Дженис боялась и подумать.
– Про какого Адама? Лоусона, конечно! А что, ты знакома с другим Адамом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Прощай, любимый!
Она произнесла эти слова беззвучно, побоявшись, что шепот потревожит сон Адама. Она не осмелилась даже поцеловать его на прощание, как ни томилась от желания хотя бы раз еще прижаться губами к его щеке. Медленно, бесконечно медленно, с величайшей осторожностью, она высвободилась из объятий Адама, все это время бережно поддерживая его голову – до тех пор, пока та не опустилась на подушку.
Но, несмотря на все ее старания, прикосновение к прохладной поверхности наволочки пробудило его. Адам шевельнулся, веки приподнялись, длинные изогнутые ресницы встрепенулись и запорхали, как две бабочки, сбившиеся с пути.
– Джен? – спросил он сонно, и Дженис застыла в панике, чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди.
– Все в порядке, спи, милый!
Она и сама не поняла, откуда пришли к ней единственно возможные и единственно нужные, повелительно-успокаивающие слова, как она сумела выговорить их сквозь комок слез в горле, как вообще смогла выдержать это испытание…
– Все хорошо, милый!
Он блаженно потянулся, улыбнулся сквозь дрему и заснул снова с такой легкостью, что Дженис почувствовала себя немного задетой. Она посмотрела ему в лицо и протянула было руку, чтобы убрать с его лба выбившуюся черную прядь, как вдруг спохватилась.
Затаив дыхание, она какое-то время просто смотрела на него, впитывая в себя каждую черточку его красивого лица, надеясь навсегда удержать их в памяти. Ни с чем не сравнимая, ни на что не похожая, блаженно-горькая ночь их единения и страсти кончилась, и даже во сне он как будто отдалялся от нее все дальше и дальше.
Когда она оказалась в своей спальне и бросила взгляд на часы, ужасу ее не было предела. Выбитая из колеи событиями ночи, она забыла завести будильник, и в результате серость сырого ноябрьского утра ввела ее в заблуждение. Вместо семи утра было восемь, и, чтобы успеть к своему уроку, Дженис пришлось все бросить и спешно собираться на работу.
В умопомрачительной спешке не осталось места для размышлений. Но когда со связкой ключей в руках она оказалась у входной двери, часы в гостиной пробили уже девять. Дженис невольно замерла на месте. Прошло меньше чем полдня с того момента, когда ночью она открыла Адаму эту самую дверь, а жизнь ее переменилась совершенно и никогда больше не будет прежней.
Впрочем, она совсем не подумала о том, что произойдет, когда Адам проснется. С одной стороны, можно лишь поблагодарить случай за то, что ей не придется столкнуться с ним лицом к лицу, стать свидетелем его сожалений и дурного настроения от сознания совершенной ошибки, но с другой стороны, ей вовсе не хотелось, чтобы Адам подумал, будто она испугалась встречи с ним. В конце концов, им, возможно, еще придется не раз увидеться, и лучше будет, если они смогут без ощущения неловкости глядеть в глаза друг другу. Чтобы нацарапать беглую записку, хватило трех минут, немногим больше времени ушло на то, чтобы выбрать место, где оставить ее (чтобы Адам наверняка нашел и прочел). Наиболее подходящим для этой цели ей показался кухонный стол – так или иначе, он наверняка захочет выпить чашечку кофе перед тем, как уйти насовсем.
Какое-то время Дженис читала и перечитывала написанное, пытаясь понять, все ли она сказала, а затем вдруг, исполнившись вдохновения, схватила ручку и добавила заключительную строчку.
– Прощай, мой любимый! – прошептала она, целуя его имя, накарябанное на внешней стороне сложенной вчетверо записки. Теперь ей надо было в прямом смысле этого слова бежать.
Кросс до автобусной остановки совершенно не располагал к размышлениям и прочей философии, и Дженис не успела даже оглянуться на дом и посмотреть в окно спальни, за которым все еще спал Адам. А впрочем, так даже лучше, подумала она, запрыгивая на ступеньку автобуса. Если роман не имеет продолжения, лучше сразу же захлопнуть книгу и забыть о ней.
– Деньги за билеты, пожалуйста! – услышала она и вздрогнула.
Над ней навис, держась за верхнюю ручку, пожилой кондуктор с красным от холода носом, и по раздражению, написанному на его лице, Дженис поняла, что он обращается к ней не в первый раз.
– Ах да, извините, пожалуйста!
Она принялась копаться в сумочке в поисках мелочи и только сейчас со всей резкостью осознала, что все еще не может разорвать пуповину, связывающую ее с детством. Не было никакого романа, она снова себя обманывала. Была остановка на одну ночь, была она, Дженис Моррисон, в роли дублерши любимой женщины Адама, а больше – ничего. Уйдя не попрощавшись, она избавила его от необходимости растолковывать ей эту нелицеприятную истину, необходимости тем более мучительной, что он, как воспитанный человек, старался бы по старой дружбе щадить ее и по мере возможности не причинять ей боль. Это было бы совершенно непереносимо – стыдиться его неловкости перед ней и читать в его глазах досаду и холод после того, как они ощутили такую близость, такое полное слияние тел и чувств.
Точнее сказать, ощутила она. Для Адама это была скорее психотерапевтическая процедура, способ снятия стресса, а вовсе не прикосновение к небесам.
Впрочем, она знала и другое: эта мучительно краткая и бесконечно длинная, блаженная и горестная ночь останется в ее памяти воспоминанием, которое она сохранит навеки.
4
– Слышала последние новости о нашем Адаме?
– Нет, и какие же?
Дженис рассеянно отвечала подруге, поглощенная неразрешимой, как квадратура круга, задачей: как впихнуть в средних размеров картонную коробку из-под телевизора еще одну пухлую стопку альбомных листов. Она все еще надеялась, что детские рисунки выдержат такой варварский способ хранения и транспортировки, в противном случае им светила еще более мрачная участь – испытать на себе действие проливного дождя, ледяные струи которого били по стеклам, затуманивая пейзаж за окном учительской.
И только спустя пару секунд смысл вопроса как громом поразил ее.
– Подожди, ты про какого Адама? – как бы уточняя, спросила Дженис, и голос ее предательски задрожал. Оставалось надеяться, что Лиз Митчел воспримет ее нервную реакцию как вполне объяснимое следствие неравной борьбы с огромной охапкой рисунков.
Неужели слухи в поселке и вправду распространяются со сверхсветовой скоростью? – с досадой подумала Дженис. Только вчера он расстался со своей Оливией Андерс, а сегодня – сегодня его беда обсуждается во всех домах Гринфилда и его окрестностей! О том, что предметом сплетен может стать ночной визит Адама Лоусона в ее дом, Дженис боялась и подумать.
– Про какого Адама? Лоусона, конечно! А что, ты знакома с другим Адамом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39