Впрочем, следующая его реплика опять все испортила.
– А еще я послал тебе цветы.
– Цветы? – Голос у нее зазвенел, как разбившееся на мелкие осколки стекло. – О да, ты послал цветы!
Удивительно, как же она забыла про цветы? Их доставили под расписку тем же самым вечером, буквально через пять минут после ее возвращения из школы – гигантский букет белоснежных роз, стоивший, поди, целое состояние. В приложенной к нему записке было написано: «Спасибо за кофе!». Именно так: за кофе. Издевательство, да и только! Удивительно еще, что, прочитав ее, Дженис не выкинула букет на помойку, – наверное, потому лишь, что цветы все равно не влезли бы в ее мусорное ведро.
– Ты и впрямь полагаешь, – снова закипая от возмущения и обиды, бросила Дженис, – что охапки цветов, пусть даже самой большой, достаточно для того, чтобы возместить утрату… – Она запнулась.
– Утрату чего? – спросил он, прищурившись. – Какого черта ты не предупредила меня, что ты девственница?
– А я говорила…
– Говорила… но не так.
– А тебе нужно было справку, в нос ткнуть? И вообще, не казнись этим. Можно подумать, речь идет о преступлении века! Ну осталось нас таких одна или две в округе. Вернее, оставалось. Атавизм доисторических времен, плод пуританского воспитания. В конце концов, не у всех у нас имелись такие возможности, как у тебя, чтобы…
Она замолчала, чувствуя, что не может лгать дальше. Потому что все эти недели ее не покидало горькое чувство обиды на Адама. Она все могла простить ему, кроме одного: вольно или невольно, но своим поведением он подтвердил правильность обвинений, которые возводила на всю мужскую половину человечества мать. Несколько лет Дженис пыталась доказать матери, что Адам не подпадает под общее правило. Но после того как, проведя с нею ночь, он бесследно исчез, Дженис заподозрила, что он, как и большинство мужчин на его месте, добившись своего, преспокойно умыл руки. И, что самое страшное, наполняясь черной ненавистью к Адаму и мужчинам вообще, она осознавала, что любит его все сильнее…
– Ты посылаешь розы всем девушкам, над которыми одержал победу, или только избранным? – ядовитым голосом спросила она.
– Во-первых, не было никакой победы. По крайней мере, я никогда не воспринимал это в таком ракурсе. Во-вторых, цветы были всего лишь выражением благодарности за твою отзывчивость, гостеприимство, доброту, за то, что ты пустила меня в дом, налила вина, выслушала, черт возьми! В-третьих, я намеревался отблагодарить тебя несравненно более значительно – за то…
– …За то, что я предоставила в твое распоряжение собственное тело?
За сарказмом вопроса скрывалась непереносимая боль, которая, как раскаленный прут, жгла ее сердце. Итак, он пришел, чтобы заплатить ей за ночь, проведенную ими вместе! Если Адам хотел унизить ее, то лучшего способа нельзя было придумать.
– Слушай, дружище, к чему столько хлопот? – развязным тоном заговорила она. – В конце концов, как я тебе уже говорила, оставаться девственницей в наш продвинутый век не только странно, но и глупо, разве не так? – Ей с трудом удавалось выдерживать собственный циничный тон: душу разрывали совсем иные чувства, а Адам молчал, буравя ее глазами, и ни словом не пришел ей на помощь. – Я хочу сказать, что рано или поздно это должно было произойти, – менее уверенно сказала она, с тревогой вглядываясь в его непроницаемое лицо. – Ты не позволил мне сойти в могилу старой, так и не реализовавшей себя в этой жизни, девой, и за одно это тебе огромное спасибо!
Лучше бы он заорал, застучал кулаками, бросился на нее – она бы почувствовала себя от этого только уверенней. Но он молчал, и лишь его пронзительно-синие глаза блестели все ожесточеннее.
– Да, это должно было однажды случиться, – совсем уже неубедительно, запинаясь на каждом слове, повторила она.
– В конце концов, именно для этого и существуют друзья, – тихо сказал он, и Дженис сжалась под одеялом в комок, чувствуя, как сердце у нее готово разорваться от безысходности.
– Знаешь, Адам, – облизнув пересохшие губы, сказала она. – А нельзя ли просто взять и забыть обо всем, что было? Считаю, что это наилучший для нас выход.
Она не питала особой надежды на то, что он согласится, и не удивилась, когда он угрюмо произнес:
– Итак, рано или поздно, но это случилось, ты – при самом активном и самом дружеском моем участии – забеременела, а поэтому вопрос о забвении прошлого не может стоять даже в чисто теоретическом плане. Вопрос, строго говоря, звучит просто и определенно: что я, Адам Лоусон, собираюсь предпринять в создавшейся ситуации?
– Ответ так же прост: ничего!
– Но на мне лежит ответственность!..
Больше всего она боялась именно этого – разговоров о долге. Ответственность! Дженис пришла в отчаяние.
– А с чего ты, собственно, взял, что это твой ребенок? – выпалила она.
Воцарилось молчание – длительное, тягостное, страшное, от которого по телу пробежали мурашки. И вдруг Адам рассмеялся, одним махом разрушая карточный домик ее доводов и аргументов.
– После твоих предыдущих заявлений сомневаться в этом может только слабоумный, – добродушно заметил он. – А коль скоро вопрос об отцовстве решен, вижу только один выход из ситуации – мы должны пожениться!
– Это отнюдь не единственный выход! – злорадно ввернула Дженис, и тут же у нее душа ушла в пятки.
За всю жизнь она не видела ничего страшнее и чернее, чем лицо Адама в эти секунды. Его глаза засияли такой холодной яростью, что Дженис пробил озноб.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что посмеешь?.. – повысил он голос и привстал с кресла, нависая над нею, как туча.
– Нет, разумеется, нет!.. Сядь и успокойся! – При всех своих обидах на Адама Дженис и мысли об аборте не допускала. – Но замуж за тебя, – тихо сказала она, – я не пойду.
– Почему нет?
– А почему должно быть – да?
Адам воздержался от ответа на ее вопрос, а Дженис осознала вдруг горькую иронию сложившейся ситуации. Все эти годы она только и мечтала о том несбыточном дне, когда Адам Лоусон сделает ей предложение, и теперь, когда ее мечта странным образом сбывалась, ей стало ясно, что брак – далеко не то, к чему она стремилась, и тем самым древняя греза о счастье снова оказывалась неуловимой, а исполнившаяся мечта неожиданно обращалась в очередной кошмар. «Бог наказывает исполнением желаний!» – с горечью вспомнила она и, исподлобья глядя на Адама с горькой усмешкой сказала:
– Ты же не хочешь жениться на мне. Адам только пожал плечами.
– Отчего же? – небрежно сказал он. – Жениться я так или иначе планировал. Тридцать три года – возраст, когда пора угомониться и подумать о будущем, а потом, как я тебе уже признавался, мне всегда хотелось иметь детей. Ты ждешь от меня ребенка – так зачем мне снова гоняться за журавлями в небе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39