Он же оказался единственным гостем на ее дне рождения. Выпив для храбрости первый в своей жизни бокал вина и сразу же с непривычки опьянев, Дженис попыталась высказать Адаму свои чувства, выразить то, что накипело на сердце и должно было рано или поздно выплеснуться на свет.
Адам в ответ только рассмеялся:
«Остановись, Джен, хватит! – сказал он, поднимая верх руки. – Согласись, ты слишком молода, чтобы рассуждать о таких вещах».
Лучше бы он чертыхнулся, выбранил ее, дал пощечину, лишь бы не обращался к ней таким покровительственно-снисходительным тоном, каким разговаривают с непонятливым ребенком.
«Я – слишком молода? – воскликнула она, чувствуя, как в глазах темнеет от смертельной обиды. – Мне уже восемнадцать, вполне подходящий возраст для тех вещей, на которые ты намекаешь!»
Ее поразила перемена, произошедшая в лице Адама: его синие глаза превратились в щелочки, мускулы на лице напряглись:
«И на что же такое я, милочка моя, намекаю? – От Адама веяло прямо-таки полярной стужей, и Дженис, чувствуя, как она превращается в ледяную глыбу под его взглядом, не в силах была вымолвить ни слова. – Нет, ты скажи! – настаивал он, и в голосе его появилась угроза. – Говори, я желаю знать».
«Зачем тебе нужно, чтобы я говорила? – вспыхнув, бросила ему в лицо Дженис. – Мужчинам от девушки, как правило, нужна одна-единственная вещь, и не мне тебе пояснять какая!»
Наступила такая тишина, что у Дженис мурашки пробежали по коже. Когда нервы у нее были уже на пределе и она почувствовала, что еще секунда молчания, и она разрыдается, Адам рассмеялся – сухо, деревянно, безрадостно:
«Так считает твоя мать, но не ты. Я буквально слышу ее голос в каждом слове. Зачем ты повторяешь чужие клише и штампы?»
«И вовсе не клише. Она имела опыт…»
«Она – да, с этим не стану спорить. Но если какой-то подлец обманул твою мать, бросив ее беременной, а потом ни разу не поинтересовался ни ею, ни тобой, это еще не основание для того, чтобы походя записать в мерзавцы всю мужскую половину человечества и обвинять в бедах твоей матери меня».
Ножка бокала с хрустом сломалась у него в руке, и, бросив осколки на стол, Адам приподнялся, с грохотом отодвигая от себя стул.
«Поверь мне, детка, слухи о моей опасности для невинных душ сильно преувеличены. Во-первых, путаться с молоденькими – себе же наживать неприятности. Не знаю, как других, а меня совершенно не вдохновляет перспектива брака по необходимости. Ну, а во-вторых… во-вторых…»
Адам, казалось, хотел развернуться и уйти, но, словно передумав, двинулся к Дженис и, глядя на нее сверху, с непонятной горечью в голосе сказал:
«Задай себе на досуге, моя милая, один очень простой вопрос: почему я, если мне и в самом деле нужна от тебя одна-единственная вещь, ни разу за все время нашего знакомства не попытался приударить за тобой, ни разу не сделал этого?»
И, прежде чем Дженис успела опомниться, он рывком выдернул ее из кресла и впился в ее губы с такой свирепостью, что она невольно вскрикнула от боли. Она не помнила, сколько времени продолжался поцелуй, ей показалось – вечность, но потом он так же внезапно оттолкнул ее от себя, и она, потеряв равновесие, больно ударилась спиной о стену.
«Если бы слова твоей матери были правдой, – тихо и зловеще сказал он, – то это, как и многое, многое другое, произошло бы с тобой уже давно».
И пока Дженис бессильно глотала воздух, пытаясь прийти в себя, пока перед глазами у нее плыли красные круги, он прошел к выходу и, даже не оглянувшись, шагнул в темноту и дождь. Грохот захлопнувшейся двери лучше всяких слов дал понять, что он не вернется никогда…
– …Дженис, ты слушаешь меня или нет? – Голос Лиз Митчел, на мгновение прервавшей свою трескотню, вернул ее в действительность. – О чем ты так глубоко задумалась?
За окном сгущались сумерки, моросил мелкий дождь, за плечами остался тяжелый, полный суеты и нервотрепки учебный день, а впереди маячило постылое одиночество нетопленого дома, дома, в котором уже не будет Адама.
К черту Адама! Его уверения оказались враньем. Наговорив слов о приятельстве и дружбе, он затащил Дженис к себе в постель, как до этого затаскивал многих, а сейчас наверняка сидит у себя в Поместье перед камином или едет обратно в Лондон, потешаясь над ее глупостью и доверчивостью!..
– Я думаю, – вырвалось у Дженис, – что женщине, имевшей глупость ответить согласием на предложение нашего милого Адама, следует сто раз подумать, прежде чем решиться на последний шаг. Конечно, он – внешне соблазнительная партия, наш Сеньор, но искать в нем мужа и отца семейства может только сумасшедшая. Ему скоро тридцать три – так, кажется? – а не видно и намека на то, чтобы он угомонился и проявил склонность к семейной жизни. В Гринфилде он почти не бывает, живет большей частью в столице или летает по делам по всему свету, так что его будущей супруге можно только посочувствовать – не так-то легко жить соломенной вдовой. Я уж не говорю о его бесконечных романах, о всех этих девицах, которых он, как на выставку, привозил сюда!
Здравый смысл подсказывал Дженис, что надо остановиться, и без того она наговорила более чем достаточно, но боль и обида душили ее, и злые слова сами собой срывались с губ:
– Не уверена, что ему знакомо само слово «верность». Адам Лоусон – однолюб? Да это же курам на смех! Однолюб на неделю – согласна, на месяц – готова со скрипом принять за правду. Однако одна женщина на всю жизнь!.. Сомневаюсь, что он способен перенести такое испытание, тем более что там, в Лондоне, ему достаточно только кивнуть, и сотни девиц бросятся к нему в постель. Вот о чем следует задуматься будущей жене «нашего Адама», прежде чем вступить с ним в брак!..
Только сейчас до Дженис дошло, что на лице у Лиз написано, мягко говоря, странное, совершенно несвойственное ей, напряженное, даже испуганное, выражение.
– Что ты на меня так уставилась? – нахмурилась она, пытаясь понять, что означают широко раскрытые глаза и многозначительно приподнятые брови подруги. – Что это значит?
– Это значит, что хватит! – свистящим шепотом проговорила та. – Заткнись, умоляю тебя!
– Ну отчего же, – вступил в разговор низкий мужской голос. – Я с интересом дослушаю до конца столь содержательную и яркую прокурорскую речь.
– Адам? Ты!
Бледная как мел, Дженис обернулась и вспыхнула как огонь, наткнувшись на холодный взгляд синих глаз.
– Продолжай, продолжай! – с издевкой в голосе проговорил он. – Наверняка ты высказалась не до конца! Итак, речь шла о сексуальных похождениях некоего Адама Лоусона…
– Откуда ты взялся? – вырвалось наконец у нее.
– Откуда взялся? – усмехнулся Адам. – С улицы. Припарковал машину на школьной автостоянке и через парадный вход вошел в школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Адам в ответ только рассмеялся:
«Остановись, Джен, хватит! – сказал он, поднимая верх руки. – Согласись, ты слишком молода, чтобы рассуждать о таких вещах».
Лучше бы он чертыхнулся, выбранил ее, дал пощечину, лишь бы не обращался к ней таким покровительственно-снисходительным тоном, каким разговаривают с непонятливым ребенком.
«Я – слишком молода? – воскликнула она, чувствуя, как в глазах темнеет от смертельной обиды. – Мне уже восемнадцать, вполне подходящий возраст для тех вещей, на которые ты намекаешь!»
Ее поразила перемена, произошедшая в лице Адама: его синие глаза превратились в щелочки, мускулы на лице напряглись:
«И на что же такое я, милочка моя, намекаю? – От Адама веяло прямо-таки полярной стужей, и Дженис, чувствуя, как она превращается в ледяную глыбу под его взглядом, не в силах была вымолвить ни слова. – Нет, ты скажи! – настаивал он, и в голосе его появилась угроза. – Говори, я желаю знать».
«Зачем тебе нужно, чтобы я говорила? – вспыхнув, бросила ему в лицо Дженис. – Мужчинам от девушки, как правило, нужна одна-единственная вещь, и не мне тебе пояснять какая!»
Наступила такая тишина, что у Дженис мурашки пробежали по коже. Когда нервы у нее были уже на пределе и она почувствовала, что еще секунда молчания, и она разрыдается, Адам рассмеялся – сухо, деревянно, безрадостно:
«Так считает твоя мать, но не ты. Я буквально слышу ее голос в каждом слове. Зачем ты повторяешь чужие клише и штампы?»
«И вовсе не клише. Она имела опыт…»
«Она – да, с этим не стану спорить. Но если какой-то подлец обманул твою мать, бросив ее беременной, а потом ни разу не поинтересовался ни ею, ни тобой, это еще не основание для того, чтобы походя записать в мерзавцы всю мужскую половину человечества и обвинять в бедах твоей матери меня».
Ножка бокала с хрустом сломалась у него в руке, и, бросив осколки на стол, Адам приподнялся, с грохотом отодвигая от себя стул.
«Поверь мне, детка, слухи о моей опасности для невинных душ сильно преувеличены. Во-первых, путаться с молоденькими – себе же наживать неприятности. Не знаю, как других, а меня совершенно не вдохновляет перспектива брака по необходимости. Ну, а во-вторых… во-вторых…»
Адам, казалось, хотел развернуться и уйти, но, словно передумав, двинулся к Дженис и, глядя на нее сверху, с непонятной горечью в голосе сказал:
«Задай себе на досуге, моя милая, один очень простой вопрос: почему я, если мне и в самом деле нужна от тебя одна-единственная вещь, ни разу за все время нашего знакомства не попытался приударить за тобой, ни разу не сделал этого?»
И, прежде чем Дженис успела опомниться, он рывком выдернул ее из кресла и впился в ее губы с такой свирепостью, что она невольно вскрикнула от боли. Она не помнила, сколько времени продолжался поцелуй, ей показалось – вечность, но потом он так же внезапно оттолкнул ее от себя, и она, потеряв равновесие, больно ударилась спиной о стену.
«Если бы слова твоей матери были правдой, – тихо и зловеще сказал он, – то это, как и многое, многое другое, произошло бы с тобой уже давно».
И пока Дженис бессильно глотала воздух, пытаясь прийти в себя, пока перед глазами у нее плыли красные круги, он прошел к выходу и, даже не оглянувшись, шагнул в темноту и дождь. Грохот захлопнувшейся двери лучше всяких слов дал понять, что он не вернется никогда…
– …Дженис, ты слушаешь меня или нет? – Голос Лиз Митчел, на мгновение прервавшей свою трескотню, вернул ее в действительность. – О чем ты так глубоко задумалась?
За окном сгущались сумерки, моросил мелкий дождь, за плечами остался тяжелый, полный суеты и нервотрепки учебный день, а впереди маячило постылое одиночество нетопленого дома, дома, в котором уже не будет Адама.
К черту Адама! Его уверения оказались враньем. Наговорив слов о приятельстве и дружбе, он затащил Дженис к себе в постель, как до этого затаскивал многих, а сейчас наверняка сидит у себя в Поместье перед камином или едет обратно в Лондон, потешаясь над ее глупостью и доверчивостью!..
– Я думаю, – вырвалось у Дженис, – что женщине, имевшей глупость ответить согласием на предложение нашего милого Адама, следует сто раз подумать, прежде чем решиться на последний шаг. Конечно, он – внешне соблазнительная партия, наш Сеньор, но искать в нем мужа и отца семейства может только сумасшедшая. Ему скоро тридцать три – так, кажется? – а не видно и намека на то, чтобы он угомонился и проявил склонность к семейной жизни. В Гринфилде он почти не бывает, живет большей частью в столице или летает по делам по всему свету, так что его будущей супруге можно только посочувствовать – не так-то легко жить соломенной вдовой. Я уж не говорю о его бесконечных романах, о всех этих девицах, которых он, как на выставку, привозил сюда!
Здравый смысл подсказывал Дженис, что надо остановиться, и без того она наговорила более чем достаточно, но боль и обида душили ее, и злые слова сами собой срывались с губ:
– Не уверена, что ему знакомо само слово «верность». Адам Лоусон – однолюб? Да это же курам на смех! Однолюб на неделю – согласна, на месяц – готова со скрипом принять за правду. Однако одна женщина на всю жизнь!.. Сомневаюсь, что он способен перенести такое испытание, тем более что там, в Лондоне, ему достаточно только кивнуть, и сотни девиц бросятся к нему в постель. Вот о чем следует задуматься будущей жене «нашего Адама», прежде чем вступить с ним в брак!..
Только сейчас до Дженис дошло, что на лице у Лиз написано, мягко говоря, странное, совершенно несвойственное ей, напряженное, даже испуганное, выражение.
– Что ты на меня так уставилась? – нахмурилась она, пытаясь понять, что означают широко раскрытые глаза и многозначительно приподнятые брови подруги. – Что это значит?
– Это значит, что хватит! – свистящим шепотом проговорила та. – Заткнись, умоляю тебя!
– Ну отчего же, – вступил в разговор низкий мужской голос. – Я с интересом дослушаю до конца столь содержательную и яркую прокурорскую речь.
– Адам? Ты!
Бледная как мел, Дженис обернулась и вспыхнула как огонь, наткнувшись на холодный взгляд синих глаз.
– Продолжай, продолжай! – с издевкой в голосе проговорил он. – Наверняка ты высказалась не до конца! Итак, речь шла о сексуальных похождениях некоего Адама Лоусона…
– Откуда ты взялся? – вырвалось наконец у нее.
– Откуда взялся? – усмехнулся Адам. – С улицы. Припарковал машину на школьной автостоянке и через парадный вход вошел в школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39