Помощник классных наставников был как бы перерезан пополам: голова и туловище терялись в тумане.
Он шагнул к нам:
— Провожали уволенного педагога? Очень хорошо! Похвально! Я завтра инспектору… А это что? Он дал? Покажи!
— Пустите!
Но помощник классных наставников ловко выхватил у меня из рук подаренный Петром Ариановичем компас, чиркнул спичкой и поднес трофей к глазам. Мы услышали дробный смех.
Невыносимо было стоять и слушать, как он смеется. Будто что-то толкнуло нас, и мы разом, не сговариваясь, кинулись к Фим Фимычу.
Я больно оцарапал щеку о пуговицу или запонку на его манжете. Андрей крикнул: «Отдайте!» И вот уже мы, вернув свое достояние, несемся скачками вдоль улицы. Полосы тумана бесшумно раздергиваются перед нами. Сзади грохочет деревянный тротуар.
Но, конечно, не Фим Фимычу, даже с его длиннейшими ногами, было догнать нас. Мы безошибочно ориентировались в тумане. Кидались в переулки, в проходные дворы.
Довольно долго, к раздражению своего преследователя, кружили на площади, среди лабазов. Ведь мы знали город так, что прошли бы по нему с завязанными глазами.
Вскоре помощник классных наставников отстал.
Талисман со всеми предосторожностями был спрятан в тайнике, на чердаке дома, где жил Андрей. Потом я отправился домой.
Гости уже перешли из палисадника в столовую, и там над звоном рюмок, над звяканьем ножей и вилок, как обычно, царил ненавистный мне квакающий голос.
Ночь я спал плохо. Снилась все та же тройка по поведению. Вначале она свернулась кольцами на коврике у моей кровати, затем стала медленно подниматься на кончике хвоста, как черная змея, пока не коснулась потолка…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. На рассвете
Рассвет прекрасен и радостен под любыми географическими широтами, но лучше всего, по-моему, встречать его у нас, за Полярным кругом.
Удивительное, восторженно праздничное настроение охватывает зимовщиков, когда на южной стороне горизонта открывается узенькая светлая щелочка (ее называют «краем дня»). Проходит некоторое время, наполненное томительным ожиданием, и «край дня» начинает увеличиваться, захватывать все большую часть неба. Впечатление такое, будто кто-то невидимый приподнимает край тяжелой черной портьеры.
Вокруг светлеет все быстрее.
Мы, гидрологи, метеорологи, радисты, каюры, сгрудились на пороге своего бревенчатого дома, переминаясь с ноги на ногу и хриплыми от волнения голосами унимая собак.
На облака уже легли бледно-розовые отсветы — предвестие дня. День спешит к нам из-за торосов и айсбергов, из-за морей и материков!
И вот — солнце!
Нет, это еще не шар и не полушарие, даже не сегмент. Это оранжево-красный клин, что-то вроде факела или протуберанца. Таково действие рефракции на Севере, которая искажает, приподнимает край восходящего солнца над горизонтом.
Осматриваемся с удивлением, с наивным, почти детским любопытством. За долгую зиму, проведенную в потемках, успели позабыть, каков он при дневном освещении, этот великолепный, подвластный нам заполярный край.
Все нарастает ликующая, звенящая мелодия утра. Розовый цвет уступает место багрянцу и золоту. Остроконечные скалы разом вспыхнули на горизонте, как факелы. Пламя стремительно перекинулось дальше, стекает со склонов, заполняет ложбинки и рытвины. За нашим домом и пристанционными строениями вытянулись на снегу длинные синие тени.
А вдали полыхает море, размахнувшееся из конца в конец, всхолмленное, с зазубринами торосов.
Мир непривычно раздвинулся.
Как далеко видно! Как просторно!
Черная повязка упала с глаз…
После первой своей зимовки я пытался подобрать достаточно сильное сравнение для утра в Арктике. Хотел, чтобы Лиза поняла меня возможно лучше. Сравнение, однако, не находилось. И вдруг я подумал о миге творческого озарения. Это было, пожалуй, единственное, что могло подойти.
— Вообрази человека, — объяснял я Лизе, — который трудится над разгадкой чего-то непонятного. Ну пусть, к примеру, этот человек будет Андрей или буду я. Решение никак не дается. Ночь проходит за письменным столом, среди справочников, географических атласов, выкладок и наметок. На полу гора скомканных бумажек. Не то, не то! Все не то! Спину ломит от усталости, но голова необычайно легка, свежа. Мы охвачены тревожным и радостным ожиданием… Представляешь такое состояние?
— Конечно.
— И вот, уже на исходе ночи, в одном из закоулков мозга вдруг начинает брезжить догадка. Пока что неясная, слабенькая. Это «край дня». Догадка укрепляется, мало-помалу превращается в уверенность. Завеса над тайной приподнялась. Последнее усилие — и ослепительно яркий свет залил все вокруг! Ну как?
— Наверное, похоже…
Именно поэтому я решил начать эту часть с описания рассвета.
Озарения предшествовали нашей экспедиции в северо-восточный угол Восточно-Сибирского моря, больше того — они подготовили ее!
Ведь особенность проделанной мною и Андреем работы как раз и состояла в том, что мы вначале доказали существование Земли Ветлугина — в затянувшемся научном споре — и лишь потом отправились на ее поиски.
Мне бы очень хотелось, чтобы читатель ощутил переход от первой части ко второй так, словно шагнул бы вместе со мной и Андреем через порог темной комнаты в светлую. За спиной остался город на болоте, дореволюционное захолустье с его сероватой мглой и скрипучими деревянными тротуарами. Перед глазами — ширь Восточно-Сибирского моря, в ярком свете солнца, торжественно поднимающегося над горизонтом. Вот она, Арктика, куда мы стремились с детских лет!
Не задерживаться бы на «промежуточных станциях», стремительно, рывком, продвинуться вперед к цели, к смутно желтеющей на горизонте полоске, зажатой между небом и льдами! Но о многом тогда придется умолчать или пробормотать скороговоркой. В изложении, помимо спора о Земле, будет опущен и путь к одной из важнейших «промежуточных станций» — к университету на Моховой.
Вот почему вновь возникают на этих страницах бревенчатые, строенные на века дома, а рядом начинают скрипеть надоедливые голоса, над которыми царит противный, квакающий голос.
Хотя нет! Это же сказал не дядюшка, а отец Фома: «Еще не есть революционер, однако закономерно идет к тому, чтобы стать таковым». Фома был не так глуп. Он усмотрел внутреннюю логику в событиях. Петр Арианович не мог не стать революционером.
И он стал им.
Приехав в Москву из Весьегонска, Петр Арианович тотчас завязал связи с революционерами, видимо старыми своими товарищами по университету, и принял участие в подпольной работе. Впоследствии стало известно: то было большевистское подполье.
В 1915 году Петра Ариановича арестовали и выслали — сначала в Акмолинскую губернию, потом за какую-то новую провинность еще дальше, на Крайний Север, в деревню со странным названием Последняя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Он шагнул к нам:
— Провожали уволенного педагога? Очень хорошо! Похвально! Я завтра инспектору… А это что? Он дал? Покажи!
— Пустите!
Но помощник классных наставников ловко выхватил у меня из рук подаренный Петром Ариановичем компас, чиркнул спичкой и поднес трофей к глазам. Мы услышали дробный смех.
Невыносимо было стоять и слушать, как он смеется. Будто что-то толкнуло нас, и мы разом, не сговариваясь, кинулись к Фим Фимычу.
Я больно оцарапал щеку о пуговицу или запонку на его манжете. Андрей крикнул: «Отдайте!» И вот уже мы, вернув свое достояние, несемся скачками вдоль улицы. Полосы тумана бесшумно раздергиваются перед нами. Сзади грохочет деревянный тротуар.
Но, конечно, не Фим Фимычу, даже с его длиннейшими ногами, было догнать нас. Мы безошибочно ориентировались в тумане. Кидались в переулки, в проходные дворы.
Довольно долго, к раздражению своего преследователя, кружили на площади, среди лабазов. Ведь мы знали город так, что прошли бы по нему с завязанными глазами.
Вскоре помощник классных наставников отстал.
Талисман со всеми предосторожностями был спрятан в тайнике, на чердаке дома, где жил Андрей. Потом я отправился домой.
Гости уже перешли из палисадника в столовую, и там над звоном рюмок, над звяканьем ножей и вилок, как обычно, царил ненавистный мне квакающий голос.
Ночь я спал плохо. Снилась все та же тройка по поведению. Вначале она свернулась кольцами на коврике у моей кровати, затем стала медленно подниматься на кончике хвоста, как черная змея, пока не коснулась потолка…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. На рассвете
Рассвет прекрасен и радостен под любыми географическими широтами, но лучше всего, по-моему, встречать его у нас, за Полярным кругом.
Удивительное, восторженно праздничное настроение охватывает зимовщиков, когда на южной стороне горизонта открывается узенькая светлая щелочка (ее называют «краем дня»). Проходит некоторое время, наполненное томительным ожиданием, и «край дня» начинает увеличиваться, захватывать все большую часть неба. Впечатление такое, будто кто-то невидимый приподнимает край тяжелой черной портьеры.
Вокруг светлеет все быстрее.
Мы, гидрологи, метеорологи, радисты, каюры, сгрудились на пороге своего бревенчатого дома, переминаясь с ноги на ногу и хриплыми от волнения голосами унимая собак.
На облака уже легли бледно-розовые отсветы — предвестие дня. День спешит к нам из-за торосов и айсбергов, из-за морей и материков!
И вот — солнце!
Нет, это еще не шар и не полушарие, даже не сегмент. Это оранжево-красный клин, что-то вроде факела или протуберанца. Таково действие рефракции на Севере, которая искажает, приподнимает край восходящего солнца над горизонтом.
Осматриваемся с удивлением, с наивным, почти детским любопытством. За долгую зиму, проведенную в потемках, успели позабыть, каков он при дневном освещении, этот великолепный, подвластный нам заполярный край.
Все нарастает ликующая, звенящая мелодия утра. Розовый цвет уступает место багрянцу и золоту. Остроконечные скалы разом вспыхнули на горизонте, как факелы. Пламя стремительно перекинулось дальше, стекает со склонов, заполняет ложбинки и рытвины. За нашим домом и пристанционными строениями вытянулись на снегу длинные синие тени.
А вдали полыхает море, размахнувшееся из конца в конец, всхолмленное, с зазубринами торосов.
Мир непривычно раздвинулся.
Как далеко видно! Как просторно!
Черная повязка упала с глаз…
После первой своей зимовки я пытался подобрать достаточно сильное сравнение для утра в Арктике. Хотел, чтобы Лиза поняла меня возможно лучше. Сравнение, однако, не находилось. И вдруг я подумал о миге творческого озарения. Это было, пожалуй, единственное, что могло подойти.
— Вообрази человека, — объяснял я Лизе, — который трудится над разгадкой чего-то непонятного. Ну пусть, к примеру, этот человек будет Андрей или буду я. Решение никак не дается. Ночь проходит за письменным столом, среди справочников, географических атласов, выкладок и наметок. На полу гора скомканных бумажек. Не то, не то! Все не то! Спину ломит от усталости, но голова необычайно легка, свежа. Мы охвачены тревожным и радостным ожиданием… Представляешь такое состояние?
— Конечно.
— И вот, уже на исходе ночи, в одном из закоулков мозга вдруг начинает брезжить догадка. Пока что неясная, слабенькая. Это «край дня». Догадка укрепляется, мало-помалу превращается в уверенность. Завеса над тайной приподнялась. Последнее усилие — и ослепительно яркий свет залил все вокруг! Ну как?
— Наверное, похоже…
Именно поэтому я решил начать эту часть с описания рассвета.
Озарения предшествовали нашей экспедиции в северо-восточный угол Восточно-Сибирского моря, больше того — они подготовили ее!
Ведь особенность проделанной мною и Андреем работы как раз и состояла в том, что мы вначале доказали существование Земли Ветлугина — в затянувшемся научном споре — и лишь потом отправились на ее поиски.
Мне бы очень хотелось, чтобы читатель ощутил переход от первой части ко второй так, словно шагнул бы вместе со мной и Андреем через порог темной комнаты в светлую. За спиной остался город на болоте, дореволюционное захолустье с его сероватой мглой и скрипучими деревянными тротуарами. Перед глазами — ширь Восточно-Сибирского моря, в ярком свете солнца, торжественно поднимающегося над горизонтом. Вот она, Арктика, куда мы стремились с детских лет!
Не задерживаться бы на «промежуточных станциях», стремительно, рывком, продвинуться вперед к цели, к смутно желтеющей на горизонте полоске, зажатой между небом и льдами! Но о многом тогда придется умолчать или пробормотать скороговоркой. В изложении, помимо спора о Земле, будет опущен и путь к одной из важнейших «промежуточных станций» — к университету на Моховой.
Вот почему вновь возникают на этих страницах бревенчатые, строенные на века дома, а рядом начинают скрипеть надоедливые голоса, над которыми царит противный, квакающий голос.
Хотя нет! Это же сказал не дядюшка, а отец Фома: «Еще не есть революционер, однако закономерно идет к тому, чтобы стать таковым». Фома был не так глуп. Он усмотрел внутреннюю логику в событиях. Петр Арианович не мог не стать революционером.
И он стал им.
Приехав в Москву из Весьегонска, Петр Арианович тотчас завязал связи с революционерами, видимо старыми своими товарищами по университету, и принял участие в подпольной работе. Впоследствии стало известно: то было большевистское подполье.
В 1915 году Петра Ариановича арестовали и выслали — сначала в Акмолинскую губернию, потом за какую-то новую провинность еще дальше, на Крайний Север, в деревню со странным названием Последняя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71