Но главное, она удивительно умела слушать. За всю жизнь я не встречал человека, который так умел бы меня слушать. А сейчас тянуло выговориться. Часами я мог рассказывать о санной вылазке, описывать ее во всех подробностях, стараясь объяснить Лизе, а заодно и себе причину неудачи.
Первое время Лиза не прерывала меня, слушала, чуть подавшись вперед, неотрывно глядя в лицо.
Прошел вечер, другой, затем еще несколько вечеров. Когда я выговорился до конца и, безмолвный, опустошенный, сидел, откинувшись на спинку кресла, заговорила Лиза.
Вначале я не очень вдумывался в смысл ее слов, просто слушал голос, ласково-успокоительные интонации его. Будто теплая, чуть вздрагивающая ладонь притрагивалась к моему лбу, расправляла морщинки на нем, гладила бережно-мягкими, почти неощутимыми касаниями. Потом откуда-то издалека донеслась фраза: «Конечно, и другие на твоем месте…» Я насторожился. Оказывается, Лиза пыталась не только успокоить, но и в чем-то разубедить!
— И я, и многие другие, — говорила Лиза, — сделали бы то же на твоем месте. По-человечески ж о вполне понятно. Увидеть Землю, к которой стремился с детских лет, и вдруг остановиться, повернуть назад?.. Нет! Идти к ней по торосам, вброд через промоины — наперекор всему!
— Даже наперекор здравому смыслу?
— О, здравый смысл! — небрежно сказала Лиза. — Он же не всегда столь важен, этот здравый смысл. Обычно чувство также влияет на события, обыкновенное человеческое чувство. И это правильно, по-моему, это жизнь.
— Я должен был совладать с собой, — угрюмо пробормотав я. — Тогда не топтали бы нашу идею, не визжали бы так все эти союшкины и черепихины.
— Что ты! Еще как визжали бы, и даже с большей энергией!
— Почему?
— Все время стараюсь тебе растолковать это. Прислушайся! Визг-то ведь хриплый, надорванный. Союшкин твой еще храбрится, хорохорится, а запал у него уж не тот.
— Неужели не тот?
— Ну, ясно! Ты озадачил, парализовал Союшкина санной вылазкой. Он все-таки неглупый, хоть и предубежденный и очень завистливый.
— Чем же парализовал?
— А силой уверенности своей! Порывом! Тем самым эмоциональным порывом, за который казнишь себя до сих пор.
— Это ошибка моя была, — сказал я. — Надо было отвернуть, когда я узнал об ускорения дрейфа.
— Фу, дурень какой! — Лиза в раздражении привстала со стула, потом, заглянув в мое лицо, засмеялась и опять села. — Извини, вырвалось. Но ты все-таки дурень. Вот ведь и умница и талантливый, а ничего, ну ничегошеньки в жизни не понимаешь. Ошибка! Ты нас всех убедил этой своей так называемой ошибкой! Всех убедил!..
— В чем же я убедил?
— А в том, что есть Земля, что ты видел ее. Так поступить, как тогда поступил, забыть обо всем — о всех этих дрейфах, туманах, промоинах — мог лишь человек, который воочию увидел перед собой Землю Ветлугина! Иначе невозможно объяснить то, что произошло с вами во время вылазки.
Я с изумлением смотрел на нее.
— Но мы не привезли с собой никаких вещественных доказательств. Хотя бы камушек один, или горсть моха, или фотографию, наконец…
— Ты сам, твой тогдашний поступок — лучшее доказательство.
— Удивительно! Ты показываешь мой поступок с новой, совершенно неожиданной стороны.
Я вскочил и быстро прошелся по комнате.
— Стало быть, не напортил делу?
— Я считаю: помог! Сам не сознавая того, помог. Страстной верой, яростной убежденностью своей убедил!
Я еще разок пробежался по комнате, остановился перед Лизой и вдруг засмеялся от удовольствия.
— Слушай, но ты вернула мне утраченное самоуважение! Это же чертовски важно для человека!
— Еще бы!
— Нет, ты просто воскресила меня. Окрылила, что ли, слов даже не подберу…
В счастливом воодушевлении я схватил ее за плечи и приподнял над полом: она была такая легонькая!
— Эх, Лизочек, — ласково сказал я. — Рыжик ты мой дорогой!
Мгновение мы смотрели в глаза друг другу, потом Лиза смущенно засмеялась и осторожно высвободилась из моих объятий:
— Кто-то идет, Лешенька…
В комнату стремительно, пальто нараспашку, вошел Андрей. За ним гурьбой ввалились Синицкий, Таратута, Вяхирев. О, вся компания!
Комната будто завертелась, заплясала, наполнилась шарканьем ног, взволнованными голосами:
— Я же говорил: он здесь! Одевайтесь, Алексей Петрович!
— Здравствуйте, Лизавета Гавриловна! Извините, что мы…
— А Федосеич в машине ждет…
Кто-то, кажется Вяхирев и Таратута, напялил на меня пальто. Синицкий держал шапку наготове, как свадебный венец над головой.
С трудом я понял, что совещание в высоких инстанциях, назначенное на конец недели, неожиданно перенесено на сегодня, на два часа дня. А ведь надо еще заехать домой за материалами!
Ну вот и настал решающий миг!
Мы так спешили, что даже не успели попрощаться с Лизой. Уже на лестнице раздалось вдогонку:
— Разрешат! Я уверена: разрешат!
И она не ошиблась: нам разрешили вторую экспедицию. Подготовку к походу было предложено начать немедленно, для чего выехать всем участникам в Океанск, где у причала отстаивался наш ледокол. Состав коллектива оставался тот же (только я и Андрей поменялись местами; он был назначен начальником экспедиции, я — его заместителем).
3. Крен — тридцать градусов
…И снова пологая морская волна упруго ударила в скулу борта, едва лишь остался за кормой белый с черными полосами маяк на Соленом Носу. Справа потянулась по борту однообразно серая, чуть волнистая черта берега. А спустя несколько дней, пройдя остров Врангеля, капитан круто повернул на северо-восток. Знакомая, хоженая морская тропа!
В этом году к кромке льдов мы подошли на три дня раньше, чем в прошлом. О том, что кромка близко, узнали еще накануне. Нас оповестил Вяхирев.
— Калянусы на ушко шепнули? — спросил Сабиров.
Мы с удивлением смотрели на нашего гидробиолога. Не было никаких признаков льда впереди. Небо над горизонтом было типично «водяное», темно-серое.
— Калянусы, правильно, — ответил Вяхирев. — Разговорчивым оказался зоопланктон.
Утром гидробиолог заметил, что количество зоопланктона в море резко увеличилось. А известна закономерность: чем ближе к кромке льда, тем больше встречается мельчайших, взвешенных в воде живых организмов.
— Увидим плавучие льды завтра или послезавтра, — уверенно объявил он. — «Разговорчивый» планктон не подведет.
И он не ошибся.
Почти ничего не изменилось на борту «Пятилетки» с прошлого года. Можно подумать, что впервые идем к «белому пятну». По-прежнему сутулится на ходовом мостике спокойный и немногословный Никандр Федосеич, а коротышка Сабиров грозно потрясает рупором или приглядывается к солнцу с секстантом в руках. По-прежнему Вяхирев трудолюбиво склоняется над своими калянусами и офиурами, добытыми со дна моря. Неукоснительно, четыре раза в сутки, проводит метеорологические наблюдения Синицкий, как будто бы еще больше раздавшийся в плечах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71