Мы должны проверять свой курс и наносить его на карту. Небо, по счастью, ясное, солнце все время к нашим услугам. Это единственный ориентир во льдах. И вдобавок очень капризный. Стоит надвинуться туману или тучам — и ориентира уже нет.
— Стоп! Станция! — командую я.
Упряжки останавливаются, собаки тотчас же в изнеможении ложатся прямо в воду. Мы с Андреем бережно извлекаем из ящика теодолит, хронометры и производим обсервацию. Тем временем Тынты пускает в ход бур.
Пока определяемся, лунка во льду уже пробурена и можно приступать к следующей операции. Мы продолжаем тщательно обстукивать дно моря своей «волшебной палочкой».
Правда, эхолот с собой прихватить было нельзя — это слишком громоздкий и сложный аппарат. Мы пользуемся обыкновенным лотом, который применяется с незапамятных времен.
Восточно-Сибирское море мелкое, одно из самых мелких приполярных морей, и нам приходится совсем немного вытравливать трос на маленькой лебедке.
Первая станция — сорок семь метров! Вторая — сорок пять! Третья — сорок три! Показания лота утешительны. Морское дно повышается к центру «белого пятна».
Уже на первой станции, отойдя от корабля всего на полтора километра, мы не обнаружили даже самого слабого отклонения троса. Стало быть, льдины уже неподвижны. Они перестали двигаться в направлении, общем с плавучими льдами. Об этом говорит и необычное нагромождение торосов.
Четвертая станция. Трос разматывается и разматывается, уходя все глубже в воду. Семьдесят два метра! Восемьдесят! Девяносто один! Тынты с тревогой вскидывает на нас глаза.
— Подводное ущелье, — говорю я успокоительно.
— А может, материковая отмель оборвалась, — предполагает Андрей, — под нами уже материковый склон?
— Проверим!
Через четыреста-пятьсот метров повторяем станцию. Сорок метров! Я прав: то было ущелье. Андрей поспешно делает отметку на карте глубин.
Но как возникло ущелье в те стародавние времена, когда дно Восточно-Сибирского моря было еще сушей? Река ли прорыла его, впадая в океан? Ледник ли, грузно сползавший с крутого берега?
И сейчас еще, спустя много лет, я, засыпая, ощущаю иногда что-то вроде толчка. Будто шел, шел — и споткнулся, оступился в яму. Ух и глубока же! Это давнее воспоминание о том путешествии по льдам с «волшебной палочкой» в руке…
А работящее велосипедное колесо, прикрепленное к задку саней, все вертелось и вертелось. Я взглянул на показания прибора. Счетчик бесстрастно доложил, что санная группа углубилась в пределы «белого пятна» на семнадцать километров.
Очень хорошо!
Мы шли еще около получаса. Потом я поднял руку — сигнал остановки. Наступил условленный час радиосвязи с «Пятилеткой».
Вокруг расстилалась водная гладь.
С трудом удалось отыскать льдину посуше, нечто вроде островка. Мы выбрались на него, поспешно разбили палатку и установили антенну.
В наушниках — голос Федосеича. Мы обменялись сведениями о наших координатах.
— О! Шибко что-то несет вас, — удивился я.
— Да. Как собаки?
— Тянут.
— Вымотались небось на торосах-то?
— А торосы кончились. Впору бы на байдарке. Через озера талой воды перебираемся с трудом, чуть не вплавь.
— Поаккуратней там!
— Да уж стараемся, Никандр Федосеич. Недавно подводное ущелье пересекли. А вообще-то дно моря повышается, хоть и медленно. Последние глубины — сорок метров. Льды неподвижны.
— Когда станете на ночевку?
— Часа через два-три. Ждите, выйду в эфир. Ну, все!
Еще полтора часа напряженного, мучительного труда — вое то же хлюпанье воды под ногами, окрики Тынты, который погоняет собак.
Небо постепенно стало затягиваться дымкой. Вода в промоинах потемнела, подернулась рябью. Потом солнце скрылось совсем.
В рассеянном свете, который словно бы отражался от льдин, замаячила гряда торосов. Они были еще грознее, еще выше, чем те, что мы преодолели вначале. Впечатление оцепеневшего прибоя! Будто разъяренные морские волны с силой ударились о берег — и вдруг застыли, замерли в последнем могучем усилии, со своими загибающимися пенистыми гребнями, с отдельными, отлетевшими далеко брызгами.
Мы приблизились к гряде и начали подъем. Приходилось двигаться зигзагом, протискиваясь в хаосе льдин, через узкие проходы, плечом подпирая сани, местами перетаскивая их на себе.
Собаки были измучены до того, что, вскарабкавшись на вершину гряды, отказались идти дальше. Они легли на лед, тяжело водя боками и умоляюще глядя на нас.
— Стоп! Ночевка! — сказал я охрипшим голосом.
Здесь, на ледяной горе, было относительно сухо. Разливанное море талой воды осталось внизу.
Облюбовав наиболее укромное местечко, защищенное от ветра, мы разбили палатку и установили антенну.
Я передал наше место на «Пятилетку». За день мы прошли — по одометру — двадцать один километр, то есть находились уже где-то вблизи цели, почти в самом центре «белого пятна». Но Земли Ветлугина видно не было.
— Туман мешает, — пожаловался я. — Видимость — триста-четыреста метров!
В свою очередь, капитан сообщил место корабля. Дрейф, по его словам, ускорялся.
— Из Москвы запрашивали о ходе санной экспедиции, — сказал он.
— Передайте: все в порядке, через пять-шесть часов возобновим движение к Земле.
А пока я разговаривал с «Пятилеткой», расторопный Тынты уже успел распрячь уставших собак и хлопотливо разжигал примус. Андрей вытаскивал продовольствие из прорезиненного мешка. Меню нашего обеда: похлебка из пеммикана, галеты, какао, чай.
Но прежде чем приступить к роскошной трапезе, мы с наслаждением переоделись в сухую одежду. В мешках у нас был запасной комплект оленьих и суконных рубашек, кожаных брюк и тюленьих непромокаемых пимов. Свою отсыревшую меховую одежду мы развесили сушить на торчащих стоймя льдинах.
Просто невероятно, какое количество кружек — благо вода под боком — может выпить человек в такой обстановке и после такого похода! Наконец, чувствуя блаженную теплоту внутри, я со вздохом отвалился. Андрей продолжал громко прихлебывать горячий чай. Где же Тынты? Я выглянул из палатки.
Наш каюр обходил собак, свернувшихся калачиком на льду, присаживался на корточки подле каждой из них, осматривал лапы. При этом он что-то бормотал. В ответ раздавалось слабое повизгивание, будто собаки жаловались на усталость, на холод, на промозглую сырость.
— Ну, как, Тынты?
Он выпрямился и озабоченно посмотрел на меня.
— Не очень хорошо, начальник. Собаки начали разбивать себе лапы.
Я кивнул. Еще на полпути к нашему лагерю, идя последним, я начал замечать следы крови на снегу. Проклятый фирн! Собаки резали себе лапы об эти крупные ледяные кристаллы, похожие на битое стекло. И ничего нельзя было с этим поделать. Собачьи чулки, которые применяются весной и осенью, сейчас размокли бы в воде и перестали бы держаться на лапах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Стоп! Станция! — командую я.
Упряжки останавливаются, собаки тотчас же в изнеможении ложатся прямо в воду. Мы с Андреем бережно извлекаем из ящика теодолит, хронометры и производим обсервацию. Тем временем Тынты пускает в ход бур.
Пока определяемся, лунка во льду уже пробурена и можно приступать к следующей операции. Мы продолжаем тщательно обстукивать дно моря своей «волшебной палочкой».
Правда, эхолот с собой прихватить было нельзя — это слишком громоздкий и сложный аппарат. Мы пользуемся обыкновенным лотом, который применяется с незапамятных времен.
Восточно-Сибирское море мелкое, одно из самых мелких приполярных морей, и нам приходится совсем немного вытравливать трос на маленькой лебедке.
Первая станция — сорок семь метров! Вторая — сорок пять! Третья — сорок три! Показания лота утешительны. Морское дно повышается к центру «белого пятна».
Уже на первой станции, отойдя от корабля всего на полтора километра, мы не обнаружили даже самого слабого отклонения троса. Стало быть, льдины уже неподвижны. Они перестали двигаться в направлении, общем с плавучими льдами. Об этом говорит и необычное нагромождение торосов.
Четвертая станция. Трос разматывается и разматывается, уходя все глубже в воду. Семьдесят два метра! Восемьдесят! Девяносто один! Тынты с тревогой вскидывает на нас глаза.
— Подводное ущелье, — говорю я успокоительно.
— А может, материковая отмель оборвалась, — предполагает Андрей, — под нами уже материковый склон?
— Проверим!
Через четыреста-пятьсот метров повторяем станцию. Сорок метров! Я прав: то было ущелье. Андрей поспешно делает отметку на карте глубин.
Но как возникло ущелье в те стародавние времена, когда дно Восточно-Сибирского моря было еще сушей? Река ли прорыла его, впадая в океан? Ледник ли, грузно сползавший с крутого берега?
И сейчас еще, спустя много лет, я, засыпая, ощущаю иногда что-то вроде толчка. Будто шел, шел — и споткнулся, оступился в яму. Ух и глубока же! Это давнее воспоминание о том путешествии по льдам с «волшебной палочкой» в руке…
А работящее велосипедное колесо, прикрепленное к задку саней, все вертелось и вертелось. Я взглянул на показания прибора. Счетчик бесстрастно доложил, что санная группа углубилась в пределы «белого пятна» на семнадцать километров.
Очень хорошо!
Мы шли еще около получаса. Потом я поднял руку — сигнал остановки. Наступил условленный час радиосвязи с «Пятилеткой».
Вокруг расстилалась водная гладь.
С трудом удалось отыскать льдину посуше, нечто вроде островка. Мы выбрались на него, поспешно разбили палатку и установили антенну.
В наушниках — голос Федосеича. Мы обменялись сведениями о наших координатах.
— О! Шибко что-то несет вас, — удивился я.
— Да. Как собаки?
— Тянут.
— Вымотались небось на торосах-то?
— А торосы кончились. Впору бы на байдарке. Через озера талой воды перебираемся с трудом, чуть не вплавь.
— Поаккуратней там!
— Да уж стараемся, Никандр Федосеич. Недавно подводное ущелье пересекли. А вообще-то дно моря повышается, хоть и медленно. Последние глубины — сорок метров. Льды неподвижны.
— Когда станете на ночевку?
— Часа через два-три. Ждите, выйду в эфир. Ну, все!
Еще полтора часа напряженного, мучительного труда — вое то же хлюпанье воды под ногами, окрики Тынты, который погоняет собак.
Небо постепенно стало затягиваться дымкой. Вода в промоинах потемнела, подернулась рябью. Потом солнце скрылось совсем.
В рассеянном свете, который словно бы отражался от льдин, замаячила гряда торосов. Они были еще грознее, еще выше, чем те, что мы преодолели вначале. Впечатление оцепеневшего прибоя! Будто разъяренные морские волны с силой ударились о берег — и вдруг застыли, замерли в последнем могучем усилии, со своими загибающимися пенистыми гребнями, с отдельными, отлетевшими далеко брызгами.
Мы приблизились к гряде и начали подъем. Приходилось двигаться зигзагом, протискиваясь в хаосе льдин, через узкие проходы, плечом подпирая сани, местами перетаскивая их на себе.
Собаки были измучены до того, что, вскарабкавшись на вершину гряды, отказались идти дальше. Они легли на лед, тяжело водя боками и умоляюще глядя на нас.
— Стоп! Ночевка! — сказал я охрипшим голосом.
Здесь, на ледяной горе, было относительно сухо. Разливанное море талой воды осталось внизу.
Облюбовав наиболее укромное местечко, защищенное от ветра, мы разбили палатку и установили антенну.
Я передал наше место на «Пятилетку». За день мы прошли — по одометру — двадцать один километр, то есть находились уже где-то вблизи цели, почти в самом центре «белого пятна». Но Земли Ветлугина видно не было.
— Туман мешает, — пожаловался я. — Видимость — триста-четыреста метров!
В свою очередь, капитан сообщил место корабля. Дрейф, по его словам, ускорялся.
— Из Москвы запрашивали о ходе санной экспедиции, — сказал он.
— Передайте: все в порядке, через пять-шесть часов возобновим движение к Земле.
А пока я разговаривал с «Пятилеткой», расторопный Тынты уже успел распрячь уставших собак и хлопотливо разжигал примус. Андрей вытаскивал продовольствие из прорезиненного мешка. Меню нашего обеда: похлебка из пеммикана, галеты, какао, чай.
Но прежде чем приступить к роскошной трапезе, мы с наслаждением переоделись в сухую одежду. В мешках у нас был запасной комплект оленьих и суконных рубашек, кожаных брюк и тюленьих непромокаемых пимов. Свою отсыревшую меховую одежду мы развесили сушить на торчащих стоймя льдинах.
Просто невероятно, какое количество кружек — благо вода под боком — может выпить человек в такой обстановке и после такого похода! Наконец, чувствуя блаженную теплоту внутри, я со вздохом отвалился. Андрей продолжал громко прихлебывать горячий чай. Где же Тынты? Я выглянул из палатки.
Наш каюр обходил собак, свернувшихся калачиком на льду, присаживался на корточки подле каждой из них, осматривал лапы. При этом он что-то бормотал. В ответ раздавалось слабое повизгивание, будто собаки жаловались на усталость, на холод, на промозглую сырость.
— Ну, как, Тынты?
Он выпрямился и озабоченно посмотрел на меня.
— Не очень хорошо, начальник. Собаки начали разбивать себе лапы.
Я кивнул. Еще на полпути к нашему лагерю, идя последним, я начал замечать следы крови на снегу. Проклятый фирн! Собаки резали себе лапы об эти крупные ледяные кристаллы, похожие на битое стекло. И ничего нельзя было с этим поделать. Собачьи чулки, которые применяются весной и осенью, сейчас размокли бы в воде и перестали бы держаться на лапах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71