Я же, гордая своим берлинским произношением и отягощенная выпитым за ночь, продолжала оставаться на месте и продолжала оставаться немкой. (Ну вроде как.) Причем настолько вжилась в роль, что на обращенный ко мне по-русски вопрос машинально отреагировала недоумением: «Вас?»
Мужчина повторил вопрос на приличном немецком языке явно московского разлива. Я заинтересованно взглянула на него. Для моего интереса было несколько причин. Во-первых, он был молод и хорош собой, во-вторых, он был русский, а в-третьих, он спросил:
— Не объявляли ли посадку московского рейса?
Этот мужчина пришел встречать самолет, на котором я прилетела бы из Москвы, не случись со мной приступа помешательства. В приливе неожиданного раскаяния я призналась себе, что причиной приступа была ревность, то есть я признала, что помешалась от ревности. Это самопризнание очень расстроило меня, и я обиделась на симпатичного мужчину.
Не подозревая о вызванных им чувствах, мужчина уселся в кресло, соседнее с моим, и достал из кармана фотографию.
Я покосилась через плечо на снимок, и мой рот сам собой широко раскрылся. На паршивеньком полароидном снимке вполне различимо было только лицо. Я, судя по всему, не позировала, да и вообще о съемке не подозревала. Просто что-то кому-то говорила, нахмурив брови и опустив уголки рта, недовольно и сурово.
В моей голове не появилось ни одной мысли. Я сидела рядом с человеком, который зачем-то держал в руках мою фотографию, и даже не пыталась понять, что бы это могло означать. Мне было тоскливо и страшно.
Мимо потянулся косячок пассажиров московского рейса. Такие привычные, узнаваемые лица, отличающиеся от других европейцев — скучных и пресыщенных. В глазах наших — жажда жизни и жадный интерес к окружающему. Мне захотелось присоединиться к ним, будто я только что прилетела, как и планировал господин Скоробогатов.
Но приходилось сидеть и ждать. Я и ждала — неизвестно чего, но очень терпеливо. Притаилась, словно кошка перед мышиной норкой, и ждала.
Дождалась. Через несколько минут после того, как стеклянные двери пропустили последнего «москвича», откуда-то вывинтился коротко стриженный качок в очень хорошем, но как будто великоватом ему костюме.
Я знаю, что может скрывать такой мешковатый пиджак. Юра неизменно сопровождает меня в таком пиджаке. Но Юра его обычно не застегивает, а у крепыша пиджак застегнут.
Мое кресло расположено так, что с одной стороны кресло занято держателем фото, а с другой стороны свободное. Крепыш поворачивает в мою сторону круглую голову. Я вижу это сквозь щелочки под опущенными ресницами. Он явно собирается попросить меня пересесть, но, убедившись, что я крепко сплю, остается стоять.
— Ну что? — спрашивает тот, что сидит.
— Стюардесса ее не помнит. Она говорит, что свободных мест в бизнес-классе не было.
Я мысленно хвалю Юру. Молодец. Пристроил билет, который я ему сунула уже в аэропорту, улетая с театром.
— А у тебя что? Не видел? — теперь интересуется качок.
— Нет. Никого похожего.
Голос соседа звучит удрученно. Его собеседник тоже расстроен.
— Странно! Не могли же мы ее пропустить…
Парни говорят по-русски, быстрым шепотом, просто на всякий случай. Они уверены, что спящая рядом немка если и слышит их, то не понимает.
— Что будем делать? — спрашивает стоящий. Мне ясно: он признает первенство напарника.
— Поедем в гостиницу.
В эту минуту моя сумка, до сих пор лежавшая у меня на коленях, падает на ногу стоящему. От неожиданности он громко, словно заказывая в кабаке, восклицает: «Блин!», и я делаю вид, что просыпаюсь.
Секунду мои глаза, мои ярко-синие глаза, непонимающе смотрят на юношу. Потом я понимаю, как он хорош, и со сладкой улыбкой интимно шепчу-выдыхаю немецкое извинение. Мальчонку проняло. Он тоже улыбается и наклоняется за сумкой. Я тоже наклоняюсь, и мы вперяем глаза за пазуху друг другу.
То, что увидел парень, ему, судя по участившемуся дыханию, понравилось.
То, что увидела я, мне не понравилось совсем. Хотя подтвердило мою догадку.
Сдвинувшийся с литого плеча пиджак оголил полоску толстой коричневой кожи. Плечевая кобура.
Парни уже ушли, а я сидела, уяснив, что они вооружены и ищут меня.
* * *
К счастью, в туалете было пусто. Я без помех избавилась от парика и линз. Долго с удовольствием умывалась теплой водой, тщательно смывая с лица темную пудру.
Маскарадный костюм был свернут и убран в полиэтиленовый пакет. На мне снова красовался привычный наряд из пестрой длинной юбки и светло-оливковой кофточки, на ногах удобные легкие туфли без каблуков.
Светло-каштановые короткие кудри, ореховые глаза в черных пушистых ресницах, очень белая чистая кожа — мой обычный неяркий облик переполнил мое сердце нежностью.
В сопровождении парнишки в картузике отеля, с моим чемоданом в руке, я переступила через порог роскошного вестибюля. Прямо передо мной помещалась полированная стойка портье. А прямо перед ней помещался… Я затаила дыхание. У стойки спиной ко мне стоял тот самый мужчина из аэропорта.
Не желая мешать ему, я опустилась на ближайший диванчик. Парнишка поставил рядом со мной чемодан, подкинул и поймал полученную от меня монетку и удалился. А я склонилась над раскрытой сумочкой, близоруко приблизив к ней лицо.
Мои мозги лихорадочно крутились, решая, как поступить. Я не знала, что делать: постараться остаться незамеченной? Или, наоборот, обнаружить свое присутствие? Мне не были ясны цели противника. Убедиться в моем приезде? Проследить мои действия? Убить меня?
Ну нет. Убивать — это уж слишком. С чего им меня убивать? Совершенно не с чего. Может, это вообще Костины люди. Да. И он всего лишь хочет убедиться, что со мной все в порядке. Ну конечно. И послал вооруженных громил с моей фотографией, сделанной скрытой камерой. На которой меня и узнать-то трудно. И это при том, что в его распоряжении десятки моих фотографий, сделанных профессионалами.
«Не дури! — приказала я себе. — Конечно, страшно и хочется себя успокоить, но считать себя идиоткой не стоит». Пока я так себя отчитывала, вопрос «показываться — не показываться» отпал сам собой.
Парень отошел от стойки, окинул взглядом вестибюль, задержал взгляд на мне (я замерла), не узнал, о чем-то поразмышлял и вышел, решительно шагая.
Я метнулась к окну. Парень сел в темно-синюю машину на место пассажира, и машина уехала.
Портье с предупредительной улыбкой взял у меня из рук документы. Прочитав фамилию, он внимательно взглянул на меня. Его глаза оказались водянисто-голубыми и невыразительными.
— Сожалею, мадам, но вас только что спрашивали.
— Кто? — изобразила я удивление.
— Он сказал, что ваш соотечественник и хочет с вами встретиться.
— Как его имя?
— Он назвался, но я не запомнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62