— Президент выразил одно конкретное пожелание, а в остальном он будет в ваших руках.
— В моих руках. Конечно.
— Он хочет увидеть Декларацию независимости.
— Декларацию независимости. Это довольно просто.
— Но его пожелание заключается не в этом, — сказал Баттеруорт.
— Пожелание не в этом?
— Нет. Президент желает увидеть Декларацию, но не так, как он видел её, впервые оказавшись в Джорджтауне, — под толстым стеклом. Он хочет увидеть её без рамки, чтобы рассмотреть сам пергамент, и надеется, что вы сможете устроить ему такую возможность… всего лишь на несколько секунд.
На этот раз архивист воздержался от своего неизменного «конечно». Вместо этого он проговорил:
— Крайне необычно! — И добавил: — Хотелось бы верить, что я смогу предоставить ему такую возможность, если только на несколько секунд.
Он долго молчал и только потом сказал:
— Да, я уверен, что это возможно, конечно.
— Благодарю вас, — сказал Баттеруорт, стараясь не показать облегчения в голосе. — Я уверен, президент будет крайне признателен. И позвольте напомнить ещё раз — никому ни слова, пока мы не определимся с датой.
Баттеруорт встал и посмотрел на высокие часы в дальнем конце зала. Встреча заняла двадцать минут. Он ещё успеет убраться из зала, прежде чем будет вышвырнут отсюда сварливой плановичкой.
Специальный помощник президента проводил своего гостя до дверей.
— Президент интересовался, не захотите ли вы посмотреть Овальный кабинет, пока вы здесь?
— Овальный кабинет. Конечно, конечно.
Глава XII
Хамида Аль-Обайди поставили посередине комнаты. После того как двое из четырех охранников раздели его догола, двое других сноровисто прощупали каждый стежок на его одежде в поисках того, что могло бы угрожать жизни президента.
По кивку одного из них, который, похоже, был начальником охраны, боковая дверь отворилась и в комнату вошёл доктор в сопровождении санитара со стулом в одной руке и резиновой перчаткой в другой. Стул поставили за спиной Аль-Обайди и пригласили его сесть. Что он и сделал.
Доктор вначале проверил его ногти и уши, затем велел широко раскрыть рот и простукал шпателем каждый его зуб. После этого он вставил в рот распорку, чтобы тот раскрылся ещё шире и позволил ему заглянуть в горло. Удовлетворённый, он вынул распорку и попросил Аль-Обайди встать, повернуться к нему спиной, развести ноги и наклониться, коснувшись руками пола. Аль-Обайди услышал звук надеваемой перчатки и внезапно почувствовал резкую боль, когда два пальца вонзились в его прямую кишку. Он вскрикнул, и стоявшие напротив охранники начали хохотать. Пальцы были выдернуты так же резко и с такой же болью.
— Благодарю вас, заместитель посла, — сказал доктор, как будто он просто измерил температуру у Аль-Обайди при слабых симптомах гриппа. — Можете одеваться. — Пока Аль-Обайди дрожащими руками натягивал штаны, доктор с санитаром ушли. Одеваясь, Аль-Обайди не переставал удивляться, неужели все члены Совета Безопасности подвергаются этой унизительной процедуре каждый раз, когда Саддам собирает совещание Совета революционного командования.
Приказ прибыть в Багдад для доклада сайеди о последнем состоянии дел, как выразился посол, вызывал у Аль-Обайди немало опасений, несмотря на то, что после недавней встречи с Кавалли он чувствовал, что может ответить на любой возможный вопрос президента.
Когда Аль-Обайди оказался в Багдаде после показавшегося бесконечным переезда через Иорданию — прямые рейсы были приостановлены в результате санкций ООН, — ему не только не дали отдохнуть с дороги, а даже сменить одежду. Чёрный «мерседес» доставил его прямо в штаб-квартиру Баас.
Закончив одеваться, Аль-Обайди посмотрел в маленькое зеркало на стене. Одежда на нем в этот раз была скромной и не шла ни в какое сравнение с костюмами от Сакса на Пятой авеню, свитерами «Валентине», ботинками «Чёрч» и часами «Картье» из чистого золота, оставшимися в его нью-йоркской квартире. Все это было отвергнуто в пользу дешёвого арабского одеяния, которое он держал в нижнем ящике своего гардероба в Манхэттене.
Когда Аль-Обайди отвёл взгляд от зеркала, один из охранников жестом приказал ему следовать за ним к двери в дальнем конце комнаты. Переступив порог, он попал в другой мир. Контраст с голой и мрачной смотровой комнатой был поразительный. Устланный толстым ковром и богато отделанный коридор был ярко освещён канделябрами, висевшими через каждые несколько шагов. Заместитель посла с замиранием сердца приближался вслед за охранником к массивной двери золотистого цвета в конце коридора. Но когда до неё оставалось всего несколько шагов, охранник открыл боковую дверь и впустил его в приёмную, столь же роскошную, как и коридор.
Аль-Обайди остался один, но едва он расположился на огромном диване, как дверь отворилась опять, и заместитель посла вскочил на ноги. В приёмную вошла девушка с подносом, на котором стояла маленькая чашечка турецкого кофе.
Она поставила чашку на столик возле дивана, поклонилась и вышла так же тихо, как появилась. Аль-Обайди повертел чашку в руках, отдавая себе отчёт, что уже давно предпочитает каппуччино. Он пил чёрную жижу просто из желания хоть чем-то занять себя в этой нервной обстановке.
Прошёл час. Нервы начинали сдавать. В приёмной, где не было ни газет, ни журналов, можно было лишь смотреть на огромный портрет Саддама. Стараясь отвлечься, Аль-Обайди принялся вспоминать подробности своей последней встречи с Кавалли, жалея, что не может заглянуть в папку, которую охрана забрала у него вместе с портфелем ещё на входе в здание.
К концу второго часа ожидания от его уверенности не осталось и следа. Когда же пошёл третий час, он стал подумывать, а выйдет ли он вообще отсюда живым.
И тогда вдруг дверь распахнулась и на пороге во всем блеске своей красно-жёлтой формы офицера президентской гвардии Саддама предстал неизвестный ему Хемия.
— Президент примет вас, — коротко сказал молодой офицер. Аль-Обайди вскочил и быстро последовал за ним по коридору к двери золотистого цвета.
Офицер постучал, открыл массивную дверь и, отступив в сторону, пропустил заместителя посла в зал, где в полном составе шло заседание Совета революционного командования.
Аль-Обайди остановился и ждал, как заключённый в суде, которому оставалось надеяться лишь на то, что судья разрешит ему сесть. Он продолжал стоять, хорошо зная, что с президентом никто не здоровается за руку, не получив для этого специального приглашения. Аль-Обайди оглядел зал, заметив, что только двое из двенадцати членов совета, премьер-министр Тарик Азиз и государственный прокурор Накир Фаррар, были в гражданских костюмах. Остальные десять членов были в полной военной форме, но без оружия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— В моих руках. Конечно.
— Он хочет увидеть Декларацию независимости.
— Декларацию независимости. Это довольно просто.
— Но его пожелание заключается не в этом, — сказал Баттеруорт.
— Пожелание не в этом?
— Нет. Президент желает увидеть Декларацию, но не так, как он видел её, впервые оказавшись в Джорджтауне, — под толстым стеклом. Он хочет увидеть её без рамки, чтобы рассмотреть сам пергамент, и надеется, что вы сможете устроить ему такую возможность… всего лишь на несколько секунд.
На этот раз архивист воздержался от своего неизменного «конечно». Вместо этого он проговорил:
— Крайне необычно! — И добавил: — Хотелось бы верить, что я смогу предоставить ему такую возможность, если только на несколько секунд.
Он долго молчал и только потом сказал:
— Да, я уверен, что это возможно, конечно.
— Благодарю вас, — сказал Баттеруорт, стараясь не показать облегчения в голосе. — Я уверен, президент будет крайне признателен. И позвольте напомнить ещё раз — никому ни слова, пока мы не определимся с датой.
Баттеруорт встал и посмотрел на высокие часы в дальнем конце зала. Встреча заняла двадцать минут. Он ещё успеет убраться из зала, прежде чем будет вышвырнут отсюда сварливой плановичкой.
Специальный помощник президента проводил своего гостя до дверей.
— Президент интересовался, не захотите ли вы посмотреть Овальный кабинет, пока вы здесь?
— Овальный кабинет. Конечно, конечно.
Глава XII
Хамида Аль-Обайди поставили посередине комнаты. После того как двое из четырех охранников раздели его догола, двое других сноровисто прощупали каждый стежок на его одежде в поисках того, что могло бы угрожать жизни президента.
По кивку одного из них, который, похоже, был начальником охраны, боковая дверь отворилась и в комнату вошёл доктор в сопровождении санитара со стулом в одной руке и резиновой перчаткой в другой. Стул поставили за спиной Аль-Обайди и пригласили его сесть. Что он и сделал.
Доктор вначале проверил его ногти и уши, затем велел широко раскрыть рот и простукал шпателем каждый его зуб. После этого он вставил в рот распорку, чтобы тот раскрылся ещё шире и позволил ему заглянуть в горло. Удовлетворённый, он вынул распорку и попросил Аль-Обайди встать, повернуться к нему спиной, развести ноги и наклониться, коснувшись руками пола. Аль-Обайди услышал звук надеваемой перчатки и внезапно почувствовал резкую боль, когда два пальца вонзились в его прямую кишку. Он вскрикнул, и стоявшие напротив охранники начали хохотать. Пальцы были выдернуты так же резко и с такой же болью.
— Благодарю вас, заместитель посла, — сказал доктор, как будто он просто измерил температуру у Аль-Обайди при слабых симптомах гриппа. — Можете одеваться. — Пока Аль-Обайди дрожащими руками натягивал штаны, доктор с санитаром ушли. Одеваясь, Аль-Обайди не переставал удивляться, неужели все члены Совета Безопасности подвергаются этой унизительной процедуре каждый раз, когда Саддам собирает совещание Совета революционного командования.
Приказ прибыть в Багдад для доклада сайеди о последнем состоянии дел, как выразился посол, вызывал у Аль-Обайди немало опасений, несмотря на то, что после недавней встречи с Кавалли он чувствовал, что может ответить на любой возможный вопрос президента.
Когда Аль-Обайди оказался в Багдаде после показавшегося бесконечным переезда через Иорданию — прямые рейсы были приостановлены в результате санкций ООН, — ему не только не дали отдохнуть с дороги, а даже сменить одежду. Чёрный «мерседес» доставил его прямо в штаб-квартиру Баас.
Закончив одеваться, Аль-Обайди посмотрел в маленькое зеркало на стене. Одежда на нем в этот раз была скромной и не шла ни в какое сравнение с костюмами от Сакса на Пятой авеню, свитерами «Валентине», ботинками «Чёрч» и часами «Картье» из чистого золота, оставшимися в его нью-йоркской квартире. Все это было отвергнуто в пользу дешёвого арабского одеяния, которое он держал в нижнем ящике своего гардероба в Манхэттене.
Когда Аль-Обайди отвёл взгляд от зеркала, один из охранников жестом приказал ему следовать за ним к двери в дальнем конце комнаты. Переступив порог, он попал в другой мир. Контраст с голой и мрачной смотровой комнатой был поразительный. Устланный толстым ковром и богато отделанный коридор был ярко освещён канделябрами, висевшими через каждые несколько шагов. Заместитель посла с замиранием сердца приближался вслед за охранником к массивной двери золотистого цвета в конце коридора. Но когда до неё оставалось всего несколько шагов, охранник открыл боковую дверь и впустил его в приёмную, столь же роскошную, как и коридор.
Аль-Обайди остался один, но едва он расположился на огромном диване, как дверь отворилась опять, и заместитель посла вскочил на ноги. В приёмную вошла девушка с подносом, на котором стояла маленькая чашечка турецкого кофе.
Она поставила чашку на столик возле дивана, поклонилась и вышла так же тихо, как появилась. Аль-Обайди повертел чашку в руках, отдавая себе отчёт, что уже давно предпочитает каппуччино. Он пил чёрную жижу просто из желания хоть чем-то занять себя в этой нервной обстановке.
Прошёл час. Нервы начинали сдавать. В приёмной, где не было ни газет, ни журналов, можно было лишь смотреть на огромный портрет Саддама. Стараясь отвлечься, Аль-Обайди принялся вспоминать подробности своей последней встречи с Кавалли, жалея, что не может заглянуть в папку, которую охрана забрала у него вместе с портфелем ещё на входе в здание.
К концу второго часа ожидания от его уверенности не осталось и следа. Когда же пошёл третий час, он стал подумывать, а выйдет ли он вообще отсюда живым.
И тогда вдруг дверь распахнулась и на пороге во всем блеске своей красно-жёлтой формы офицера президентской гвардии Саддама предстал неизвестный ему Хемия.
— Президент примет вас, — коротко сказал молодой офицер. Аль-Обайди вскочил и быстро последовал за ним по коридору к двери золотистого цвета.
Офицер постучал, открыл массивную дверь и, отступив в сторону, пропустил заместителя посла в зал, где в полном составе шло заседание Совета революционного командования.
Аль-Обайди остановился и ждал, как заключённый в суде, которому оставалось надеяться лишь на то, что судья разрешит ему сесть. Он продолжал стоять, хорошо зная, что с президентом никто не здоровается за руку, не получив для этого специального приглашения. Аль-Обайди оглядел зал, заметив, что только двое из двенадцати членов совета, премьер-министр Тарик Азиз и государственный прокурор Накир Фаррар, были в гражданских костюмах. Остальные десять членов были в полной военной форме, но без оружия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104