В сестрице были все сто девяносто сантиметров роста, и на белоснежном крахмале форменного халата, в том месте, где у женщин бывает грудь, у нее был приколот бадж, удостоверявший, что она - "нерс" и что кличут ее Ингой.
- А вы случайно не служили под началом штандартенфюрера Менгеле? поинтересовался Никита, уставившись на массивную, в пол-лица челюсть и руки, крупные, как у фламандского дровосека.
- Нет, не служила, - ответила фройляйн Инга, сдирая пластиковую обертку с разового шприца.
- Что будете колоть? - поинтересовался Никита.
- Что доктор прописал, - деловито отвечала мед-сестрица, надламывая острую стеклянную горловинку большой ампулы и наполняя шприц.
- Куда? - спросил Никита.
- Ложитесь на живот и приспустите трусы, - ответила Инга.
- Если немного усилится слюноотделение, - сказала она, прибирая за собой обертки и стекляшки, оставшиеся после процедуры, - то не пугайтесь, это скоро пройдет... И вообще, все скоро пройдет...
"All things will pass away", - повторил про себя Никита и вдруг почувствовал себя необычайно беззаботным.
- Как мироощущение? - спросил его вошедший в комнату Роберт.
Инга все еще топталась в комнате, убирая в чемоданчик последние следы галоперидоловой терапии.
- Жду повышенного слюноотделения, - ответил Никита, выжидая, когда уйдет медсестра. - Откуда вы набираете медперсонал? Война с Гитлером уж пятьдесят один год как кончилась, а у вас откуда-то еще берутся такие экземпляры... В каком она звании? Унтершарфюрер?
Роберт ухмыльнулся, похлопал Никиту по плечу и сказал, присаживаясь на краешек кровати:
- Скоро вам станет совсем хорошо, и никакие проблемы не будут вас мучить, а пока давайте поговорим о вашем блестящем будущем, покуда не пришел мистер Дервиш... Джон Дервиш - не забыли? Пока он не подошел, я вам кое-что постараюсь объяснить.
Никите и правда стало очень покойно на душе.
И никуда не хотелось двигаться.
- Это очень хорошо, что вы стали интересоваться своей родословной, господин Захаржевский, - начал свою речь мистер Роберт.
Никита чувствовал себя чертовски уютно и комфортно. И даже слюни во рту, которые все время приходилось сглатывать, не беспокоили. Ему хотелось свернуться калачиком и лежать... лежать, покуда красавчик Роберт рассказывает ему свои сказки...
- Но нас, мистер Захаржевский, заинтересовали не ваши, безусловно замечательные, предки, а ныне живущие и здравствующие родственники, говорил Роберт. И слова его доносились как-то глухо-глухо, как если бы у Никиты заложило уши. - Нас с мистером Дервишем, а вот, кстати, и он... нас с мистером Дервишем интересует ваша сестра... Родная сестра, Татьяна Всеволодовна Захаржевская....
"Там она где-то... Там она где-то... Летает... - вспомнил Никита слова матери, - найди ее там, Никита, плохая она дочь, грех ей будет..." - звучало у него в ушах поверх "бу-бу-бу", что мерно бухтел мистер Роберт...
Дервиш подошел к изголовью, достал из кармана халата маленький блестящий фонарик и, оттянув Никите веко, посветил ему прямо в зрачок.
- У нас на все про все не больше месяца, - сказал Роберт.
- Зачем такая спешка? - поинтересовался Дервиш. - Этот голубок никуда не упорхнет.
- А вот дедушка Ильич может. Точнее, его грешная душа. И было бы грустно, если бы он ушел, не вкусив победы.
- Ты сентиментален, дружочек. За что и люблю...
На несколько мгновений губы собеседников слились в поцелуе.
А Никите уже было совсем все равно. Размахивая руками, он летал вместе с Танькой по двору их дома на Петроградской стороне. А мать грозила им пальцем из окна. А они с Танькой поднимались все выше и выше... В питерское серое небо.
(2)
Дедушке Ильичу шел пятьдесят первый год, но выглядел он семидесятилетним стариком. Причем смертельно больным семидесятилетним стариком. Пергаментная иссохшая кожа, вся в островках струпьев, мертвенно-онемелых или огненно-воспаленных, уже не скрывала анатомических подробностей строения черепа и костей рук. "Ходячий труп" было бы, пожалуй, неточным определением, поскольку в последние дни Александр Ильич Лерман перестал быть ходячим уже необратимо и бесповоротно. "Дышащий" - это да, хотя с огромными усилиями, хрипло и надсад но, чуть не каждую минуту припадая к ингалятору. Похоже, в схватке смертных недугов пневмоцистит все-таки брал верх над саркомой Ракоши, и до финального свисточка остались считанные мгновения... Но все же он успел... Успел... Синюшные бескровные губы искривились в подобии улыбки...
Так Судьба, столь немилосердная к Александру Ильичу Лерману, напоследок улыбнулась - пускай уже не ему лично, но последнему, единственному, дорогому человечку... Его маленькому Бобби, перед которым он, Александр Ильич, был так виноват, так виноват...
Судьба явилась в обличий давнего знакомого по работе в архиве, чудаковатого лондонского профессора Делоха. Точнее, не в обличий, а в подвизгивающем от волнения голосе, донесшемся с пленки домашнего автоответчика:
- Ильич, старина, извините за беспокойство, это Георг, Георг Делох, помните такого? Если не трудно, я просил бы вас оказать помощь моему русскому другу из Петербурга. Он занимается составлением своей родословной, а в ней обнаружились шотландские корни и даже, представьте, фамилия Лерман. Я хотел бы направить его в ваш архив, его фамилия Захаржевский. Никита Захаржевский...
Услышав это имя, Лерман так разволновался, что у него подскочила температура, и верной Инге пришлось вкатить ему два сверхнормативных укола. И все же вечером Александр Ильич нашел в себе силы через Бобби отзвониться Делоху и передать, что хотя в данный момент он несколько нездоров, но через недельку будет рад принять иностранного гостя и оказать всяческое содействие его изысканиям.
А потом вызвал к себе Бобби и его нынешнего бой-френда Джона...
* * *
Отца своего Александр Ильич знал только по фотографии - старший сержант штабной роты Дерек Лерман пал смертью храбрых, правда, не на поле брани, а спустя несколько месяцев после окончания войны, в пьяной потасовке в Ганноверской кнайпе, где шумно отмечал с товарищами рождение первенца, зачатого в военном госпитале близ Глазго. Мальчика воспитывали мать Джулианна и ее мачеха по имени Дейрдра, о которой Александр до сих пор вспоминал с содроганием, потому что была та Дейрдра ведьмой - и вовсе не по прозванию, каким подчас награждают ближние какую-нибудь старушенцию за мерзкий нрав, а по сути, можно сказать, по профессиональной принадлежности. Гадала, снимала сглаз и порчу, пользовала страждущих травяными сборами и отварами кореньев. Хоть и дразнились на Александра Ильича - впрочем, нет, тогда еще Шоэйна - соседские ребятишки за такое родство, но только бабкино ремесло и держало семью в достатке и даже в благоденствии. Сколько Лерман себя помнил, он всегда был одет, обут, накормлен и обихожен, а когда ему исполни лось шесть, они перебрались из преимущественно пролетарского Дарли в весьма приличный дом в уютном буржуазном пригороде Грэндж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
- А вы случайно не служили под началом штандартенфюрера Менгеле? поинтересовался Никита, уставившись на массивную, в пол-лица челюсть и руки, крупные, как у фламандского дровосека.
- Нет, не служила, - ответила фройляйн Инга, сдирая пластиковую обертку с разового шприца.
- Что будете колоть? - поинтересовался Никита.
- Что доктор прописал, - деловито отвечала мед-сестрица, надламывая острую стеклянную горловинку большой ампулы и наполняя шприц.
- Куда? - спросил Никита.
- Ложитесь на живот и приспустите трусы, - ответила Инга.
- Если немного усилится слюноотделение, - сказала она, прибирая за собой обертки и стекляшки, оставшиеся после процедуры, - то не пугайтесь, это скоро пройдет... И вообще, все скоро пройдет...
"All things will pass away", - повторил про себя Никита и вдруг почувствовал себя необычайно беззаботным.
- Как мироощущение? - спросил его вошедший в комнату Роберт.
Инга все еще топталась в комнате, убирая в чемоданчик последние следы галоперидоловой терапии.
- Жду повышенного слюноотделения, - ответил Никита, выжидая, когда уйдет медсестра. - Откуда вы набираете медперсонал? Война с Гитлером уж пятьдесят один год как кончилась, а у вас откуда-то еще берутся такие экземпляры... В каком она звании? Унтершарфюрер?
Роберт ухмыльнулся, похлопал Никиту по плечу и сказал, присаживаясь на краешек кровати:
- Скоро вам станет совсем хорошо, и никакие проблемы не будут вас мучить, а пока давайте поговорим о вашем блестящем будущем, покуда не пришел мистер Дервиш... Джон Дервиш - не забыли? Пока он не подошел, я вам кое-что постараюсь объяснить.
Никите и правда стало очень покойно на душе.
И никуда не хотелось двигаться.
- Это очень хорошо, что вы стали интересоваться своей родословной, господин Захаржевский, - начал свою речь мистер Роберт.
Никита чувствовал себя чертовски уютно и комфортно. И даже слюни во рту, которые все время приходилось сглатывать, не беспокоили. Ему хотелось свернуться калачиком и лежать... лежать, покуда красавчик Роберт рассказывает ему свои сказки...
- Но нас, мистер Захаржевский, заинтересовали не ваши, безусловно замечательные, предки, а ныне живущие и здравствующие родственники, говорил Роберт. И слова его доносились как-то глухо-глухо, как если бы у Никиты заложило уши. - Нас с мистером Дервишем, а вот, кстати, и он... нас с мистером Дервишем интересует ваша сестра... Родная сестра, Татьяна Всеволодовна Захаржевская....
"Там она где-то... Там она где-то... Летает... - вспомнил Никита слова матери, - найди ее там, Никита, плохая она дочь, грех ей будет..." - звучало у него в ушах поверх "бу-бу-бу", что мерно бухтел мистер Роберт...
Дервиш подошел к изголовью, достал из кармана халата маленький блестящий фонарик и, оттянув Никите веко, посветил ему прямо в зрачок.
- У нас на все про все не больше месяца, - сказал Роберт.
- Зачем такая спешка? - поинтересовался Дервиш. - Этот голубок никуда не упорхнет.
- А вот дедушка Ильич может. Точнее, его грешная душа. И было бы грустно, если бы он ушел, не вкусив победы.
- Ты сентиментален, дружочек. За что и люблю...
На несколько мгновений губы собеседников слились в поцелуе.
А Никите уже было совсем все равно. Размахивая руками, он летал вместе с Танькой по двору их дома на Петроградской стороне. А мать грозила им пальцем из окна. А они с Танькой поднимались все выше и выше... В питерское серое небо.
(2)
Дедушке Ильичу шел пятьдесят первый год, но выглядел он семидесятилетним стариком. Причем смертельно больным семидесятилетним стариком. Пергаментная иссохшая кожа, вся в островках струпьев, мертвенно-онемелых или огненно-воспаленных, уже не скрывала анатомических подробностей строения черепа и костей рук. "Ходячий труп" было бы, пожалуй, неточным определением, поскольку в последние дни Александр Ильич Лерман перестал быть ходячим уже необратимо и бесповоротно. "Дышащий" - это да, хотя с огромными усилиями, хрипло и надсад но, чуть не каждую минуту припадая к ингалятору. Похоже, в схватке смертных недугов пневмоцистит все-таки брал верх над саркомой Ракоши, и до финального свисточка остались считанные мгновения... Но все же он успел... Успел... Синюшные бескровные губы искривились в подобии улыбки...
Так Судьба, столь немилосердная к Александру Ильичу Лерману, напоследок улыбнулась - пускай уже не ему лично, но последнему, единственному, дорогому человечку... Его маленькому Бобби, перед которым он, Александр Ильич, был так виноват, так виноват...
Судьба явилась в обличий давнего знакомого по работе в архиве, чудаковатого лондонского профессора Делоха. Точнее, не в обличий, а в подвизгивающем от волнения голосе, донесшемся с пленки домашнего автоответчика:
- Ильич, старина, извините за беспокойство, это Георг, Георг Делох, помните такого? Если не трудно, я просил бы вас оказать помощь моему русскому другу из Петербурга. Он занимается составлением своей родословной, а в ней обнаружились шотландские корни и даже, представьте, фамилия Лерман. Я хотел бы направить его в ваш архив, его фамилия Захаржевский. Никита Захаржевский...
Услышав это имя, Лерман так разволновался, что у него подскочила температура, и верной Инге пришлось вкатить ему два сверхнормативных укола. И все же вечером Александр Ильич нашел в себе силы через Бобби отзвониться Делоху и передать, что хотя в данный момент он несколько нездоров, но через недельку будет рад принять иностранного гостя и оказать всяческое содействие его изысканиям.
А потом вызвал к себе Бобби и его нынешнего бой-френда Джона...
* * *
Отца своего Александр Ильич знал только по фотографии - старший сержант штабной роты Дерек Лерман пал смертью храбрых, правда, не на поле брани, а спустя несколько месяцев после окончания войны, в пьяной потасовке в Ганноверской кнайпе, где шумно отмечал с товарищами рождение первенца, зачатого в военном госпитале близ Глазго. Мальчика воспитывали мать Джулианна и ее мачеха по имени Дейрдра, о которой Александр до сих пор вспоминал с содроганием, потому что была та Дейрдра ведьмой - и вовсе не по прозванию, каким подчас награждают ближние какую-нибудь старушенцию за мерзкий нрав, а по сути, можно сказать, по профессиональной принадлежности. Гадала, снимала сглаз и порчу, пользовала страждущих травяными сборами и отварами кореньев. Хоть и дразнились на Александра Ильича - впрочем, нет, тогда еще Шоэйна - соседские ребятишки за такое родство, но только бабкино ремесло и держало семью в достатке и даже в благоденствии. Сколько Лерман себя помнил, он всегда был одет, обут, накормлен и обихожен, а когда ему исполни лось шесть, они перебрались из преимущественно пролетарского Дарли в весьма приличный дом в уютном буржуазном пригороде Грэндж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75