Кривая яблоня за окном скребла по стеклу голыми ветками, словно тянулась к нему. Что-то неуловимо родное угадал Антон в этом движении, и все его существо исполнилось желанием услышать материны шаги, почувствовать ее присутствие. Боковым зрением он заметил слабое колыхание занавески. Лицо тронуло легкое дуновение, наподобие дыхания летнего ветерка, будто мама провела рукой по небритой щеке. Едва он успел краем мысли подумать, что это тайный знак, как его окружило тихое сияние, возникшее во тьме из ничего, наполняя каждую клеточку его тела негой и любовью. "Знаю: ты пришла, сказал Антон молча. - Я не смею тебя тревожить. Не знаю, где ты. Спасибо, что дала знать, что ты есть. Только услышь: я люблю тебя и обязательно найду, когда придет мой час".
Серебристый свет, будто сотканный из лунных лучей, стал гуще, замерцал переливчатыми бликами. Они плавно передвигались, сливались друг с другом, рассеивались, рождая новые причудливые формы. Антона охватило волнение, он чувствовал, что это не призрак, не привидение. Обнаженная, не имеющая плоти, живая душа, рискуя обжечься, пришла сюда из другого мира. Он боялся шелохнуться, чтобы не спугнуть, не навредить неуклюжестью плоти. Когда за его спиной раздалось шарканье отцовских шлепанцев, он лишь отметил, что шаги остановились возле самой двери. Адам Антонович будто врос в пол, застыв у порога. Дивное видение коснулось и его. "Он тоже видит", - знал Антон.
Прозрачные блики постепенно растаяли, сияние растворилось, и комната снова погрузилась во тьму. За окном вздохнула яблоня. Только тогда Антон позволил себе оглянуться на отца.
- Чудит? - Лицо старика чуть тронула таинственная улыбка.
- Точно подметил, батька...
Две недели они провели вместе. Засиживались допоздна, вставали с первыми петухами. Сад требовал заботы. Просыпалась, стряхивая зиму, земля, заставляла работать, а значит - жить. Адам Антонович теперь сам ходил за птицей: смешивал корма, гонял от несушек чердачных котов. Всюду за ним следовал собачий эскорт, донимая междоусобными распрями.
Посильную лепту в ведение хозяйства вносил Антон. И все же пришел час расставания. Мужчины намеренно не прощались, будто Антону надо было пена долго выйти по делам. Перед выходом Антон заглянул в дедов кабинет. Высоко, на верхней полке книжного шкафа, стоял игрушечный кораблик. Когда то маленький Антошка с трудом подтаскивал тяжелый буковый стул, вскарабкивался на него, цепляясь ручонками за полки, тянулся на цыпочках, чтобы заглянуть в рубку: вдруг там кто то есть? Ему казалось, что по ночам фрегат оживает и маленькие человечки снуют по палубе, ему слышался свисток боцманской дудки. Но ни разу ему не удалось застать обитателей судна врасплох.
Скавронский сдул пыль с парусов. Она гирляндами повисла на снастях, он нежно провел пальцем, убирая ее. Снова, как в детстве, запахло кедровой смолой.
- Возьмешь с собой? - услышал он голос отца.
- Нет, батя! Пусть в твоем доме дожидается сигнала к отправке.
Но предназначенную для него заветную папку бумаг он упаковал в баул. Лишь в поезде Антон смог открыть ее, оставшись наедине с самим собой. Твердый, уверенный почерк не принадлежал руке матери - летящую округлость ее почерка Антон не спутал бы ни с чем. Тем не менее, почерк казался знакомым, отчасти напоминая материн и его собственный, Антона. "Дедовы записи", догадался Скавронский. Ночное освещение в купе было слабым, приблизив к глазам первую страничку, Антон вчитывался в текст, удивляясь, и одновременно восстанавливая в памяти давно забытые слова детской колыбельной, что пела ему мама. "Да ведь это стихи деда!" - обрадовался Антон. Название его развеселило, вспомнилось, как увлекался Александр Гифт восточными легендами. А то почему бы он назвал стихотворение "Ливанской колыбельной"?
Баю-баюшки, бай-бай,
Колыбель мою качай.
Отнеси в той колыбели
К синей радостной купели.
Там у моря, в дивной Акке,
Мои деды и прабабки
Платье новое соткут,
Сладкий пряник мне дадут.
Но куда дары я спрячу
От ларца мой ключ утрачен.
Ключ кузнец сковал бы новый
Только денег просит много.
Деньги есть в подвале темном,
Просит лампу погреб сонный.
Лампа есть на дне колодца,
Но веревки не найдется.
Есть веревка у быка
На крутых его рогах.
Добрый бык отдаст веревку
За травы охапку токмо.
Травка та на дальней пашне
Без дождя от зноя чахнет.
Баю-баюшки, бай-бай.
Небо, дождик в поле дай...
Судорожно листая страницу за страницей, Антон обнаруживал записки путешественника прошлого столетия. В детстве он с увлечением слушал истории деда о морских странствиях. Взрослея, он увидел в них всего-навсего увлекательные выдумки начитанного ученого, каковым считал Александра Гиф-та, библиотекаря в княжеском замке Радзивилов. Значит, серьга действительно принадлежала матросу Александру! И словно в ответ на его мысли, на глаза попалась копия последней страницы завещания князя Эдмонда, с личной подписью, зарегистрированной во Франкфурте нотариальной конторой "Зандер и сын".
По всей вероятности, список был очень длинным. В подробном перечислении указывалось пенсионное жалование "протеже" князя в Несвиже, а отдельным пунктом была вынесена небольшая приписка, удивительная тем, что ей придавалась особая важность: "Перстень из серебра с александритом, шлифованным "кабошон" с надписью по розетке французской готикой. Приобретен в Александрии Египетской. Общая масса составляет 12 унций..." В конце подробного описания предмета, - как показалось Антону, не представляющего большой ювелирной ценности - значилось: "После смерти Эдмунда Радзивила, князя, депутата рейхстага, переходит во владение Александру Гифту". Получалось, что кольцо, которое стало для Скавронского обручальным и которое он не носил, стесняясь странной вычурности, когда-то принадлежало Радзивилам. Но почему в таком случае здесь ничего не говорится о точно такой же серьге?... Антон вконец запутался.
Если человек соприкоснулся с тайной, даже понимая свое бессилие перед ней, он волей-неволей будет возвращаться в круговорот загадок, что так любезно предлагает ему судьба. Так и Антон Скавронский временами заново открывал старинную папку в кожаном переплете, полагая, что предки надежно зашифровали там все ключи к отгадке...
(5)
Привычная домашняя обстановка по его возвращении не навевала даже мысли о чем-то необычном. Наталья была на работе. Звонить он ей не стал, чтобы не отрывать от малышни, лишь заглянул в расписание под стеклом на ее письменном столе. Аккуратной стопочкой лежали еще не проверенные тетрадки. Охапка розовых гладиолусов, едва поместившись в вазе, свесилась, увядая, над фотографией Надежды Александровны. Перед рамочкой стояла рюмка, покрытая куском черного хлеба и темная восковая свеча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75