Фигура на перекрестке задергалась, ринулась за угол, вернулась,
застыла столбом. Следом вывернул и начал тяжело разворачиваться на Садовой
в сторону площади длинный и тяжелый, как танк, "паккард". Колька уже
прижался к окулярам, весь закаменел от напряжения, шея задергалась - и
вдруг, в тот уже момент, когда черная колымага, на секунду застыв, взвыла,
резко набрала скорость и стала уноситься по кольцу к Смоленке, как-то
невнятно вякнул и захрипел:
- Она-а-а! Суки резаные, падлы, мать их в лоб, Файку везут, Фай...
- Тихо, Коля, тихонько, - Мишка уже завелся, проклятая немецкая
техника заревела, казалось, на всю Москву, но на счастье, лихие ребята в
"паккарде", рвущем асфальт уже где-то за строящимся американским
посольством, надолго прижали сирену - для веселья, машин-то уже почти не
было.
- Тихо, Коленька, спокойно, - приговаривал Кристапович, задним ходом
на полном почти газу заворачивая в Бронную, выносясь уже через какие-то
арки и проезды снова на кольцо и пересекая пустую дорогу поперек движения,
перелетая по старинному мосту реку, вписываясь в повороты и притормаживая
на начинающих подмерзать лужах.
- Тихо, их машину мы помним, дороги другой у них нет, тихо, Коля,
пусть они себе едут, мы их все равно обожмем, сопливых, обожмем-обожмем...
сопливых-сопливых...
Он бормотал, как бормочут над доской шахматисты, бессмысленно
повторяя одни и те же слова, задавленно рычал "опель", мотало
побледневшего и напрочь замолчавшего Кольку, подпрыгивал он головой до
мягкого обтянутого потолка, когда, проносясь между стоячими ночными
троллейбусами, въезжал Мишка на тротуар и несся, срываясь с его скользкой
кромки левыми колесами, и лишь изредка шипел Колька матерно, да все
сильнее белели пальцы на зажатой в мясистых лапах палке...
- Вот она, - вдруг сказал Кристапович, голос его звучал диковато. -
Ну, понял, куда едут? Я тебе говорил? Здесь поигрались, теперь на даче
поиграются, потом шубу каракулевую - и снова в машину, а на шоссе
остановятся, в височек слегка, да и в Сетунь, шубку в багажник, на
возврат, инвентарь, а по утряночке докладываться, к разводу... Да мы
быстрее ездим, Коля. Спокойно, лейтенант, спокойненько, подыши перед
ракетой поглубже...
Мишка опять шептал, как бредил. Колька уже вовсе по-мертвому молчал,
челюсти свело. Вдруг запел: "Я тос-скую по соседству..." - одолевала эта
песенка многих в тот сезон. Мишка дернулся, ничего не сказал - перед
большой стрельбой с людьми и не то бывает... Где-то за Рабочим Поселком
Колька спросил:
- Миш... шинель моя на ментовскую-то похожа, а? Вдруг разглядят?
- Не разглядят, - Мишка теперь ехал ровно, семьдесят, не больше, та
машина то показывалась, то скрывалась за повойтом метрах в трехстах
впереди, но слышно ее было все время - плоховато в гараже особого
назначения регулировали моторы, у Мишки получалось лучше. - А разглядят -
стрельнут пару раз, вот все твои неприятности и кончатся. Чего тут
бояться? Так что разговорчики паникерские отставить, а готовься, лейтенант
Самохвалов, минут через восемь-десять идти на бруствер, понял?
- Есть, - сказал Колька, и каким-то десятым фоном всех одновременно
несущихся сейчас в голове мыслей Мишка отметил: обращение сработало,
Колька ответил не в шутку, а всерьез по-уставному, он, Колька, сейчас уже
где-нибудь там, в Синявинском сыром ольшанике...
В первый просвет между густо стоящими по сторонам шоссе елями бросил
машину Мишка и понесся по замерзшей грязи - какому-то смутному
воспоминанию о давней, осадного времени проселочной дороге.
- Пост метров через пятьсот, мы его обойдем - и действуем, трасса
непростая, - пока он выговорил это, машина уже снова, будто и без
Мишкиного участия, вылетела на шоссе, тут же Кристапович плавно и без
суеты затормозил, развернулся поперек - как на занятиях по водительской
подготовке в доброй памяти армейской разведшколе. Колька немедленно вылез
на дорогу и, не торопясь, пошел назад, к городу. Охнул про себя Мишка:
откуда что взялось у друга - развалистая и неспешная походка загородного,
на спецтрассе полсуток промерзающего, привыкшего к особым полномочиям,
наглого, но усталого мента, привычка помахивать мерно, под шаг,
регулировочной палкой...
"Паккард" вышел из-за поворота секунд через восемь. Провизжали
тормоза, юзом протащило машину чуть ли не до самого Кольки, каменно
вставшего с воздетым жезлом. Мишка уже присел за открытой своей левой
дверцей, револьвер коротышкой-стволом кверху в расслабленной руке...
Приоткрылась дверца как бы осевшей от торможения машины, веселый голос
протянул:
- Кто, а? С какой целью, а? Специальная машина, уйди, командир...
- Лейтенант дорожной спецмилиции Самохвалов, - Колька с фамилией не
мудрил, отрезая себе все возможности, кроме одной. Рубил, как надо, без
особого шика, без мандража, по-уставному не выразительно. - Почему на
спецшоссе с фарами, товарищ шофер? Наш пост ослепили. Подфарники есть? Вы
там в своем ГОНе, понимаешь...
Расчет был именно на это - оскорбить нелепо-придирчивым тоном,
отсутствием страха и почтения, заставить закипеть. Об опасности нарушения
инструкции - не выходить из машины - со зла забудут. Кристапович был
уверен, что всерьез ни о какой возможности сопротивления им с чьей-либо
стороны тупая эта опричнина и не думает, про себя-то они точно знают цену
байкам о шпионах и диверсантах на коровьих копытах...
Все сработало. Дверца распахнулась настежь, высокий в шляпе -
наверное, тот рыжий, - рванулся к Кольке:
- А, мама твоя... - и тут же дернулась Колькина рука, мелькнула
полосатая палка, покатилась шляпа, в то же мгновение Мишка уже был возле
"паккарда", зафиксировал взглядом одного - действительно, на Зельдина
похож - пуля, второго - лица не видно, успел наклониться, рвет из-под
реглана пистолет - пуля... Мимо! Что это?! Человек в реглане закидывается,
уплывает куда-то назад и вбок, надо снова ловить его висок стволом, а он
опять дергается и вдруг валится вперед, хотя точно - Михаил не попал в
него ни разу... Из-за спинки сиденья смотрят на Кристаповича темные, очень
темные, без выражения глаза на очень белом и очень красивом женском лице,
и Файка говорит:
- На всякий случай... может, еще жив... пристрели его, парень,
пристрели, пристрели...
И тут до Мишки доходит - этот, в реглане, лежит лицом на руле,
прижатая к баранке, задралась с затылка кепка-букле, а под выстриженным
затылком старательного костолома торчат в шейной ложбинке маникюрные
ножницы, загнанные до самых колец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37