.. Мишка блаженно хихикал, с симпатией думал о дурковатом, но
при этом таком сообразительном по части окружающей жизни, таком начисто
лишенном самых распространенных иллюзий Кольке.
Минут через десять вышла Фаина - почти в полном порядке, диковато
поглядела на Михаила, пошла в сени, звякнула ковшом, пошла на крыльцо...
Кольку пришлось заставлять бриться, чистить китель и сапог, но вид его и
после этот был крайне неудовлетворителен - только по пригородным с
гармошкой ходить. Фаина наблюдала молча, потом спросила:
- Миша... А ты что, те деньги блатным отдашь?
Михаил усмехнулся:
- Сообразительная у тебя жена, Колька, не тебе чета... Посмотрим,
Фаина, посмотрим... Мало ли как сложится, пока трогать бы не хотелось.
Понимаешь?
- Ага, - сказала Файка, молча полезла во внутренний карман короткой
шубейки, достала пачку тридцаток и сотен, молча протянула всю пачку Мишке.
- Молодец, Фая, по дороге на Тишинку заскочим, - одобрил Кристапович,
- прибарахлим твоего Николая. Денежки-то на всякий пожарный придерживала?
Колька опять надулся, пошел по шее красным, а Файка засмеялась:
- Глупый ты, Колька, правильно твой товарищ говорит, дурак ты. Это
мои деньги, законная доля, мне ее в прошлый раз Фредик дал, все равно тебе
полпальто купить хотела. Глупый ты, начальники бабам деньги не платят...
Хотела эти на всякий случай оставить, а те - чужие, как пришли, так
уйдут...
Кристапович засмеялся, порадовался незыблемости представлений о
собственности у этой милой татарки, блатной девки - куда более точных
представлений, чем у одного вполне официального товарища, о котором Мишка
теперь думал неотступно, все время с тех пор, как дело на шоссе удалось...
Пора было ехать, он пошел греть мотор.
Сначала заехали к Нинке. Вполне успокоилась певица, была в своем
панбархате - собиралась на работу. Мишку встретила ровно и по-деловому,
без визга, дала паспорт на имя какой-то Резеды Нигматуллиной и справку о
временной Мишкиной нетрудоспособности, составленную безотказной Дорой.
Мишка, в свою очередь, отсчитал тысячу за паспорт - из своих, точнее; из
Файкиных, - и еще двести для бедной Доры, Нинку поцеловал, пожалев про
себя, что и на этот раз нету даже четверти часа, и спустился к ждавшим в
машине Кольке с Файкой. Нинка на прощанье сказала: "Если не расстреляют -
приходи, я больше трех ночей ждать не буду..." Мишка засмеялся - если не
расстреляют, придет обязательно...
Потом рванули на Тишинку. После рынка долго, часа два стояли в одном
темном дворе на Брестской, Колька обживался в только что купленных
полуботинках сухумского кустарного производства, бостоновых брюках,
куртке-бобочке с клетчатой кокеткой и богатом габардине, наверняка
принадлежавшем до этого какому-нибудь народному из Художественного театра.
Обживаясь, Самохвалов весь передергивался, как от настриженных за шиворот
волос, злобно щерясь, нес стильную одежду в Бога и в каждую пуговицу.
Особую ненависть у него вызвала молния на ширинке не то еще лендлизовских,
не то каким-нибудь борцом за мир завезенных из Стокгольма штанов.
Файка, внешне уже совершенно придя в себя, будто и не с нею было все,
что случилось за прошедшие двое суток, примостившись на приборном щитке
машине, мудрила чего-то с купленными в ближайшем писчебумажном чиночкой и
ластиком - приближала внешность неведомой Резеды на фотке в паспорте к
своей, обнаружив и к этому рукоделию большие способности: теперь с
фотографии смотрело совершенно неопределенное существо, причем никаких
следов подчистки не осталось. Покончив с новым документом, она принялась
за то же дело с другой стороны: сняла в машине шубу, стянула через голову,
не обращая внимания на Мишку и стукаясь о потолок руками, шелковую блузу с
прошвой и, оставшись в сорочке с бретельками, перекрученными на круглых,
без всякого намека на ключицы, плечах, в десять минут одними канцелярскими
ножницами постриглась, срезала косу, уложенную обычно в корону вокруг лба,
из газетных обрывков сварганила папильотки, сгоняла Кольку за бутылкой
пива, которым аккуратно, но щедро смочила сооружаемую прическу, распустив
по машине хлебный запах - и стала вылитая "я у мамы дурочка".
"Комсомольская правда" с руками бы оторвала типаж для очередного
фельетона.
Сам Мишка почти все это время пролежал на вытащенном из багажника
артиллерийском чехле под машиной, вылез оттуда, каким-то чудом почти даже
не замарав рук, и удовлетворенно похлопал "опель" по длинному островерхому
капоту. Затем он долго, с большим количеством технических слов
инструктировал Кольку, и тот в свою очередь полез под автомобиль, вылез
почти сразу же и буркнул:
- Там и десяти минут много, я за пять все сделаю.
Потом поели в машине - по франзольке, по куску чайной и по бутылке
портера на каждого, закурили...
- Мишк, - сказал Колька, не прибавив даже ничего из своих обычных
вспомогательных слов, - Мишка, а ты помнишь, чего Немо подкинул
колонистам?
- А то не помню, - сказал Мишка. - Три ножа со многими лезвиями, два
топора для дровосеков, десять мешков гвоздей...
- ...два пистонных ружья, - подхватил Колька, - два карабина с
центральным боем, четыре абордажные сабли, принадлежности для
фотографирования...
- ...две дюжины рубашек из какой-то особой ткани, с виду похожей на
шерсть, но, несомненно, растительного происхождения...
Они доедали колбасу, допивали пиво и перечисляли припасы, подаренные
таинственным капитаном людям Сайруса Смита, а рядом сидела красавица с
ясными и спокойными синими глазами, а невдалеке у "Голубого Дуная" пели, и
слова неслись в сырых сумерках: "М-моя любовь не струйка дыма..."
- Хватит херню языками молоть, - сказала Файка, - ехай, Мишка...
В зал "Метрополя" они вошли ровно в девять, оркестр отдыхал, высокий
скрипач, известный своим чудным именем и дивным исполнением танца "дойна",
который, как известно, как две капли воды похож на "фрейлехс", сидел за
роялем и, тихонько тыкая в клавиши, играл что-то из польских довоенных
пластинок. По залу плыл дорогой дым и официантские негромкие переговоры.
Сами официанты в засыпанных перхотью и мелким зеленым луком полуфраках
спешили разнести заказы, пока не мешают танцующие. Мэтр с проваленными,
будто чахоточными, горящими щеками, в отличной паре из стального "метро",
не меняя брезгливого выражения, взял тридцатку, отвел их к столику в углу,
далекому от оркестра, почти не видимому за окружающим центр зала барьером.
Заказали бутылку муската, кофе, "наполеонов", мороженого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
при этом таком сообразительном по части окружающей жизни, таком начисто
лишенном самых распространенных иллюзий Кольке.
Минут через десять вышла Фаина - почти в полном порядке, диковато
поглядела на Михаила, пошла в сени, звякнула ковшом, пошла на крыльцо...
Кольку пришлось заставлять бриться, чистить китель и сапог, но вид его и
после этот был крайне неудовлетворителен - только по пригородным с
гармошкой ходить. Фаина наблюдала молча, потом спросила:
- Миша... А ты что, те деньги блатным отдашь?
Михаил усмехнулся:
- Сообразительная у тебя жена, Колька, не тебе чета... Посмотрим,
Фаина, посмотрим... Мало ли как сложится, пока трогать бы не хотелось.
Понимаешь?
- Ага, - сказала Файка, молча полезла во внутренний карман короткой
шубейки, достала пачку тридцаток и сотен, молча протянула всю пачку Мишке.
- Молодец, Фая, по дороге на Тишинку заскочим, - одобрил Кристапович,
- прибарахлим твоего Николая. Денежки-то на всякий пожарный придерживала?
Колька опять надулся, пошел по шее красным, а Файка засмеялась:
- Глупый ты, Колька, правильно твой товарищ говорит, дурак ты. Это
мои деньги, законная доля, мне ее в прошлый раз Фредик дал, все равно тебе
полпальто купить хотела. Глупый ты, начальники бабам деньги не платят...
Хотела эти на всякий случай оставить, а те - чужие, как пришли, так
уйдут...
Кристапович засмеялся, порадовался незыблемости представлений о
собственности у этой милой татарки, блатной девки - куда более точных
представлений, чем у одного вполне официального товарища, о котором Мишка
теперь думал неотступно, все время с тех пор, как дело на шоссе удалось...
Пора было ехать, он пошел греть мотор.
Сначала заехали к Нинке. Вполне успокоилась певица, была в своем
панбархате - собиралась на работу. Мишку встретила ровно и по-деловому,
без визга, дала паспорт на имя какой-то Резеды Нигматуллиной и справку о
временной Мишкиной нетрудоспособности, составленную безотказной Дорой.
Мишка, в свою очередь, отсчитал тысячу за паспорт - из своих, точнее; из
Файкиных, - и еще двести для бедной Доры, Нинку поцеловал, пожалев про
себя, что и на этот раз нету даже четверти часа, и спустился к ждавшим в
машине Кольке с Файкой. Нинка на прощанье сказала: "Если не расстреляют -
приходи, я больше трех ночей ждать не буду..." Мишка засмеялся - если не
расстреляют, придет обязательно...
Потом рванули на Тишинку. После рынка долго, часа два стояли в одном
темном дворе на Брестской, Колька обживался в только что купленных
полуботинках сухумского кустарного производства, бостоновых брюках,
куртке-бобочке с клетчатой кокеткой и богатом габардине, наверняка
принадлежавшем до этого какому-нибудь народному из Художественного театра.
Обживаясь, Самохвалов весь передергивался, как от настриженных за шиворот
волос, злобно щерясь, нес стильную одежду в Бога и в каждую пуговицу.
Особую ненависть у него вызвала молния на ширинке не то еще лендлизовских,
не то каким-нибудь борцом за мир завезенных из Стокгольма штанов.
Файка, внешне уже совершенно придя в себя, будто и не с нею было все,
что случилось за прошедшие двое суток, примостившись на приборном щитке
машине, мудрила чего-то с купленными в ближайшем писчебумажном чиночкой и
ластиком - приближала внешность неведомой Резеды на фотке в паспорте к
своей, обнаружив и к этому рукоделию большие способности: теперь с
фотографии смотрело совершенно неопределенное существо, причем никаких
следов подчистки не осталось. Покончив с новым документом, она принялась
за то же дело с другой стороны: сняла в машине шубу, стянула через голову,
не обращая внимания на Мишку и стукаясь о потолок руками, шелковую блузу с
прошвой и, оставшись в сорочке с бретельками, перекрученными на круглых,
без всякого намека на ключицы, плечах, в десять минут одними канцелярскими
ножницами постриглась, срезала косу, уложенную обычно в корону вокруг лба,
из газетных обрывков сварганила папильотки, сгоняла Кольку за бутылкой
пива, которым аккуратно, но щедро смочила сооружаемую прическу, распустив
по машине хлебный запах - и стала вылитая "я у мамы дурочка".
"Комсомольская правда" с руками бы оторвала типаж для очередного
фельетона.
Сам Мишка почти все это время пролежал на вытащенном из багажника
артиллерийском чехле под машиной, вылез оттуда, каким-то чудом почти даже
не замарав рук, и удовлетворенно похлопал "опель" по длинному островерхому
капоту. Затем он долго, с большим количеством технических слов
инструктировал Кольку, и тот в свою очередь полез под автомобиль, вылез
почти сразу же и буркнул:
- Там и десяти минут много, я за пять все сделаю.
Потом поели в машине - по франзольке, по куску чайной и по бутылке
портера на каждого, закурили...
- Мишк, - сказал Колька, не прибавив даже ничего из своих обычных
вспомогательных слов, - Мишка, а ты помнишь, чего Немо подкинул
колонистам?
- А то не помню, - сказал Мишка. - Три ножа со многими лезвиями, два
топора для дровосеков, десять мешков гвоздей...
- ...два пистонных ружья, - подхватил Колька, - два карабина с
центральным боем, четыре абордажные сабли, принадлежности для
фотографирования...
- ...две дюжины рубашек из какой-то особой ткани, с виду похожей на
шерсть, но, несомненно, растительного происхождения...
Они доедали колбасу, допивали пиво и перечисляли припасы, подаренные
таинственным капитаном людям Сайруса Смита, а рядом сидела красавица с
ясными и спокойными синими глазами, а невдалеке у "Голубого Дуная" пели, и
слова неслись в сырых сумерках: "М-моя любовь не струйка дыма..."
- Хватит херню языками молоть, - сказала Файка, - ехай, Мишка...
В зал "Метрополя" они вошли ровно в девять, оркестр отдыхал, высокий
скрипач, известный своим чудным именем и дивным исполнением танца "дойна",
который, как известно, как две капли воды похож на "фрейлехс", сидел за
роялем и, тихонько тыкая в клавиши, играл что-то из польских довоенных
пластинок. По залу плыл дорогой дым и официантские негромкие переговоры.
Сами официанты в засыпанных перхотью и мелким зеленым луком полуфраках
спешили разнести заказы, пока не мешают танцующие. Мэтр с проваленными,
будто чахоточными, горящими щеками, в отличной паре из стального "метро",
не меняя брезгливого выражения, взял тридцатку, отвел их к столику в углу,
далекому от оркестра, почти не видимому за окружающим центр зала барьером.
Заказали бутылку муската, кофе, "наполеонов", мороженого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37