.. имею честь
предварительно уведомить, как друг многих лет вашей семьи... Дж.
Михайлофф, дипломированный архитектор".
Снова позвонили - длинно, бесконечно. Она, наконец, добралась до
двери, открыла. На площадке стоял милиционер - она не разбиралась в
званиях. Он назвал ее имя, отчество, фамилию, адрес, год рождения - все с
вопросительной интонацией. Она кивала, запахивала халат, предложила войти
- даже не испугалась, за последнее время привыкла ко всему, была уверена,
что кончится все в любом случае очень плохо. Милиционер прошел на кухню,
сел, не глядя по сторонам, на край табуретки: "Гулиа Георгий Аркадьевич,
1931 года рождения, грузин, постоянное место жительства город Поти, по
профессии экономист, у вас проживал? В состоянии опьянения... тридцать
восемь минут, на участке МКАД между... в результате прицеп грузового
автомобиля ЗИЛ-130, груз - картофель... выброшен... грудной полости,
брюшины, позвоночника в области... не приходя... паспорт на ваше имя,
денег в сумме..."
Елена Валентиновна вспомнила, что вчера утром отдала Георгию паспорт,
чтобы подавать заявление в ЗАГС. Она подошла к крану, налила полчашки
воды, обернулась к милиционеру - лицо его уплывало, но она старалась
следить за ним, сосредоточенно всматриваясь в переносицу, - спросила: "У
вас случайно нету чего-нибудь от головной боли?" Милиционер молча, не
удивляясь ее спокойствию при сообщении о смерти близкого человека, порылся
в кармане, вынул мятую пачечку пиркофена. В это же время зазвонил телефон,
глотая таблетку, она взяла трубку. "Элена? Это здесь Массимо, амбасада
република Итальяно. Как Вы здоровы? Все нормальное? Элена, нужен разговор
с вами, я уже не мог спать сегодня от ночного времени... Элена? Пер
фаворе, алло? Элена, алло... вы слышаете?!"
Милиционер смотрел на нее грустно и серьезно. Она заметила, что глаза
у него были светло-серые, совсем светлые в сумеречном зимнем свете, вяло
вползающем на кухню. Макая веселенькая цветная ручка, колечками, знаете?"
- сказала Елена Валентиновна милиционеру. Он не успел вскочить - она
рухнула ничком, виском в сантиметре от крана мойки. Трубка моталась на
растянувшейся спирали шнура, оттуда шел хрип и сквозь хрип - "пер фаворе,
Элена... вы слышаете?.. О, не перерывайте, девучка, не перерывайте!.." -
бедный итальянец все перепутал, действовал, как при общении с советской
междугородней. Милиционер положил трубку на место, тут же снял. Стал
вызывать скорую...
- Кое-что я уже начинаю соображать, - сказал Кристапович. - Бедная
баба, ну, влипла!.. Да ты рассказывай, Сережа, это парень свой, - старик
кивнул в сторону молча курившего в углу мужика в клетчатом пиджаке с
кожаными заплатами на локтях, лысоватого, очкастого. - Сосед мой,
писатель-не писатель, а факт, что твой брат - отказник. Так что давай
дальше, заканчивай рассказ, говори, при чем здесь ты, да будем решать, что
делать...
Быстро уставший слушать непонятные и никакого отношения к ним с
Мишкой не имеющие сказки - Колька уже давно умотал. Очкастый писатель
приканчивал пачку кубинской махры - черт его знает, как он выдерживал этот
горлодер. Сергей Ильич вел рассказ к концу, и Кристапович изумлялся -
давно уже он не верил в возможность таких ситуаций в современной жизни,
давно уж и забывать начал веселые годы, когда гонял он по ночной бессонной
Москве на "опель-адмирале" и твердо верил в возможность своего кулака и
маленького револьвера, припрятанного под сиденьем, - и вот будто все
вернулось...
К началу весны все изменилось настолько, что даже и воспоминаний о
прошлой жизни у Елены Валентиновны не осталось. И вообще ничего не
осталось. Полностью перестав спать и приобретя манеру то и дело без
видимой причины плакать, а после удара затылком о кухонный пол еще и
постоянные головные боли, Елена Валентиновна пошла к врачу, тот отправил
ее к другому, дали больничный, еще один, потом на три недели уложили в
стационар, большой парк был засыпан глубочайшим снегом, Елена Валентиновна
гуляла в той самой, привезенной дочерью, от покойника оставшейся дубленке
и в негнущихся, режущих под коленками больничных валенках. Глаза
слипались, в кривом, ржавом по краям зеркале над умывальником она каждое
утро видела свое распухающее лицо, толстела не по дням, а по часам,
товарки по несчастью знали точно - от аминазина. И в один прекрасный день
оказалась дома - без работы, с третьей группой инвалидности и пенсией в
семьдесят рублей. Прибежала Стелла, со страхом и неистовым любопытством
оглядела ее, все вокруг, сделав видимое усилие, поцеловала в щеку,
оставила апельсинов на месткомовские три рубля и от себя крем "Пондз" - и
исчезла. Сомс целыми днями сидел на коленях, с великими трудами взбирался,
цепляясь своими беспощадно скрюченными руками-ногами, - иногда поднимал
голову, смотрел отчаянно в упор, безнадежно вздыхал - не умел утешительно
лгать.
А вечером приезжал Массимо, сумрачно ухал на подъезде мотор,
гигантская железная борзая оседала низко к снегу, прикрывая своим
распластанным телом широкие колеса, он входил - в длинной шубе, длинном
шарфе, без шапки, в идеально причесанной седине. Увидев его таким, дочка
тихонько сказала: "Наш Нобиле", Елена Валентиновна неожиданно для себя
визгливо засмеялась, но тут же извинилась, повторила шутку дли Массимо
по-английски. Дочь приходила поздно - шел к концу десятый класс, кажется,
был какой-то роман, спортшколу бросать не хотела - являлась к десяти,
голодная, как волк.
Так и сидели на кухне странным семейством. Массимо в сияющей
голубоватым свечением рубашке и грязном фартуке Елены Валентиновны ловко
готовил то спагетти, то пиццу с грибами, с ветчиной, с рыбой, продукты
привозил с собой в запаянных пластиковых блоках с маленькими белыми
наклейками "Березка", потом в специальной фыркающей штуке заваривал кофе
"капучино", Елене Валентиновне наливал в рюмку какой-то гадости из красной
упаковки - "Это очень эффективное, патентовано в Юнайтед Стейтс, против
болезнь тебя, Элена..." - и начиналась ежевечерняя беседа.
Каждый раз начиналось с того, что дочь, кривовато улыбаясь - новая
манера - спрашивала: "Так когда же мы отваливаем, господа?" - и Елена
Валентиновна всякий раз от этих слов вздрагивала, не могла привыкнуть к
бесстрашию молодого поколения и однозначности решений, хотя действительно
все уже было ясно. В тот вечер, когда наконец ушел, приведя ее в сознание,
грустный милиционер, они встретились с Массимо, сидели в гадком кафе у
Крымского моста, вокруг были пьяные, вызывающе перекликались какие-то юные
чернокожие люди, за соседним столом периодически впадал в дрему очумелый
командированный, а красивый седой итальянец сразу, с первых слов вел дело
серьезно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
предварительно уведомить, как друг многих лет вашей семьи... Дж.
Михайлофф, дипломированный архитектор".
Снова позвонили - длинно, бесконечно. Она, наконец, добралась до
двери, открыла. На площадке стоял милиционер - она не разбиралась в
званиях. Он назвал ее имя, отчество, фамилию, адрес, год рождения - все с
вопросительной интонацией. Она кивала, запахивала халат, предложила войти
- даже не испугалась, за последнее время привыкла ко всему, была уверена,
что кончится все в любом случае очень плохо. Милиционер прошел на кухню,
сел, не глядя по сторонам, на край табуретки: "Гулиа Георгий Аркадьевич,
1931 года рождения, грузин, постоянное место жительства город Поти, по
профессии экономист, у вас проживал? В состоянии опьянения... тридцать
восемь минут, на участке МКАД между... в результате прицеп грузового
автомобиля ЗИЛ-130, груз - картофель... выброшен... грудной полости,
брюшины, позвоночника в области... не приходя... паспорт на ваше имя,
денег в сумме..."
Елена Валентиновна вспомнила, что вчера утром отдала Георгию паспорт,
чтобы подавать заявление в ЗАГС. Она подошла к крану, налила полчашки
воды, обернулась к милиционеру - лицо его уплывало, но она старалась
следить за ним, сосредоточенно всматриваясь в переносицу, - спросила: "У
вас случайно нету чего-нибудь от головной боли?" Милиционер молча, не
удивляясь ее спокойствию при сообщении о смерти близкого человека, порылся
в кармане, вынул мятую пачечку пиркофена. В это же время зазвонил телефон,
глотая таблетку, она взяла трубку. "Элена? Это здесь Массимо, амбасада
република Итальяно. Как Вы здоровы? Все нормальное? Элена, нужен разговор
с вами, я уже не мог спать сегодня от ночного времени... Элена? Пер
фаворе, алло? Элена, алло... вы слышаете?!"
Милиционер смотрел на нее грустно и серьезно. Она заметила, что глаза
у него были светло-серые, совсем светлые в сумеречном зимнем свете, вяло
вползающем на кухню. Макая веселенькая цветная ручка, колечками, знаете?"
- сказала Елена Валентиновна милиционеру. Он не успел вскочить - она
рухнула ничком, виском в сантиметре от крана мойки. Трубка моталась на
растянувшейся спирали шнура, оттуда шел хрип и сквозь хрип - "пер фаворе,
Элена... вы слышаете?.. О, не перерывайте, девучка, не перерывайте!.." -
бедный итальянец все перепутал, действовал, как при общении с советской
междугородней. Милиционер положил трубку на место, тут же снял. Стал
вызывать скорую...
- Кое-что я уже начинаю соображать, - сказал Кристапович. - Бедная
баба, ну, влипла!.. Да ты рассказывай, Сережа, это парень свой, - старик
кивнул в сторону молча курившего в углу мужика в клетчатом пиджаке с
кожаными заплатами на локтях, лысоватого, очкастого. - Сосед мой,
писатель-не писатель, а факт, что твой брат - отказник. Так что давай
дальше, заканчивай рассказ, говори, при чем здесь ты, да будем решать, что
делать...
Быстро уставший слушать непонятные и никакого отношения к ним с
Мишкой не имеющие сказки - Колька уже давно умотал. Очкастый писатель
приканчивал пачку кубинской махры - черт его знает, как он выдерживал этот
горлодер. Сергей Ильич вел рассказ к концу, и Кристапович изумлялся -
давно уже он не верил в возможность таких ситуаций в современной жизни,
давно уж и забывать начал веселые годы, когда гонял он по ночной бессонной
Москве на "опель-адмирале" и твердо верил в возможность своего кулака и
маленького револьвера, припрятанного под сиденьем, - и вот будто все
вернулось...
К началу весны все изменилось настолько, что даже и воспоминаний о
прошлой жизни у Елены Валентиновны не осталось. И вообще ничего не
осталось. Полностью перестав спать и приобретя манеру то и дело без
видимой причины плакать, а после удара затылком о кухонный пол еще и
постоянные головные боли, Елена Валентиновна пошла к врачу, тот отправил
ее к другому, дали больничный, еще один, потом на три недели уложили в
стационар, большой парк был засыпан глубочайшим снегом, Елена Валентиновна
гуляла в той самой, привезенной дочерью, от покойника оставшейся дубленке
и в негнущихся, режущих под коленками больничных валенках. Глаза
слипались, в кривом, ржавом по краям зеркале над умывальником она каждое
утро видела свое распухающее лицо, толстела не по дням, а по часам,
товарки по несчастью знали точно - от аминазина. И в один прекрасный день
оказалась дома - без работы, с третьей группой инвалидности и пенсией в
семьдесят рублей. Прибежала Стелла, со страхом и неистовым любопытством
оглядела ее, все вокруг, сделав видимое усилие, поцеловала в щеку,
оставила апельсинов на месткомовские три рубля и от себя крем "Пондз" - и
исчезла. Сомс целыми днями сидел на коленях, с великими трудами взбирался,
цепляясь своими беспощадно скрюченными руками-ногами, - иногда поднимал
голову, смотрел отчаянно в упор, безнадежно вздыхал - не умел утешительно
лгать.
А вечером приезжал Массимо, сумрачно ухал на подъезде мотор,
гигантская железная борзая оседала низко к снегу, прикрывая своим
распластанным телом широкие колеса, он входил - в длинной шубе, длинном
шарфе, без шапки, в идеально причесанной седине. Увидев его таким, дочка
тихонько сказала: "Наш Нобиле", Елена Валентиновна неожиданно для себя
визгливо засмеялась, но тут же извинилась, повторила шутку дли Массимо
по-английски. Дочь приходила поздно - шел к концу десятый класс, кажется,
был какой-то роман, спортшколу бросать не хотела - являлась к десяти,
голодная, как волк.
Так и сидели на кухне странным семейством. Массимо в сияющей
голубоватым свечением рубашке и грязном фартуке Елены Валентиновны ловко
готовил то спагетти, то пиццу с грибами, с ветчиной, с рыбой, продукты
привозил с собой в запаянных пластиковых блоках с маленькими белыми
наклейками "Березка", потом в специальной фыркающей штуке заваривал кофе
"капучино", Елене Валентиновне наливал в рюмку какой-то гадости из красной
упаковки - "Это очень эффективное, патентовано в Юнайтед Стейтс, против
болезнь тебя, Элена..." - и начиналась ежевечерняя беседа.
Каждый раз начиналось с того, что дочь, кривовато улыбаясь - новая
манера - спрашивала: "Так когда же мы отваливаем, господа?" - и Елена
Валентиновна всякий раз от этих слов вздрагивала, не могла привыкнуть к
бесстрашию молодого поколения и однозначности решений, хотя действительно
все уже было ясно. В тот вечер, когда наконец ушел, приведя ее в сознание,
грустный милиционер, они встретились с Массимо, сидели в гадком кафе у
Крымского моста, вокруг были пьяные, вызывающе перекликались какие-то юные
чернокожие люди, за соседним столом периодически впадал в дрему очумелый
командированный, а красивый седой итальянец сразу, с первых слов вел дело
серьезно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37