— В каком смысле?
— В обыкновенном, сексуальном.
— Нет, — засмеялся я.
Ольф недоверчиво хмыкнул.
Нельзя сказать, конечно, что на меня совсем не действовала красота Жанны. При первой встрече она просто поразила меня. Так и подмывало посмотреть на нее еще раз, подойти поближе, поговорить. И я очень хорошо понимал, почему Валерий бросил работу в Москве и очертя голову помчался за ней в Долинск. Наверно, он решил, что это и есть та единственная женщина, ради которой стоит отдать все на свете.
А для меня очень скоро красота Жанны стала чем-то привычным, само собой разумеющимся. Иногда, замечая мужские взгляды, направленные на нее, я и сам на какую-то минуту начинал смотреть на Жанну такими же оценивающими глазами, но это была только минута. Признаться, мне было очень приятно то явное, чересчур дружеское, как однажды выразился Ольф, расположение, которое выказывала мне Жанна. Сначала меня немного беспокоило, как отнесется к этому Ася. Она ни разу не дала мне понять, что ей неприятны такие отношения. А скоро, к некоторому моему удивлению, она очень подружилась с Жанной, и я, видя их вместе, никогда не замечал ни малейших признаков натянутости или неестественности в их отношениях.
После разрыва с Шумиловым Жанна бывала у меня почти ежедневно и иногда засиживалась допоздна. Однажды Валерий, застав нас вдвоем, многозначительно повел головой, а на следующий день бросил с кривой улыбкой:
— А ты, я смотрю, неплохо устроился.
Я неприязненно посмотрел-на него:
— Что ты имеешь в виду?
Ему очень хотелось сказать мне что-то еще, но он сдержался.
— Да так, ничего.
Он всегда умел в самый последний момент избегать ссор.
Я уже не раз жалел, что Мелентьев начал работать с нами. Он так явно выпадал из нашей компании, что и сам чувствовал это. Раза два у нас возникали основательные стычки, и я втайне надеялся, что мы окончательно поссоримся и он уйдет от нас. Но он не уходил. Не работа, конечно, держала его — Жанна.
Как-то я сказал ей:
— Ты бы поосторожнее с Валеркой, а то…
— Что?
Я неопределенно покрутил руками в воздухе:
— Вдруг воспламенится.
— Да ну его, — отмахнулась Жанна. — Надоел. Никакого самолюбия у человека нет. Отлично знает, что мне наплевать на него, а все лезет.
— Мучается он.
— А кто ему велит мучиться? Что мне, в постель с ним лечь, чтобы он не мучился?
Когда Жанна сердилась, слог ее не отличался изысканностью.

И сейчас, когда я сидел в уголке на низком табурете и смотрел, как Жанна готовит ужин и накрывает на стол, мое тоскливое настроение начало проходить. Я очень любил смотреть, как она ходит, двигает руками, нагибается, ни у одной женщины я не замечал таких красивых, естественных и непринужденных движений.
— Ты в балетной школе не училась? — спросил я.
— Нет, с чего ты взял? — удивилась Жанна.
— Так… Красиво ходишь.
Она с недоумением посмотрела на меня и насмешливо улыбнулась:
— С каких это пор ты стал замечать такие вещи?
— Что я, совсем не человек, что ли… — попробовал я обидеться.
— Человек, конечно… Накинь на себя что-нибудь, человек, да не сиди у окна.
Я сходил за курткой и прихватил недопитую бутылку коньяку, стоявшую с прошлой недели.
Выпил я немного, всего одну рюмку, но вдруг опьянел. Так иногда бывало со мной — от усталости, нервного напряжения. Я знал, что не умею пить, и, когда собиралась какая-нибудь компания, всегда следил за собой и сразу прекращал пить, как только чувствовал первые признаки опьянения. Но сейчас я просто не мог поверить, что окосел с первой рюмки, и выпил вторую только для того, чтобы доказать себе, что я не пьян. Чай мы пошли пить в большую комнату, удобно устроились в креслах, и только тогда я убедился, что пьян. Я говорил почти беспрерывно, и по озабоченным взглядам Жанны видел, что болтаю всякую чепуху, но никак не мог остановиться. Кажется, я говорил ей о том, какая она красивая и как хорошо, что мы настоящие друзья и у нас такие простые, ясные и нужные для нас обоих отношения.
— Ведь и тебе это нужно, да? — спросил я, сам не зная, что надо подразумевать под словом «это».
Жанна сказала «да» и потом еще что-то, чего я не понял. На глаза мне попался рисунок Ольги, я стал пристально рассматривать его, словно видел впервые, и пытался вспомнить, когда она рисовала его и каким образом он попал ко мне. Вспомнить не удалось — рисунков Ольги у меня было много, и я начал рассказывать Жанне о том, какая Ольга была красивая и хорошая и какие мы с Ольфом подонки, что потеряли ее из виду и ничего не знаем о ней.
— Иди спать, — донесся до меня голос Жанны, и я покорно сказал:
— Сейчас.
Но я даже не двинулся с места. Жанна подошла ко мне, положила руки на плечи и, кажется, хотела приподнять меня, но я не вставал. Она наклонилась ко мне и повторила:
— Иди спать.
Я смотрел на ее лицо, склонившееся ко мне, — прекрасное, чуть смуглое, с большими черными глазами, яркими полными губами, тонкими, причудливо изогнутыми посредине дугами бровей, — и совершенство ее красоты вдруг ошеломило меня.
— Бог мой, какая ты красивая, ты даже не знаешь, как приятно смотреть на тебя, а твои руки… Ты знаешь, что такое твои руки? Это же чудо из чудес, таких рук больше ни у кого нет…
И я целовал ее руки, прижимал их к себе, упиваясь их теплотой, я взял ее ладони в свои и провел ими по лицу, наслаждаясь их прикосновением к моим губам, и говорил ей:
— Не уходи, пожалуйста, не уходи… Ты хоть понимаешь, что такое твоя красота? Что по сравнению с ней все наши уравнения, вся эта научная дребедень? Это же любой дурак может вызубрить. А по какой формуле создана твоя красота?
Я обхватил руками спину Жанны, прижался лицом к ее груди и почувствовал, как ее руки обняли мою голову, услышал ее быстрый влажный шепот:
— Ну что ты говоришь, Дима. Ты пьян, иди спать, милый…
«Милый», — услышал я, и это слово отрезвило меня. Это слово еще сегодня говорила мне Ася, и, вспомнив об этом, я замер и понял, что сижу в кресле, а Жанна наклонилась ко мне и ее руки обнимают мою голову, ее колени касаются моих ног… Я открыл глаза, увидел белую ткань ее блузки и подумал: как же так, как это возможно, зачем я обнимаю ее, ведь это Жанна, а не Ася… Ася! Как же я мог забыть о ней… Руки Жанны, лежавшие на моем затылке, вдруг отяжелели, и хотя я по-прежнему чувствовал их тепло и ласку, я сразу представил другие руки, руки Аси, и те ночи, когда они касались моей головы, и увидел четыре руки — смуглые, красивые руки Жанны, которые я целовал всего минуту назад, и тонкие, худые руки Аси, в течение многих ночей ласкавшие меня… Да как же это может быть, зачем это? — спрашивал я себя и, еще не думая, не сознавая, что делаю, отстранился от. Жанны. Она сразу убрала руки с моей головы, и я всем затылком почувствовал тяжелую упругость кресла и пустоту между собой и ее телом, и мне тут же захотелось уничтожить эту пустоту и снова обнять Жанну, ведь так хорошо было мне всего несколько секунд назад, — но я не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122