А то, чем я занимался в последнее время… и над чем собираюсь работать дальше… — Дмитрий встретил настороженный взгляд Дубровина и торопливо закончил: — В общем, тут ни уверенности, ни шансов. На ближайшие годы, по крайней мере.
— Что же это за работа?
— Сейчас я не могу вам объяснить. Поверьте на слово, что так оно и есть, и это вовсе не следствие моего болезненного состояния. Скорее наоборот. Возможно, я просто замахнулся на проблему, которая не по силам ни мне, ни другим. И все-таки я не собираюсь отступаться от нее. Разумеется, до тех пор, пока не буду убежден, что использовал все возможности. Но на это понадобится много времени. Наверняка не один год.
— Ты не можешь поподробнее?
— Хорошо, попытаюсь, — не сразу сказал Дмитрий. — Если кто и сможет меня сейчас понять, то только вы… В один из дней — это было еще до нашего эксперимента — мне пришло в голову, что теория элементарных частиц зашла в тупик, из которого выхода нет и не может быть, пока мы идем по этому пути, который представляется мне безнадежно порочным. Мы ищем просто не там, где нужно. Я уверен, что когда-то — и наверняка довольно давно — поиски пошли в принципиально неверном направлении. И что продолжать их просто бессмысленно — это ни к чему не приведет. И мы напрасно возлагаем надежды на новые сверхмощные ускорители. В лучшем случае мы обнаружим еще несколько десятков новых частиц — а что толку? Еще больше запутаемся — и все. Наверняка должно быть какое-то другое, совершенно иное решение… Вот я и пытаюсь его найти. Вы-то, надеюсь, понимаете меня?
— Да, — мягко сказал Дубровин. — Не тебе одному приходила в голову эта идея.
— Я знаю, — нетерпеливо сказал Дмитрий. — Вы имеете в виду Гейзенберга и Фейнмана.
— Да. И еще кое-кого.
— Их идеи мне кажутся также бесперспективными. Это всего лишь полумеры, которые наверняка ни к чему не приведут. Гейзенберг и Фейнман пытаются сделать шаг в сторону — и только. А я хочу вернуться назад, к самым истокам, и попытаться нащупать другой путь. Возможно, это безнадежная затея, на которую может решиться только сумасшедший. Пусть так, но от этой идеи я не откажусь — пока, по крайней мере. Ни о чем другом я думать все равно не способен. Не знаю, надолго ли меня хватит, но уж несколько лет это наверняка займет. Вот почему я не смогу дальше руководить сектором. Тянуть в эту пучину других — увольте. Да никто и не согласится идти за мной — и правильно сделают. Пусть ребята займутся тем, что им по силам. Я думаю, Ольф великолепно справится с ними.
— Ольф?
— Да. Вас это не устраивает?
— Ты забываешь о том, что эти ребята — твои ученики. Что группа создана тобой по существу из ничего. Ты для них — самый большой и, в практическом смысле, единственный авторитет. И всю дальнейшую работу они прочно связывают только с тобой.
— Вы преувеличиваете.
— Нет, я ведь знаю их отношение к тебе… На том празднестве, — Дубровин улыбнулся, — это очень хорошо было видно. И Ольфу, несмотря на все его превосходные качества, будет нелегко с ними.
— Ну, а что делать? Вы же сами понимаете, что я не могу втягивать их в свои сумасшедшие идеи. А быть формальным руководителем — абсурдно.
Дубровин помолчал.
— Вот что, Дима… Нет необходимости решать этот вопрос сейчас.
— Есть такая необходимость, Алексей Станиславович. Во-первых, я должен чувствовать себя совершенно свободным, ничем не связанным. Во-вторых, они должны сразу узнать, что я не буду работать с ними, и соответствующим образом настроиться и взяться за новую задачу. Зачем им терять время? Тем более что выбирать им есть из чего — пусть сразу и берутся за работу. Сейчас, после этой удачи, им кажется, что они могут горы своротить. И на здоровье, пусть ворочают.
— Хорошо, я подумаю об этом, — сказал Дубровин таким тоном, что Дмитрий понял — сказано для того, чтобы прекратить спор. — А теперь и тебе придется подумать и, по возможности, увязать свои планы с тем, что я сейчас сообщу. Во-первых, на Ученом совете принято решение — пока еще не официальное, но это уже детали — по результатам вашей работы присвоить Алексеевой кандидата, а тебя рекомендовать к докторской.
— И все?
— Мало тебе? — улыбнулся Дубровин.
— Я не о том. Доктора — только мне?
— Да. Но и это еще не все. На сентябрь намечен твой доклад на сессии Академии наук.
— Ольф сделает.
— Ну, там видно будет. Лучше, конечно, если бы ты сделал… Ты хочешь что-то сказать?
— Да. Если давать доктора, то не только мне.
— Кому же еще?
— Мелентьеву.
Дубровин нахмурился:
— Милый мой, а тебе не кажется, что ты… недооцениваешь способности членов Ученого совета? И мои в том числе?
— Нет. Но мне лучше, чем кому-либо, известно, кто что делал в этой работе.
— Но идея была твоя. И главные решения в этой работе принимал ты. За это тебя и представляют к докторской степени.
— Но и Мелентьев сделал много. Очень много, — подчеркнул Дмитрий. — Кроме того, у него и других работ немало — и более значительных, чем прежние мои работы. Я настаиваю на том, чтобы вы рассмотрели его кандидатуру.
— Хорошо, — отрывисто сказал Дубровин. — Я сделаю такое предложение в Ученом совете, но и только. Поддерживать его кандидатуру я не буду. А тебе придется составить докладную и отметить то, что он сделал.
— Это несложно, сегодня же сделаю.
— Ты так торопишься уехать? — Дубровин помолчал и невесело сказал: — Ладно, иди.
— Завтра когда к вам прийти?
— Я сам позвоню.
Ольф встретил его мрачным вопрошающим взглядом.
— Не рычи, Тихоныч, — мирно сказал Дмитрий. — Подожди до завтра.
— Ну-ну.
— Я домой поеду, голова что-то разболелась.
— Поезжай, что ты мне докладываешься, — отвернулся Ольф.
На следующий день, не дождавшись звонка Дубровина, Дмитрий сам пошел к нему. Дубровин, взглянув на часы, сумрачно проговорил:
— Явился — не запылился… Рано, я же сказал — сам позвоню.
— Говорили с Грибовым?
— Говорил.
— Ну и что?
— Не нравится ему твоя затея.
— Можно было предполагать… И что вы все-таки решили?
Дубровин, как-то жалко глядя на него, тихо попросил:
— Дима, послушай ты меня, старого лысого дурака, — не езди, а?
Дмитрий отвел взгляд от его лица.
— Что-то рано вы в старики записались.
— С такими, как ты, постареешь, — вздохнул Дубровин.
— И много у вас таких? — натянуто улыбнулся Дмитрий.
— Да вот один нашелся на мою голову… Может, не поедешь?
— Не могу, Алексей Станиславович.
— Ну, поезжай, что делать, — печально сказал Дубровин. — А все-таки зря ты это затеял.
— Может, и зря, — согласился Дмитрий, — но другого выхода не вижу. Вот заявление, отдайте Торопову сами, объясните ему…
— Какое заявление?
— Об увольнении, какое же еще?
— Ну, знаешь ли… — рассердился Дубровин и брезгливо, одним пальцем, отодвинул заявление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— Что же это за работа?
— Сейчас я не могу вам объяснить. Поверьте на слово, что так оно и есть, и это вовсе не следствие моего болезненного состояния. Скорее наоборот. Возможно, я просто замахнулся на проблему, которая не по силам ни мне, ни другим. И все-таки я не собираюсь отступаться от нее. Разумеется, до тех пор, пока не буду убежден, что использовал все возможности. Но на это понадобится много времени. Наверняка не один год.
— Ты не можешь поподробнее?
— Хорошо, попытаюсь, — не сразу сказал Дмитрий. — Если кто и сможет меня сейчас понять, то только вы… В один из дней — это было еще до нашего эксперимента — мне пришло в голову, что теория элементарных частиц зашла в тупик, из которого выхода нет и не может быть, пока мы идем по этому пути, который представляется мне безнадежно порочным. Мы ищем просто не там, где нужно. Я уверен, что когда-то — и наверняка довольно давно — поиски пошли в принципиально неверном направлении. И что продолжать их просто бессмысленно — это ни к чему не приведет. И мы напрасно возлагаем надежды на новые сверхмощные ускорители. В лучшем случае мы обнаружим еще несколько десятков новых частиц — а что толку? Еще больше запутаемся — и все. Наверняка должно быть какое-то другое, совершенно иное решение… Вот я и пытаюсь его найти. Вы-то, надеюсь, понимаете меня?
— Да, — мягко сказал Дубровин. — Не тебе одному приходила в голову эта идея.
— Я знаю, — нетерпеливо сказал Дмитрий. — Вы имеете в виду Гейзенберга и Фейнмана.
— Да. И еще кое-кого.
— Их идеи мне кажутся также бесперспективными. Это всего лишь полумеры, которые наверняка ни к чему не приведут. Гейзенберг и Фейнман пытаются сделать шаг в сторону — и только. А я хочу вернуться назад, к самым истокам, и попытаться нащупать другой путь. Возможно, это безнадежная затея, на которую может решиться только сумасшедший. Пусть так, но от этой идеи я не откажусь — пока, по крайней мере. Ни о чем другом я думать все равно не способен. Не знаю, надолго ли меня хватит, но уж несколько лет это наверняка займет. Вот почему я не смогу дальше руководить сектором. Тянуть в эту пучину других — увольте. Да никто и не согласится идти за мной — и правильно сделают. Пусть ребята займутся тем, что им по силам. Я думаю, Ольф великолепно справится с ними.
— Ольф?
— Да. Вас это не устраивает?
— Ты забываешь о том, что эти ребята — твои ученики. Что группа создана тобой по существу из ничего. Ты для них — самый большой и, в практическом смысле, единственный авторитет. И всю дальнейшую работу они прочно связывают только с тобой.
— Вы преувеличиваете.
— Нет, я ведь знаю их отношение к тебе… На том празднестве, — Дубровин улыбнулся, — это очень хорошо было видно. И Ольфу, несмотря на все его превосходные качества, будет нелегко с ними.
— Ну, а что делать? Вы же сами понимаете, что я не могу втягивать их в свои сумасшедшие идеи. А быть формальным руководителем — абсурдно.
Дубровин помолчал.
— Вот что, Дима… Нет необходимости решать этот вопрос сейчас.
— Есть такая необходимость, Алексей Станиславович. Во-первых, я должен чувствовать себя совершенно свободным, ничем не связанным. Во-вторых, они должны сразу узнать, что я не буду работать с ними, и соответствующим образом настроиться и взяться за новую задачу. Зачем им терять время? Тем более что выбирать им есть из чего — пусть сразу и берутся за работу. Сейчас, после этой удачи, им кажется, что они могут горы своротить. И на здоровье, пусть ворочают.
— Хорошо, я подумаю об этом, — сказал Дубровин таким тоном, что Дмитрий понял — сказано для того, чтобы прекратить спор. — А теперь и тебе придется подумать и, по возможности, увязать свои планы с тем, что я сейчас сообщу. Во-первых, на Ученом совете принято решение — пока еще не официальное, но это уже детали — по результатам вашей работы присвоить Алексеевой кандидата, а тебя рекомендовать к докторской.
— И все?
— Мало тебе? — улыбнулся Дубровин.
— Я не о том. Доктора — только мне?
— Да. Но и это еще не все. На сентябрь намечен твой доклад на сессии Академии наук.
— Ольф сделает.
— Ну, там видно будет. Лучше, конечно, если бы ты сделал… Ты хочешь что-то сказать?
— Да. Если давать доктора, то не только мне.
— Кому же еще?
— Мелентьеву.
Дубровин нахмурился:
— Милый мой, а тебе не кажется, что ты… недооцениваешь способности членов Ученого совета? И мои в том числе?
— Нет. Но мне лучше, чем кому-либо, известно, кто что делал в этой работе.
— Но идея была твоя. И главные решения в этой работе принимал ты. За это тебя и представляют к докторской степени.
— Но и Мелентьев сделал много. Очень много, — подчеркнул Дмитрий. — Кроме того, у него и других работ немало — и более значительных, чем прежние мои работы. Я настаиваю на том, чтобы вы рассмотрели его кандидатуру.
— Хорошо, — отрывисто сказал Дубровин. — Я сделаю такое предложение в Ученом совете, но и только. Поддерживать его кандидатуру я не буду. А тебе придется составить докладную и отметить то, что он сделал.
— Это несложно, сегодня же сделаю.
— Ты так торопишься уехать? — Дубровин помолчал и невесело сказал: — Ладно, иди.
— Завтра когда к вам прийти?
— Я сам позвоню.
Ольф встретил его мрачным вопрошающим взглядом.
— Не рычи, Тихоныч, — мирно сказал Дмитрий. — Подожди до завтра.
— Ну-ну.
— Я домой поеду, голова что-то разболелась.
— Поезжай, что ты мне докладываешься, — отвернулся Ольф.
На следующий день, не дождавшись звонка Дубровина, Дмитрий сам пошел к нему. Дубровин, взглянув на часы, сумрачно проговорил:
— Явился — не запылился… Рано, я же сказал — сам позвоню.
— Говорили с Грибовым?
— Говорил.
— Ну и что?
— Не нравится ему твоя затея.
— Можно было предполагать… И что вы все-таки решили?
Дубровин, как-то жалко глядя на него, тихо попросил:
— Дима, послушай ты меня, старого лысого дурака, — не езди, а?
Дмитрий отвел взгляд от его лица.
— Что-то рано вы в старики записались.
— С такими, как ты, постареешь, — вздохнул Дубровин.
— И много у вас таких? — натянуто улыбнулся Дмитрий.
— Да вот один нашелся на мою голову… Может, не поедешь?
— Не могу, Алексей Станиславович.
— Ну, поезжай, что делать, — печально сказал Дубровин. — А все-таки зря ты это затеял.
— Может, и зря, — согласился Дмитрий, — но другого выхода не вижу. Вот заявление, отдайте Торопову сами, объясните ему…
— Какое заявление?
— Об увольнении, какое же еще?
— Ну, знаешь ли… — рассердился Дубровин и брезгливо, одним пальцем, отодвинул заявление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122