Ему казалось, что людские голоса, которые он слышит на улице, звучат отнюдь не на улице, а у него в голове. Голоса то рокотали, то шелестели в желудочках его мозга — одни возле самых ушей, другие вдали, но все исходили изнутри. Смысл сказанного уловить было трудно. Лишь изредка звучал в черепе оглушительный голос — обычно одно слово, не больше, — заставлявший его встрепенуться и насторожиться.
И цвета. Однажды, в каком-то оцепенении, он целый день смотрел на стену сада в тени. Коричневая она или серая, голубая или с оттенком оранжевого? Какого цвета стена, а какого — тень? Все это его огорчило, и в конце дня он решил, что не посмеет больше задавать подобные вопросы из страха увидеть, как обесцвечивается постепенно пейзаж, — пускай листья будут зелеными, а небо синим.
Люди, на коих он взирал с еще большим недоверием, ирреальные люди, превращались один в другого. Мамлюкский эмир, которого он видел во время учений на Черном Ипподроме, в тот же день на другом конце города превратился в сапожника. Негр-муэдзин возле мечети Ибн-Тулуна оказался тем же негром, который, как видел Бэльян, поливал водой ступени купальни в армянском квартале. Всюду ходили парами карлики. Совершенно сбитый с толку, он заподозрил, что не менее пятисот человек носятся по всему городу, обмениваясь головными уборами, плащами и бородами, постоянно готовые повстречаться с ним в новом обличье и следовать за ним неотступно.
Он подумал, что в таком случае, войдя не в ту дверь или сказав нужное слово, вполне можно развалить весь Каир. Дома, дворцы, сады и мечети могли бы с шипеньем испариться, а демоны города с воплями взметнулись бы ввысь. Он пропустил меж пальцев тонкие струйки пыли. Вблизи все казалось почти реальным. Не было ни демонов, ни двери, лишь грязный, больной чужеземец, ворчащий в пыли.
Фонтан все бил и бил, и струи его журчали.
Был полдень пятницы, время главной молитвы мусульманской общины в мечети султана Хасана. Давадар стоял в первых рядах верующих, бок о бок со своими соратниками. Стояли они под открытым небом, во внутреннем дворе нещадно палило солнце. Их окутывал запах влажного, пропитанного потом белья. Давадар тайком понюхал висевший у него на рукаве ароматический шарик. Богослужение подходило к концу. Уже была провозглашена хутба во славу султана. Затем имам прочел с минбара проповедь о Семерых в Пещере. Теперь же, сойдя с минбара, имам руководил заключительными ракатами молитвы, заставляя собравшихся произносить непостижимые суры. Тысячи тел синхронно поднимались и опускались, головы исчезали, касаясь ковриков, и возникали вновь.
— Воистину мы сотворили сей мир не ради шутки или обмана.
Внезапно раздался смешок, вначале почти потонувший в массовом речитативе суры, но не затихший, а, несмотря на шумные попытки окружающих урезонить насмешника, перешедший в глуповатый заливистый смех. Он доносился откуда-то из задних рядов. Потом захихикал кто-то еще.
Давадар обернулся, чтобы свирепо взглянуть на возмутителя спокойствия, и его примеру последовал имам, но зараза уже распространялась. Одни и в самом деле открыто разразились неудержимым хохотом. Другие, побагровев, молча сотрясались от неслышного смеха, из последних сил пытаясь его сдержать. Смех звучал все громче и громче. Оглянувшись еще раз, давадар уловил и ощутил слабое щекотание нервов, к коему примешивалось страшное и вместе с тем сладостное предчувствие. Он увидел, что в толпе молящихся там и сям мелькают красно-желтые остроконечные колпаки Веселых Дервишей. Сумев набраться еще большей наглости, чем обычно, они намеревались устроить один из своих праздников во время пятничной молитвы, к тому же в главной мечети Каира.
Молитва была сорвана окончательно. Некоторые отвратительно тряслись, обхватив руками колонны на краю крытой аркады; большинство валялось на земле, задыхаясь от смеха, с отталкивающими гримасами бурного веселья на лицах.
Не миновала сия зараза и давадара, и, удивляясь, над чем тут, собственно, можно смеяться, он все же начал хихикать, а потом и истерически гоготать. Он пытался устоять на ногах, но хохочущий демон внутри него то и дело швырял его на пол. На миг он почувствовал отрезвление и, устыдившись, прижался залитым слезами лицом к каменным плитам. Ему хватило времени спросить себя: «Над чем мы смеемся, если не над самой мыслью о смехе без причины?» — после чего и его, и соседей захлестнула новая волна смеха. Не будь он одержим теми же бесами, что и все, увиденное и услышанное казалось бы поистине ужасающим, но всеобщее помешательство охватило и его. Только дервиши стояли прямо, сдержанно посмеиваясь над собственной шуткой.
В конце концов тела не выдержали длительного напряжения. Невыносимо заныли ребра и животы. Смех сделался прерывистым и глуховатым, а потом и вовсе затих, только не сразу, ибо в отдельных частях двора то и дело слышалось фырканье взглянувших друг на друга насилу успокоившихся людей. Однако, когда наконец воцарилась тишина, миновало исступление и его обессиленные жертвы уже упивались своею вновь обретенной умиротворяющей серьезностью, прозвучало откровение.
Человек средних лет, не дервиш, поднял голову от пола и болезненно хриплым голосом произнес:
— У меня было видение. Я избран поведать вам, жители Каира, что Мессия Пятой Печати, новый и последний Мессия, пребывает ныне в вашем городе. Он постиг Арабский Кошмар и очистился беспредельным страданием. Ждите его, ибо он поведет вас в Цитадель.
Едва человек договорил, как его схватили враждебно настроенные мамлюки. Дервиши, по-видимому, украдкой удалились из мечети, пока он говорил.
В очередной раз они продемонстрировали свое могущество.
Давадар поднялся и направился к выходу. Он чувствовал страшную слабость, чувствовал себя так, словно кто-то воспользовался его телом для занятий тяжелым физическим трудом. Когда давадар, пошатываясь, ковылял домой, в голову ему пришла занятная мысль о том, что человеком, страдающим Арабским Кошмаром, вполне может оказаться и он. Устыдившись самого себя, он улыбнулся и отбросил это нелепое предположение.
Второй возмутительный случай произошел три дня спустя, перед заходом солнца. Давадар дремал дома во время сиесты, когда за дверью послышались крики и стук и привратник впустил двоих мамлюкских всадников.
— Мир вам и вашему дому, — они церемонно поклонились.
— В чем дело?
— Пожалуйте с нами, ваше превосходительство.
— Что случилось? Куда я должен идти?
— К озеру. К озеру Эзбекийя. Там, на озере, человек. Вашему превосходительству следует отдать приказ о его аресте.
— С какой стати?
Но тут всадники подхватили его под руки и торопливо повели к расположенному неподалеку озеру. На том берегу озера, куда они вышли, толпился народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
И цвета. Однажды, в каком-то оцепенении, он целый день смотрел на стену сада в тени. Коричневая она или серая, голубая или с оттенком оранжевого? Какого цвета стена, а какого — тень? Все это его огорчило, и в конце дня он решил, что не посмеет больше задавать подобные вопросы из страха увидеть, как обесцвечивается постепенно пейзаж, — пускай листья будут зелеными, а небо синим.
Люди, на коих он взирал с еще большим недоверием, ирреальные люди, превращались один в другого. Мамлюкский эмир, которого он видел во время учений на Черном Ипподроме, в тот же день на другом конце города превратился в сапожника. Негр-муэдзин возле мечети Ибн-Тулуна оказался тем же негром, который, как видел Бэльян, поливал водой ступени купальни в армянском квартале. Всюду ходили парами карлики. Совершенно сбитый с толку, он заподозрил, что не менее пятисот человек носятся по всему городу, обмениваясь головными уборами, плащами и бородами, постоянно готовые повстречаться с ним в новом обличье и следовать за ним неотступно.
Он подумал, что в таком случае, войдя не в ту дверь или сказав нужное слово, вполне можно развалить весь Каир. Дома, дворцы, сады и мечети могли бы с шипеньем испариться, а демоны города с воплями взметнулись бы ввысь. Он пропустил меж пальцев тонкие струйки пыли. Вблизи все казалось почти реальным. Не было ни демонов, ни двери, лишь грязный, больной чужеземец, ворчащий в пыли.
Фонтан все бил и бил, и струи его журчали.
Был полдень пятницы, время главной молитвы мусульманской общины в мечети султана Хасана. Давадар стоял в первых рядах верующих, бок о бок со своими соратниками. Стояли они под открытым небом, во внутреннем дворе нещадно палило солнце. Их окутывал запах влажного, пропитанного потом белья. Давадар тайком понюхал висевший у него на рукаве ароматический шарик. Богослужение подходило к концу. Уже была провозглашена хутба во славу султана. Затем имам прочел с минбара проповедь о Семерых в Пещере. Теперь же, сойдя с минбара, имам руководил заключительными ракатами молитвы, заставляя собравшихся произносить непостижимые суры. Тысячи тел синхронно поднимались и опускались, головы исчезали, касаясь ковриков, и возникали вновь.
— Воистину мы сотворили сей мир не ради шутки или обмана.
Внезапно раздался смешок, вначале почти потонувший в массовом речитативе суры, но не затихший, а, несмотря на шумные попытки окружающих урезонить насмешника, перешедший в глуповатый заливистый смех. Он доносился откуда-то из задних рядов. Потом захихикал кто-то еще.
Давадар обернулся, чтобы свирепо взглянуть на возмутителя спокойствия, и его примеру последовал имам, но зараза уже распространялась. Одни и в самом деле открыто разразились неудержимым хохотом. Другие, побагровев, молча сотрясались от неслышного смеха, из последних сил пытаясь его сдержать. Смех звучал все громче и громче. Оглянувшись еще раз, давадар уловил и ощутил слабое щекотание нервов, к коему примешивалось страшное и вместе с тем сладостное предчувствие. Он увидел, что в толпе молящихся там и сям мелькают красно-желтые остроконечные колпаки Веселых Дервишей. Сумев набраться еще большей наглости, чем обычно, они намеревались устроить один из своих праздников во время пятничной молитвы, к тому же в главной мечети Каира.
Молитва была сорвана окончательно. Некоторые отвратительно тряслись, обхватив руками колонны на краю крытой аркады; большинство валялось на земле, задыхаясь от смеха, с отталкивающими гримасами бурного веселья на лицах.
Не миновала сия зараза и давадара, и, удивляясь, над чем тут, собственно, можно смеяться, он все же начал хихикать, а потом и истерически гоготать. Он пытался устоять на ногах, но хохочущий демон внутри него то и дело швырял его на пол. На миг он почувствовал отрезвление и, устыдившись, прижался залитым слезами лицом к каменным плитам. Ему хватило времени спросить себя: «Над чем мы смеемся, если не над самой мыслью о смехе без причины?» — после чего и его, и соседей захлестнула новая волна смеха. Не будь он одержим теми же бесами, что и все, увиденное и услышанное казалось бы поистине ужасающим, но всеобщее помешательство охватило и его. Только дервиши стояли прямо, сдержанно посмеиваясь над собственной шуткой.
В конце концов тела не выдержали длительного напряжения. Невыносимо заныли ребра и животы. Смех сделался прерывистым и глуховатым, а потом и вовсе затих, только не сразу, ибо в отдельных частях двора то и дело слышалось фырканье взглянувших друг на друга насилу успокоившихся людей. Однако, когда наконец воцарилась тишина, миновало исступление и его обессиленные жертвы уже упивались своею вновь обретенной умиротворяющей серьезностью, прозвучало откровение.
Человек средних лет, не дервиш, поднял голову от пола и болезненно хриплым голосом произнес:
— У меня было видение. Я избран поведать вам, жители Каира, что Мессия Пятой Печати, новый и последний Мессия, пребывает ныне в вашем городе. Он постиг Арабский Кошмар и очистился беспредельным страданием. Ждите его, ибо он поведет вас в Цитадель.
Едва человек договорил, как его схватили враждебно настроенные мамлюки. Дервиши, по-видимому, украдкой удалились из мечети, пока он говорил.
В очередной раз они продемонстрировали свое могущество.
Давадар поднялся и направился к выходу. Он чувствовал страшную слабость, чувствовал себя так, словно кто-то воспользовался его телом для занятий тяжелым физическим трудом. Когда давадар, пошатываясь, ковылял домой, в голову ему пришла занятная мысль о том, что человеком, страдающим Арабским Кошмаром, вполне может оказаться и он. Устыдившись самого себя, он улыбнулся и отбросил это нелепое предположение.
Второй возмутительный случай произошел три дня спустя, перед заходом солнца. Давадар дремал дома во время сиесты, когда за дверью послышались крики и стук и привратник впустил двоих мамлюкских всадников.
— Мир вам и вашему дому, — они церемонно поклонились.
— В чем дело?
— Пожалуйте с нами, ваше превосходительство.
— Что случилось? Куда я должен идти?
— К озеру. К озеру Эзбекийя. Там, на озере, человек. Вашему превосходительству следует отдать приказ о его аресте.
— С какой стати?
Но тут всадники подхватили его под руки и торопливо повели к расположенному неподалеку озеру. На том берегу озера, куда они вышли, толпился народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72