Амир обернулся и увидел того самого сеньора в плаще и рядом с ним — Комиссара христианского церковного суда.
— Жить будет? — глядя поверх Амира, обратился к врачу-греку сеньор.
— Исключено, — коротко ответил тот. Амир упрямо стиснул зубы, а сеньор повернулся к инквизитору:
— Ваш епископат имеет право беатификации . Позаботьтесь, чтобы первая жертва еретиков была внесена в ряды католических блаженных. Я думаю, Папа пойдет вам навстречу.
Монах сурово кивнул.
Амир яростно покосился на непрошеных гостей и знаком перевел внимание грека на себя.
— Могу я попросить у вас инструменты, Феофил? И чистой воды побольше, если можно…
Гости так и продолжали смотреть сквозь сына председателя суда, а грек удивленно поднял брови:
— Зачем тебе вода?
— Перед тем как начать операцию, я собираюсь совершить омовение и вознести благодарность Аллаху, — с вызовом бросил Амир в сторону святых отцов.
Городской Совет цеховых старейшин собрался за четверть часа, а специально посланный экипаж привез в магистрат председателя суда и наиболее сведущего в монетном праве менялу Исаака Ха-Кохена.
— Ты нам скажи, Мади, — сразу же напали старейшины на председателя суда, — то, что Олаф сказал, — правда?
— Правда, — угрюмо кивнул тот и положил на стол свиток. — Монета настоящая. Вот королевский указ.
Исаак, как наиболее компетентная фигура, уважительно взял свиток в руки и развернул. Пробежал строчки глазами, передал свиток старейшине часовщиков, и постепенно с содержанием ознакомились все.
— Если Верховный судья Арагона примет решение, мы обязаны будем объявить Бурбону войну, — переглянувшись с остальными членами совета, произнес старейшина часовщиков. — Ты понимаешь это, Мади?
Судья, как основной представитель городской судебной власти, мрачно кивнул:
— Да, понимаю. Но я прошу вас не торопиться с таким делом, как война. У города что, есть лишние деньги?
Старейшины угрюмо насупились, и только старый Исаак нашелся что сказать.
— Здесь никто не хочет войны, Мади, — проскрипел он. — Однако многие гранды со своими солдатами состоят на службе у королевы-матери и, когда им заплатят облегченной монетой, наверняка поднимут мятеж.
Старейшины закивали седыми головами, а меняла дождался, когда старейшины выскажутся, и продолжил:
— Кроме того, Бурбон выпустил ущербную монету без разрешения кортеса, а значит, возмутятся депутаты.
— Арагон точно соберет ополчение, — загомонили старейшины, — и мы не сможем остаться в стороне.
Мади опустил голову. Он знал: какое бы решение ни принял кортес Арагона, городу придется его поддержать.
— Но самое страшное даже не то, что городу придется оплачивать оружие для ополченцев, — покачал головой меняла. — Самое страшное, что, если монету не изъять немедленно, покачнется равновесие драгоценных металлов — сначала в ссудном деле, а затем и в остальных ремеслах.
Старейшины переглянулись. В ссудном деле здесь никто не разбирался.
— Ну и что? — выразил общее недоумение судья.
Старый еврей горько усмехнулся:
— Вы помните, к чему привел рост цены железа?
Старейшины закивали: еще бы не помнить; город едва не вымер — как от чумы. И хорошо еще, что баски после гибели Иньиго дрогнули и снизили цену на треть…
— А теперь представьте себе, что все, абсолютно все цены поднялись в полтора раза — точно по измененной стопе монеты.
Старейшины обмерли.
— Вот шайтан! — первым выдохнул судья. Теперь он понимал, почему заезжий сеньор Томазо Хирон молчал до последнего мгновения. По замыслу Бурбонов, подмена монеты наверняка должна была произойти одновременно по всему Арагону.
— Надо сеньора Франсиско о помощи просить… — перебивая один другого, загомонили старейшины.
И только старый меняла умолк и более не произнес ни слова. Было еще кое-что, о чем говорить не хотелось, — Папа. Исаак уже много лет следил за монетными экспериментами Ватикана и чуял, что время «подведения баланса» подошло. И было похоже, что вслед за Арагоном последует удар и по всей денежной системе Европы.
«А значит, и по всему нашему ремеслу…»
Зная, что операция предстоит сложная, Амир опия не пожалел, и раненый подмастерье тут же переместился в мир грез. Вот только окружали его там вовсе не райские гурии.
— Олаф… — бормотал раненый, — Олаф умрет первым… и мастерская станет моей.
Амир с усилием перевернул парня на бок и достал из ящика с хирургическими инструментами тонкий серебряный щуп. Аккуратно ввел его в рану в районе почек и начал выяснять, куда она в точности ведет.
— Потом Совет цеха… я этих старых дураков… к черту, — сквозь зубы цедил подмастерье.
— Молчал бы… герой, — вздохнул Амир.
Выходило так, что если желудок поражен со спины, то резать придется от позвоночника через весь бок. Таких разрезов у них в университетском госпитале не делал никто.
— Да, я герой, — неожиданно отозвался на его комментарий грезящий наркотическими видениями подмастерье, — я поражу сарацина в самое сердце…
Амир поморщился, протер место будущего разреза целебным отваром сосновых почек и достал скальпель.
— Амира аль-Мехмеда в первую очередь… — хихикнул подмастерье, — слишком уж много о себе думает… этот школяр.
— Заткнись, недоумок! — в сердцах рявкнул Амир. — Тут вся твоя судьба решается… молился бы лучше.
Подмастерье обиженно засопел, но все-таки заткнулся, и Амир, изо всех сил пытаясь поверить, что все получится, сделал первый надрез.
Когда Бруно обыскал все места, где мог укрыться Олаф, он двинулся прямо в храм, постучал в двери, а когда на стук вышел здоровенный доминиканец, просто предложил обмен.
— Я отремонтирую храмовые куранты, если вы отпустите Олафа Гугенота.
— Ты хочешь поторговаться с Трибуналом Святой Инквизиции? — удивился монах.
Бруно уверенно кивнул, и монах глянул в небо.
— Знаешь, парень, я был и в Неаполе, и на Майорке… и знаешь что?..
— Что?
Монах опустил на него тяжелый, все на свете видавший взгляд.
— Трибунал не отпустил ни одного.
Бруно шел по отсвечивающим лунным светом булыжникам и жадно вдыхал запах прогревшегося за день камня, высохшего ослиного навоза и железной окалины.
«Трибунал не отпустил ни одного…» — вертелись в голове последние слова доминиканца.
Бруно был просто поражен невежеством и безответственностью нагрянувших в город гостей. Не построившие в своей жизни ни одних курантов, они, похоже, искренне считали, что имеют право вмешиваться в столь сложный механизм, как Его Город.
Подмастерье сокрушенно покачал головой. Здешние мастера почти никогда не доводили число шестерен в башенных часах более чем до восьми. Только Олаф превзошел всех и построил храмовые куранты с двенадцатью шестернями! И даже сам Бруно в самых смелых своих чертежах никогда не планировал более шестнадцати шестерен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Жить будет? — глядя поверх Амира, обратился к врачу-греку сеньор.
— Исключено, — коротко ответил тот. Амир упрямо стиснул зубы, а сеньор повернулся к инквизитору:
— Ваш епископат имеет право беатификации . Позаботьтесь, чтобы первая жертва еретиков была внесена в ряды католических блаженных. Я думаю, Папа пойдет вам навстречу.
Монах сурово кивнул.
Амир яростно покосился на непрошеных гостей и знаком перевел внимание грека на себя.
— Могу я попросить у вас инструменты, Феофил? И чистой воды побольше, если можно…
Гости так и продолжали смотреть сквозь сына председателя суда, а грек удивленно поднял брови:
— Зачем тебе вода?
— Перед тем как начать операцию, я собираюсь совершить омовение и вознести благодарность Аллаху, — с вызовом бросил Амир в сторону святых отцов.
Городской Совет цеховых старейшин собрался за четверть часа, а специально посланный экипаж привез в магистрат председателя суда и наиболее сведущего в монетном праве менялу Исаака Ха-Кохена.
— Ты нам скажи, Мади, — сразу же напали старейшины на председателя суда, — то, что Олаф сказал, — правда?
— Правда, — угрюмо кивнул тот и положил на стол свиток. — Монета настоящая. Вот королевский указ.
Исаак, как наиболее компетентная фигура, уважительно взял свиток в руки и развернул. Пробежал строчки глазами, передал свиток старейшине часовщиков, и постепенно с содержанием ознакомились все.
— Если Верховный судья Арагона примет решение, мы обязаны будем объявить Бурбону войну, — переглянувшись с остальными членами совета, произнес старейшина часовщиков. — Ты понимаешь это, Мади?
Судья, как основной представитель городской судебной власти, мрачно кивнул:
— Да, понимаю. Но я прошу вас не торопиться с таким делом, как война. У города что, есть лишние деньги?
Старейшины угрюмо насупились, и только старый Исаак нашелся что сказать.
— Здесь никто не хочет войны, Мади, — проскрипел он. — Однако многие гранды со своими солдатами состоят на службе у королевы-матери и, когда им заплатят облегченной монетой, наверняка поднимут мятеж.
Старейшины закивали седыми головами, а меняла дождался, когда старейшины выскажутся, и продолжил:
— Кроме того, Бурбон выпустил ущербную монету без разрешения кортеса, а значит, возмутятся депутаты.
— Арагон точно соберет ополчение, — загомонили старейшины, — и мы не сможем остаться в стороне.
Мади опустил голову. Он знал: какое бы решение ни принял кортес Арагона, городу придется его поддержать.
— Но самое страшное даже не то, что городу придется оплачивать оружие для ополченцев, — покачал головой меняла. — Самое страшное, что, если монету не изъять немедленно, покачнется равновесие драгоценных металлов — сначала в ссудном деле, а затем и в остальных ремеслах.
Старейшины переглянулись. В ссудном деле здесь никто не разбирался.
— Ну и что? — выразил общее недоумение судья.
Старый еврей горько усмехнулся:
— Вы помните, к чему привел рост цены железа?
Старейшины закивали: еще бы не помнить; город едва не вымер — как от чумы. И хорошо еще, что баски после гибели Иньиго дрогнули и снизили цену на треть…
— А теперь представьте себе, что все, абсолютно все цены поднялись в полтора раза — точно по измененной стопе монеты.
Старейшины обмерли.
— Вот шайтан! — первым выдохнул судья. Теперь он понимал, почему заезжий сеньор Томазо Хирон молчал до последнего мгновения. По замыслу Бурбонов, подмена монеты наверняка должна была произойти одновременно по всему Арагону.
— Надо сеньора Франсиско о помощи просить… — перебивая один другого, загомонили старейшины.
И только старый меняла умолк и более не произнес ни слова. Было еще кое-что, о чем говорить не хотелось, — Папа. Исаак уже много лет следил за монетными экспериментами Ватикана и чуял, что время «подведения баланса» подошло. И было похоже, что вслед за Арагоном последует удар и по всей денежной системе Европы.
«А значит, и по всему нашему ремеслу…»
Зная, что операция предстоит сложная, Амир опия не пожалел, и раненый подмастерье тут же переместился в мир грез. Вот только окружали его там вовсе не райские гурии.
— Олаф… — бормотал раненый, — Олаф умрет первым… и мастерская станет моей.
Амир с усилием перевернул парня на бок и достал из ящика с хирургическими инструментами тонкий серебряный щуп. Аккуратно ввел его в рану в районе почек и начал выяснять, куда она в точности ведет.
— Потом Совет цеха… я этих старых дураков… к черту, — сквозь зубы цедил подмастерье.
— Молчал бы… герой, — вздохнул Амир.
Выходило так, что если желудок поражен со спины, то резать придется от позвоночника через весь бок. Таких разрезов у них в университетском госпитале не делал никто.
— Да, я герой, — неожиданно отозвался на его комментарий грезящий наркотическими видениями подмастерье, — я поражу сарацина в самое сердце…
Амир поморщился, протер место будущего разреза целебным отваром сосновых почек и достал скальпель.
— Амира аль-Мехмеда в первую очередь… — хихикнул подмастерье, — слишком уж много о себе думает… этот школяр.
— Заткнись, недоумок! — в сердцах рявкнул Амир. — Тут вся твоя судьба решается… молился бы лучше.
Подмастерье обиженно засопел, но все-таки заткнулся, и Амир, изо всех сил пытаясь поверить, что все получится, сделал первый надрез.
Когда Бруно обыскал все места, где мог укрыться Олаф, он двинулся прямо в храм, постучал в двери, а когда на стук вышел здоровенный доминиканец, просто предложил обмен.
— Я отремонтирую храмовые куранты, если вы отпустите Олафа Гугенота.
— Ты хочешь поторговаться с Трибуналом Святой Инквизиции? — удивился монах.
Бруно уверенно кивнул, и монах глянул в небо.
— Знаешь, парень, я был и в Неаполе, и на Майорке… и знаешь что?..
— Что?
Монах опустил на него тяжелый, все на свете видавший взгляд.
— Трибунал не отпустил ни одного.
Бруно шел по отсвечивающим лунным светом булыжникам и жадно вдыхал запах прогревшегося за день камня, высохшего ослиного навоза и железной окалины.
«Трибунал не отпустил ни одного…» — вертелись в голове последние слова доминиканца.
Бруно был просто поражен невежеством и безответственностью нагрянувших в город гостей. Не построившие в своей жизни ни одних курантов, они, похоже, искренне считали, что имеют право вмешиваться в столь сложный механизм, как Его Город.
Подмастерье сокрушенно покачал головой. Здешние мастера почти никогда не доводили число шестерен в башенных часах более чем до восьми. Только Олаф превзошел всех и построил храмовые куранты с двенадцатью шестернями! И даже сам Бруно в самых смелых своих чертежах никогда не планировал более шестнадцати шестерен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101