Это было приложение к указу короля, и согласно ему власти обязаны были оказывать Трибуналу содействие по первому требованию.
— Кстати, ваше бездействие, — напомнил о себе инквизитор, — можно расценить как попытку помешать Церкви изобличить и судить Олафа Гугенота.
— Олаф Гугенот находится под защитой конституций фуэрос Арагона, — тихо напомнил Мади аль-Мехмед, — он не может быть не только судим, но даже допрошен никем, кроме судебного собрания, — даже Церковью.
— Олаф Гугенот прежде всего христианин, — столь же тихо, но жестко парировал монах, — и не твое собачье дело, сарацин, как Церковь Христова собирается разобраться со своим сыном. Это дело веры, а не ваших конституций.
Судья вспыхнул и тут же старательно подавил гнев.
— Насколько я помню, то же говорили и первосвященники Понтию Пилату, — как можно язвительнее усмехнулся он. — Ты не боишься повторить ошибку Каиафы, монах?
Комиссар Трибунала побагровел и тяжело поднялся со скамьи.
— Если ты до вечера не выполнишь распоряжение Трибунала сам, я заставлю тебя его исполнить. Силой.
Мади молчал. Он уже видел, что конфликт все равно грянет, как бы он его ни оттягивал.
Инквизитор подал знак «псам господним», и они все вместе вывалились в дверь — в пекло дня.
Жара становилась все сильнее, однако Бруно хода не сбавлял. Мимо, обгоняя его, все время ехали ополченцы, и многие поминали кортес, Бурбонов и какого-то Австрийца, который вроде как должен поставить короля на место.
— Иди с нами, — предлагали на привалах ополченцы, — может быть, тебе даже мушкет дадут. Да и кормят у нас отлично…
Бруно только мотал головой. Он видел главное: все эти люди — всего лишь приводной механизм, призванный вращать шестерни, которых они даже не видят, чтобы те, в свою очередь, двигали стрелку, о которой даже не подозревают. Но он не был одним из них.
Бруно давно, лет с девяти, не верил, что его отцом был Тот, Который… Да, его мать — добровольно или под давлением нового хозяина — дала обещание Богу, но, скорее всего, вчерашняя крестьянка зачала сына от обитателя того мужского монастыря, что стоит за оврагом. Кое-как доносила, а затем под руководством более опытных монахинь торопливо придушила и забросала землей где-то возле оврага. Церкви не нужны дармоеды, ей нужны работники — что тогда, что сейчас.
И все-таки, невзирая на столь низкое происхождение, Бруно чувствовал свою избранность. Просто потому, что видел мир таким, какой он есть. Бруно не мог этого доказать, но давно уже понимал, что вселенная — это механизм. Он был настолько отвратительно склепан и отрегулирован, что даже сезоны года — основа основ — не выдерживали ритма. Весна могла запросто запоздать, а осень длиться и длиться. А уж люди… эти были способны на самое вопиющее отступление от правил механики. И главным виновником всего беспорядка во Вселенной был не кто иной, как его Создатель.
— У хорошего мастера и часы не врут… — прошептал Бруно.
Он все глубже понимал, насколько прав был Олаф.
Когда Генерал прибыл, Томазо уже вконец извелся от ожидания.
— Ну, и у кого какие идеи? — моргнул блеклыми глазами старик.
Томазо, как и все восемь допущенных к руке братьев, невольно вжал голову в плечи, но у него, в отличие от остальных, идеи были.
— Я хотел бы попробовать уговорить Австрийца… пока он еще не вошел в Мадрид.
Генерал замер. Он определенно заинтересовался.
— Уговорить? Он уже примерил корону, а ты еще хочешь его уговорить?
— Я бы попробовал, — глотнул Томазо. — С вашей помощью…
Генерал остановился напротив, заглянул исповеднику в глаза, и от этого взгляда мелкие волоски на руках Томазо встали дыбом.
— Попробуй, Томас, попробуй… Австриец здесь недалеко лагерем встал… но ты и сам понимаешь, чем это может кончиться для тебя…
Томазо понимал.
На следующий день — точно так же, навытяжку—он уже стоял в цветастой мавританской палатке Австрийца. Генералу многое было доступно…
— Кто вы? — холодно поинтересовался дон Хуан Хосе Австрийский.
Неизвестно, кого он ожидал увидеть, но Томазо определенно не отвечал этим ожиданиям.
— Томазо Хирон, Ваше Высочество, — изящно поклонился исповедник. — Я представляю интересы некоторых итальянских семей.
— Уж не Борджа, случаем? Или, может быть, Колонна? — пошутил Австриец.
Шутка была удачной. Австриец назвал две самых крупных и состоятельных семьи, когда-либо сажавших Пап на престол святого Петра. Но гость остался серьезен.
— И чего вы хотите? — насторожился Австриец.
Томазо нащупал под плащом кинжал, сделал еще два шага вперед и, каждым движением выражая глубочайшее почтение, остановился.
— Чтобы вы, Ваше Высочество, оставили юного Бурбона на троне.
— Что?! — обомлел Австриец и тут же вскочил. — Охрана!
Полог позади Томазо тут же откинули, раздался звон оружия, и он судорожно сжал рукоять кинжала — самый последний аргумент.
— А королеве-матери самое место в монастыре, — внятно произнес он, — с согласия Папы, разумеется…
— Слушаю, Ваше Высочество! — громко отрапортовал вошедший начальник охраны.
Но Австриец уже заинтересовался сказанным.
— Подожди…
Начальник охраны поклонился и, гремя железом и не поворачиваясь к дону Хуану задом, отошел к выходу из палатки.
— С согласия Папы? — прищурился Австриец. Он и верил, и не верил, что Его Святейшество пошел-таки на переговоры — пусть и такие, неофициальные.
— Разумеется, — улыбнулся Томазо. — Орден ничего не делает вопреки воле престола Петра…
— Ну да… Орден… — криво улыбнувшись, оглядел Австриец фигуру гостя. — Все правильно… кто же еще?
Широким жестом он отправил охрану прочь, снова присел на обитую парчой скамью, некоторое время обдумывал услышанное и наконец-то задал главный вопрос:
— Но кем тогда буду я? Что Папа предлагает мне?
Томазо стиснул спрятанный под плащом кинжал. Теперь жизнь Австрийца, а значит, и его собственная жизнь зависела от того, согласится ли Австриец на предложение.
— Примите католическую веру, — выдохнул Томазо, — а вместе с ней и реальную власть.
Австриец посмотрел на Томазо такими глазами, что исповедник невольно отшатнулся и потянул кинжал из-под плаща.
«Боже, как не хочется умирать…»
Незаконнорожденный сын покойного короля Арагона, Австриец был крещен в материнской вере — гугенотом. Это абсолютно не мешало ему участвовать почти во всех военных операциях отца — даже на традиционно гугенотских землях. Более того, это нисколько не мешало ни его авторитету в войсках, ни его положению в среде благородных грандов. Австрийцу за его отвагу и победоносный характер прощали даже то, что он незаконнорожденный. Но сменить веру?
В его положении это означало потерять половину того уважения, которым он пользовался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Кстати, ваше бездействие, — напомнил о себе инквизитор, — можно расценить как попытку помешать Церкви изобличить и судить Олафа Гугенота.
— Олаф Гугенот находится под защитой конституций фуэрос Арагона, — тихо напомнил Мади аль-Мехмед, — он не может быть не только судим, но даже допрошен никем, кроме судебного собрания, — даже Церковью.
— Олаф Гугенот прежде всего христианин, — столь же тихо, но жестко парировал монах, — и не твое собачье дело, сарацин, как Церковь Христова собирается разобраться со своим сыном. Это дело веры, а не ваших конституций.
Судья вспыхнул и тут же старательно подавил гнев.
— Насколько я помню, то же говорили и первосвященники Понтию Пилату, — как можно язвительнее усмехнулся он. — Ты не боишься повторить ошибку Каиафы, монах?
Комиссар Трибунала побагровел и тяжело поднялся со скамьи.
— Если ты до вечера не выполнишь распоряжение Трибунала сам, я заставлю тебя его исполнить. Силой.
Мади молчал. Он уже видел, что конфликт все равно грянет, как бы он его ни оттягивал.
Инквизитор подал знак «псам господним», и они все вместе вывалились в дверь — в пекло дня.
Жара становилась все сильнее, однако Бруно хода не сбавлял. Мимо, обгоняя его, все время ехали ополченцы, и многие поминали кортес, Бурбонов и какого-то Австрийца, который вроде как должен поставить короля на место.
— Иди с нами, — предлагали на привалах ополченцы, — может быть, тебе даже мушкет дадут. Да и кормят у нас отлично…
Бруно только мотал головой. Он видел главное: все эти люди — всего лишь приводной механизм, призванный вращать шестерни, которых они даже не видят, чтобы те, в свою очередь, двигали стрелку, о которой даже не подозревают. Но он не был одним из них.
Бруно давно, лет с девяти, не верил, что его отцом был Тот, Который… Да, его мать — добровольно или под давлением нового хозяина — дала обещание Богу, но, скорее всего, вчерашняя крестьянка зачала сына от обитателя того мужского монастыря, что стоит за оврагом. Кое-как доносила, а затем под руководством более опытных монахинь торопливо придушила и забросала землей где-то возле оврага. Церкви не нужны дармоеды, ей нужны работники — что тогда, что сейчас.
И все-таки, невзирая на столь низкое происхождение, Бруно чувствовал свою избранность. Просто потому, что видел мир таким, какой он есть. Бруно не мог этого доказать, но давно уже понимал, что вселенная — это механизм. Он был настолько отвратительно склепан и отрегулирован, что даже сезоны года — основа основ — не выдерживали ритма. Весна могла запросто запоздать, а осень длиться и длиться. А уж люди… эти были способны на самое вопиющее отступление от правил механики. И главным виновником всего беспорядка во Вселенной был не кто иной, как его Создатель.
— У хорошего мастера и часы не врут… — прошептал Бруно.
Он все глубже понимал, насколько прав был Олаф.
Когда Генерал прибыл, Томазо уже вконец извелся от ожидания.
— Ну, и у кого какие идеи? — моргнул блеклыми глазами старик.
Томазо, как и все восемь допущенных к руке братьев, невольно вжал голову в плечи, но у него, в отличие от остальных, идеи были.
— Я хотел бы попробовать уговорить Австрийца… пока он еще не вошел в Мадрид.
Генерал замер. Он определенно заинтересовался.
— Уговорить? Он уже примерил корону, а ты еще хочешь его уговорить?
— Я бы попробовал, — глотнул Томазо. — С вашей помощью…
Генерал остановился напротив, заглянул исповеднику в глаза, и от этого взгляда мелкие волоски на руках Томазо встали дыбом.
— Попробуй, Томас, попробуй… Австриец здесь недалеко лагерем встал… но ты и сам понимаешь, чем это может кончиться для тебя…
Томазо понимал.
На следующий день — точно так же, навытяжку—он уже стоял в цветастой мавританской палатке Австрийца. Генералу многое было доступно…
— Кто вы? — холодно поинтересовался дон Хуан Хосе Австрийский.
Неизвестно, кого он ожидал увидеть, но Томазо определенно не отвечал этим ожиданиям.
— Томазо Хирон, Ваше Высочество, — изящно поклонился исповедник. — Я представляю интересы некоторых итальянских семей.
— Уж не Борджа, случаем? Или, может быть, Колонна? — пошутил Австриец.
Шутка была удачной. Австриец назвал две самых крупных и состоятельных семьи, когда-либо сажавших Пап на престол святого Петра. Но гость остался серьезен.
— И чего вы хотите? — насторожился Австриец.
Томазо нащупал под плащом кинжал, сделал еще два шага вперед и, каждым движением выражая глубочайшее почтение, остановился.
— Чтобы вы, Ваше Высочество, оставили юного Бурбона на троне.
— Что?! — обомлел Австриец и тут же вскочил. — Охрана!
Полог позади Томазо тут же откинули, раздался звон оружия, и он судорожно сжал рукоять кинжала — самый последний аргумент.
— А королеве-матери самое место в монастыре, — внятно произнес он, — с согласия Папы, разумеется…
— Слушаю, Ваше Высочество! — громко отрапортовал вошедший начальник охраны.
Но Австриец уже заинтересовался сказанным.
— Подожди…
Начальник охраны поклонился и, гремя железом и не поворачиваясь к дону Хуану задом, отошел к выходу из палатки.
— С согласия Папы? — прищурился Австриец. Он и верил, и не верил, что Его Святейшество пошел-таки на переговоры — пусть и такие, неофициальные.
— Разумеется, — улыбнулся Томазо. — Орден ничего не делает вопреки воле престола Петра…
— Ну да… Орден… — криво улыбнувшись, оглядел Австриец фигуру гостя. — Все правильно… кто же еще?
Широким жестом он отправил охрану прочь, снова присел на обитую парчой скамью, некоторое время обдумывал услышанное и наконец-то задал главный вопрос:
— Но кем тогда буду я? Что Папа предлагает мне?
Томазо стиснул спрятанный под плащом кинжал. Теперь жизнь Австрийца, а значит, и его собственная жизнь зависела от того, согласится ли Австриец на предложение.
— Примите католическую веру, — выдохнул Томазо, — а вместе с ней и реальную власть.
Австриец посмотрел на Томазо такими глазами, что исповедник невольно отшатнулся и потянул кинжал из-под плаща.
«Боже, как не хочется умирать…»
Незаконнорожденный сын покойного короля Арагона, Австриец был крещен в материнской вере — гугенотом. Это абсолютно не мешало ему участвовать почти во всех военных операциях отца — даже на традиционно гугенотских землях. Более того, это нисколько не мешало ни его авторитету в войсках, ни его положению в среде благородных грандов. Австрийцу за его отвагу и победоносный характер прощали даже то, что он незаконнорожденный. Но сменить веру?
В его положении это означало потерять половину того уважения, которым он пользовался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101