— И чем я хуже заусенца?
— Руис, братишка, с тобой все в порядке? — подал голос со своего крюка Кристобаль.
— Ты не механик, — мотнул головой Бруно, — а я ведаю, о чем говорю.
Только теперь он осознал все значение малых вещей. Мелкая заноза в стопе заставляет могучего воина захромать и проиграть бой. Мелкая приписка в деле еретика изменяет приговор. А из маленького плевочка, попадающего в утробу женщины, зачинается ребенок.
— И кто сказал, что я — маленький плевочек в утробе Мироздания — не могу стать больше Бога?
Палач потрясенно открыл рот, да так и застыл с куском курицы в руке.
Когда приглашенный врачом брат Агостино вернулся в пыточную, он увидел совершенно другого человека.
— Я требую сообщения о нашей поимке в Сан-Дени, — жестко заявил уже снятый с крюка лжеинквизитор.
— Он точно здоров? — повернулся к врачу Комиссар.
— Абсолютно, — кивнул тот. — Я не знаю, что он говорил о звездах, я не слышал, но уверяю: более здравомыслящего человека еще поискать.
Второй, все еще висящий на крюке, пошевелился.
— А может, не надо, Руис? Думаешь, нас там в объятия заключат?
— Помолчи, — оборвал его товарищ и пристально посмотрел в глаза инквизитору. — Вы поняли меня? Я требую сообщения о нашей поимке в Сан-Дени.
— Обойдешься, — презрительно процедил Комиссар, — я с тобой и сам управлюсь.
Передавать в Сан-Дени восемьдесят тысяч старых мараведи он и не думал.
— Мы с Кристобалем взяли деньги с четырнадцати городов, — усмехнулся лжеинквизитор, — так что братья из Сан-Дени все равно на тебя выйдут.
Брат Агостино стиснул зубы. Связываться с главным нерестилищем, осиным гнездом, змеиным подземельем Ордена он бы не согласился ни за какие деньги.
— А как они узнают, что я тебя взял? — просто из чувства протеста процедил он.
— Вон свидетели, — кивнул еретик в сторону врача и палача, — а еще альгуасилы есть…
— А если они промолчат?
И тогда еретик мотнул головой в сторону лежащих на потухшем горне инструментов.
— Думаете, в Сан-Дени не умеют этим пользоваться?
Новый декрет королевской четы со ссылкой на буллы Папы Римского падре Ансельмо зачитал в присутствии серого лицом, выжатого как лимон Комиссара Трибунала — на утренней службе.
Упомянув о бесконечной милости Их Высочеств, безропотно сносивших бесчинства евреев, падре извещал, что отныне безграничному терпению Короны пришел конец.
Стоящие в первых, самых почетных рядах Марко Саласар и его помощники переглянулись.
— Отныне, — возвысил голос падре Ансельмо, — все евреи под угрозой смерти и потери имущества обязаны покинуть пределы Арагона и Кастилии в течение четырех месяцев, до 31 июля сего года. Любой христианин, который укроет еврея или еврейку позже этого срока, будет казнен.
Мастеровые открыли рты да так и замерли. После того как Исаака сожгли, а его сын исчез, в их городе не было евреев, но все уже понимали, насколько масштабные события начнут происходить в стране.
— Но Их Высочества и здесь проявили милость, — улыбнулся падре Ансельмо. — Евреям разрешено продать их имущество.
Марко Саласар досадливо стукнул кулаком о бедро.
— Но, — поднял палец священник, — им запрещено вывозить из страны золото, серебро и другие ценные вещи.
Мастеровые переглянулись. Никакого смысла продавать, если не можешь вывезти золото, они не видели.
— Но и здесь монархи проявили милость, — снова возвысил голос падре Ансельмо. — Евреи могут вывезти вырученную от продажи медную королевскую монету. Или королевские векселя. Или иные не запрещенные к вывозу товары.
Марко Саласар с облегчением вздохнул. Король выпустил медные кругляши и в два, и в четыре, и даже в шестнадцать мараведи, но в других странах их по-прежнему принимали разве что как лом. Векселя в условиях войны и вовсе ничего не значили, а не запрещенных к вывозу товаров почти не осталось.
Падре Ансельмо развернул следующий свиток и поднял брови.
— Воистину милость Папы и королей безгранична. В случае крещения евреи могут остаться в стране.
По толпе прошел осторожный смешок. Здесь все помнили, что происходит с крещеными евреями — самой сладкой добычей Трибуналов.
— Однако, дабы обманно крестившиеся не получили права на вывоз золота из Арагона и Кастилии, каждый крестившийся еврей лишается права продавать свое имущество в течение двух лет.
Кто-то истерично рассмеялся, а мастеровые, покачивая головами, сдержанно загудели. Все понимали, что мышеловка захлопнулась, и теперь из страны не выскочит никто — разве что голым и босым.
Томазо был взбешен. Как только условия изгнания евреев были объявлены, цены рухнули вниз. Перепуганные изгои отдавали имущество за бесценок, вот только пользы от этого не было ни королю, ни Трибуналу, ни тем более Ордену. Да, кое-кому нравилось, что еврей продает свой дом за осла, а огромный виноградник — за рулон грубого полотна. Но в казну-то от этих смешных продаж поступали крохи! А денег остро не хватало…
Денег настолько не хватало, что королевская чета даже издала указ о полном запрете ростовщичества — теперь для христиан. Но от конфискации новых ссудных контор и обменных лавок казна получила только свою же медную монету. Страна была тщательно высосана — и давно.
Единовременное же изгнание десятков тысяч оружейников и парикмахеров, мукомолов и виноделов, земледельцев и пастухов лишь усугубило бы и без того трудное положение казны. И Томазо не желал с этим смириться.
— Вы должны просить отсрочки, — прямо сказал он дослужившемуся до титула «дон» Аврааму Сенеору, в свое время взявшему на себя финансовую часть переговоров о браке Изабеллы и юного Бурбона.
— И что это даст? — зло отозвался дон Авраам. — Перед тем как вышвырнуть, нас еще и раз двести поимеют?
Томазо недовольно крякнул. Он-то знал, что еврей прав, но и соглашаться с этим было нельзя. Он обязан был приостановить бегство — хотя бы до нового урожая. Армия и так почти голодала.
— Вас около 53 тысяч семей, — начал объяснять Томазо. — Если королю объяснить, что значит потеря такого количества рабочих рук…
— Брось, Томазо, — оборвал его еврей. — Ни король, ни королева давно ничего не решают. Все предрешено в другом месте.
Им обоим было ясно, что за изгнанием стоят папские семьи — давно уже богатейшие в Европе. Достигшим всего Борджа и Медичи, Оттобони и Ровере мало было отнять у былых религиозных соперников деньги и влияние. Теперь они высочайше возжелали стереть их с лица земли, чего бы это ни стоило Арагону, Польше и прочим окраинам Европы.
Однако вскоре Томазо убедился, что дело не только в пожеланиях Пап. Примерно в это же время он стал получать от агентуры довольно странные донесения: «Сеньор такой-то посетил Комиссара такого-то, после чего Комиссар приобрел часть земель сеньора по еврейской цене…» То есть даром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Руис, братишка, с тобой все в порядке? — подал голос со своего крюка Кристобаль.
— Ты не механик, — мотнул головой Бруно, — а я ведаю, о чем говорю.
Только теперь он осознал все значение малых вещей. Мелкая заноза в стопе заставляет могучего воина захромать и проиграть бой. Мелкая приписка в деле еретика изменяет приговор. А из маленького плевочка, попадающего в утробу женщины, зачинается ребенок.
— И кто сказал, что я — маленький плевочек в утробе Мироздания — не могу стать больше Бога?
Палач потрясенно открыл рот, да так и застыл с куском курицы в руке.
Когда приглашенный врачом брат Агостино вернулся в пыточную, он увидел совершенно другого человека.
— Я требую сообщения о нашей поимке в Сан-Дени, — жестко заявил уже снятый с крюка лжеинквизитор.
— Он точно здоров? — повернулся к врачу Комиссар.
— Абсолютно, — кивнул тот. — Я не знаю, что он говорил о звездах, я не слышал, но уверяю: более здравомыслящего человека еще поискать.
Второй, все еще висящий на крюке, пошевелился.
— А может, не надо, Руис? Думаешь, нас там в объятия заключат?
— Помолчи, — оборвал его товарищ и пристально посмотрел в глаза инквизитору. — Вы поняли меня? Я требую сообщения о нашей поимке в Сан-Дени.
— Обойдешься, — презрительно процедил Комиссар, — я с тобой и сам управлюсь.
Передавать в Сан-Дени восемьдесят тысяч старых мараведи он и не думал.
— Мы с Кристобалем взяли деньги с четырнадцати городов, — усмехнулся лжеинквизитор, — так что братья из Сан-Дени все равно на тебя выйдут.
Брат Агостино стиснул зубы. Связываться с главным нерестилищем, осиным гнездом, змеиным подземельем Ордена он бы не согласился ни за какие деньги.
— А как они узнают, что я тебя взял? — просто из чувства протеста процедил он.
— Вон свидетели, — кивнул еретик в сторону врача и палача, — а еще альгуасилы есть…
— А если они промолчат?
И тогда еретик мотнул головой в сторону лежащих на потухшем горне инструментов.
— Думаете, в Сан-Дени не умеют этим пользоваться?
Новый декрет королевской четы со ссылкой на буллы Папы Римского падре Ансельмо зачитал в присутствии серого лицом, выжатого как лимон Комиссара Трибунала — на утренней службе.
Упомянув о бесконечной милости Их Высочеств, безропотно сносивших бесчинства евреев, падре извещал, что отныне безграничному терпению Короны пришел конец.
Стоящие в первых, самых почетных рядах Марко Саласар и его помощники переглянулись.
— Отныне, — возвысил голос падре Ансельмо, — все евреи под угрозой смерти и потери имущества обязаны покинуть пределы Арагона и Кастилии в течение четырех месяцев, до 31 июля сего года. Любой христианин, который укроет еврея или еврейку позже этого срока, будет казнен.
Мастеровые открыли рты да так и замерли. После того как Исаака сожгли, а его сын исчез, в их городе не было евреев, но все уже понимали, насколько масштабные события начнут происходить в стране.
— Но Их Высочества и здесь проявили милость, — улыбнулся падре Ансельмо. — Евреям разрешено продать их имущество.
Марко Саласар досадливо стукнул кулаком о бедро.
— Но, — поднял палец священник, — им запрещено вывозить из страны золото, серебро и другие ценные вещи.
Мастеровые переглянулись. Никакого смысла продавать, если не можешь вывезти золото, они не видели.
— Но и здесь монархи проявили милость, — снова возвысил голос падре Ансельмо. — Евреи могут вывезти вырученную от продажи медную королевскую монету. Или королевские векселя. Или иные не запрещенные к вывозу товары.
Марко Саласар с облегчением вздохнул. Король выпустил медные кругляши и в два, и в четыре, и даже в шестнадцать мараведи, но в других странах их по-прежнему принимали разве что как лом. Векселя в условиях войны и вовсе ничего не значили, а не запрещенных к вывозу товаров почти не осталось.
Падре Ансельмо развернул следующий свиток и поднял брови.
— Воистину милость Папы и королей безгранична. В случае крещения евреи могут остаться в стране.
По толпе прошел осторожный смешок. Здесь все помнили, что происходит с крещеными евреями — самой сладкой добычей Трибуналов.
— Однако, дабы обманно крестившиеся не получили права на вывоз золота из Арагона и Кастилии, каждый крестившийся еврей лишается права продавать свое имущество в течение двух лет.
Кто-то истерично рассмеялся, а мастеровые, покачивая головами, сдержанно загудели. Все понимали, что мышеловка захлопнулась, и теперь из страны не выскочит никто — разве что голым и босым.
Томазо был взбешен. Как только условия изгнания евреев были объявлены, цены рухнули вниз. Перепуганные изгои отдавали имущество за бесценок, вот только пользы от этого не было ни королю, ни Трибуналу, ни тем более Ордену. Да, кое-кому нравилось, что еврей продает свой дом за осла, а огромный виноградник — за рулон грубого полотна. Но в казну-то от этих смешных продаж поступали крохи! А денег остро не хватало…
Денег настолько не хватало, что королевская чета даже издала указ о полном запрете ростовщичества — теперь для христиан. Но от конфискации новых ссудных контор и обменных лавок казна получила только свою же медную монету. Страна была тщательно высосана — и давно.
Единовременное же изгнание десятков тысяч оружейников и парикмахеров, мукомолов и виноделов, земледельцев и пастухов лишь усугубило бы и без того трудное положение казны. И Томазо не желал с этим смириться.
— Вы должны просить отсрочки, — прямо сказал он дослужившемуся до титула «дон» Аврааму Сенеору, в свое время взявшему на себя финансовую часть переговоров о браке Изабеллы и юного Бурбона.
— И что это даст? — зло отозвался дон Авраам. — Перед тем как вышвырнуть, нас еще и раз двести поимеют?
Томазо недовольно крякнул. Он-то знал, что еврей прав, но и соглашаться с этим было нельзя. Он обязан был приостановить бегство — хотя бы до нового урожая. Армия и так почти голодала.
— Вас около 53 тысяч семей, — начал объяснять Томазо. — Если королю объяснить, что значит потеря такого количества рабочих рук…
— Брось, Томазо, — оборвал его еврей. — Ни король, ни королева давно ничего не решают. Все предрешено в другом месте.
Им обоим было ясно, что за изгнанием стоят папские семьи — давно уже богатейшие в Европе. Достигшим всего Борджа и Медичи, Оттобони и Ровере мало было отнять у былых религиозных соперников деньги и влияние. Теперь они высочайше возжелали стереть их с лица земли, чего бы это ни стоило Арагону, Польше и прочим окраинам Европы.
Однако вскоре Томазо убедился, что дело не только в пожеланиях Пап. Примерно в это же время он стал получать от агентуры довольно странные донесения: «Сеньор такой-то посетил Комиссара такого-то, после чего Комиссар приобрел часть земель сеньора по еврейской цене…» То есть даром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101