Это была Вассертре-герштрассе. От медведя, если он его больше не преследовал, отделяли теперь уже две улицы. Антон Л. достал пистолеты. Он сел в резное кресло и перевел дух.
На дубовом буфете под стеклянным колпаком стояли часы. Они уже не шли. Над буфетом висела картина: кричащий олень зимой. На маленьком столике лежала большая стопка журналов с кроссвордами. На табуретке стоял фикус. Антон снова встал. Он так быстро бежал, что поначалу даже не мог спокойно усидеть на месте. Он отправился в кухню, принес воды и полил фикус. «В результате этого он погибнет на день позже», – подумал Антон Л. После этого он попытался выстрелить из пистолетов. Он не знал, что нужно еще передернуть затвор, поэтому ему не удалось выстрелить. (Он целился в часы под стеклянным колпаком.) Он снова спрятал пистолеты – лучше спокойно опробовать их дома. Еще один взгляд в окно убедил его, что медведя нигде нет.
С внутренней стороны входной двери квартиры торчал ключ, там висела целая связка ключей. Антон Л. открыл дверь и взял связку ключей с собой. «Заалэггер» было написано на медной табличке на двери. Заалэггеры были, судя по квартире, старыми людьми. Они наверняка больше не ездили на велосипедах, но может быть, на них ездили другие жильцы дома. Подвал был заперт, но ключ от него оказался в связке. В подвале находилось помещение, в котором стояли три велосипеда. Один из них, современный оранжевый дамский велосипед, пристегнут замком не был. Антон Л. вынес его наверх, еще раз осторожно выглянул из двери на улицу и быстро поехал домой. Он сделал большой крюк, чтобы, по возможности, меньше приближаться к медвежьей берлоге.
VI
Вечер и ночь
Настоящий страх охватил его тогда, когда самое худшее было уже позади: на велосипеде – на мосту, бегство с хоммеровской квартирой перед глазами, вне пределов досягаемости медведя – Антона Л. заняла мысль о ночи.
О ней думать было еще рановато, ибо день только начинал клониться к вечеру, а дни сейчас были самыми длинными в году. Но солнце навевало такое настроение, и мысль о том, что ночь неотвратимо придет и что Антон Л. будет совсем один, приходила все чаще.
Все, что продолжал делать Антон Л. до конца дня и наступившим вечером, помогало ему еще хоть как-то отвлечься от мыслей об одинокой ночи – но в конце дня и наступающим вечером весь возможный запас деятельности уже исчерпался и страх проступил снова. Если думать, что мне нельзя об этом думать, то получается как раз наоборот.
Больше Антон Л. далеко от дома не уходил. (Кстати, он вспомнил, что читал в газете о маленьком цирке, который давал представления на городских окраинах. Медведь, который все еще таскал за собой цепь, наверняка был из этого цирка. Цирк назывался «Лафорте».) В первую очередь Антон Л. еще раз испробовал на своей веранде – ведь он был настолько один, что совершенно естественно мог думать «своя» – пистолеты. С огромным удовольствием он сбросил с веранды вниз множество хоммеровских эмалированных тазов, цинковых ванн и фаянсовых горшков – покрытых пылью, погнутых и ржавых. По далеко разносящемуся грохоту – барахло падало вниз на целых три этажа – можно было судить, насколько тихим стал мир. Разве что в каком-то отдаленном дворе залаяла собака. Собаки, наверное, уже – поскольку они не могли выбраться – поиздыхали. При глухих земляных ударах фаянсовых горшков из находящегося за соседним домом двора взлетели несколько ворон. (Соня, во всяком случае, не пошевелилась.)
Антон Л. высвободил совсем не неудобную скамейку. Это была комбинированная скамейка-сундук. Он поднял крышку (одновременно поверхность для сидения). Сундук был набит вещами, напоминающими старую одежду. С них поднялся целый рой моли. Антон Л. взял охапку одежды и тоже выбросил в окно. Это было интересно: старое тряпье, падая, оставляло за собой, словно комета, след из пыли. Охапка упала, словно снаряд, и взорвалась облаком пыли. Антону Л. это понравилось. (Его не одолевали глубокие мысли о ночи.) Он бросил вниз еще одну охапку. Снова последовал пыльный взрыв. Антон Л. бросил третью охапку.
Он вспомнил о том, как господин Кюльманн, старый скряга, однажды переезжал. Это было как раз в то время, когда Антон Л. работал у него. (Переезд касался частной квартиры Кюльманна, не фирмы.) Разумеется, господин Кюльманн поскупился подрядить для этого транспортную фирму. Он просто нанял грузовик – или даже взял его напрокат – и назначил своих сотрудников посменно (работа в фирме, конечно же, тоже не должна была прекращаться) перевозить мебель. Каждому досталось по два дня, Антону Л. в самом начале и в самом конце. У господина Кюльманна было невероятно много вещей; по сравнению с ними то, что лежало на хоммеровской веранде, казалось мелочью. Весь переезд растянулся на четырнадцать дней. Господин Клипп, прокурист, который был недоволен неоплачиваемой работой (но который так и не решился сказать это напрямую), признался позже, прикрывая рот рукой, что он уронил стул на какую-то картину. Картина изображала довольно серьезного крестьянина, который засевал коричневую пашню. Когда господин Кюльманн увидел разрыв прямо на крестьянине, то чуть не заплакал, но он, Клипп, все так искусно перекрутил, что в конце концов Кюльманн даже стал сомневаться: а не был ли он сам виноват в случившемся несчастье. Тогда Кюльманн заклеил картину с обратной стороны лейкопластырем. Один раз за время четырнадцатидневного переезда разразился ливень. Как на старой, так и на новой квартире Кюльманна под открытым небом стояли бесчисленные диваны, туалетные столики, подставки для зонтиков, серванты, бельевые ящики и еще какие-то предметы обстановки, назначение которых трудно было понять. Господин Кюльманн от охватившего его страха за свою рухлядь, от обуявшей его деятельности и приступа всезнайства едва не умер. Выкрашенный в бледно-зеленый цвет посудный ящик, почти антикварный экземпляр, и верхний ящик какого-то комода, мраморная доска стола которого все еще стояла перед старой квартирой, наполнились водой. Посудный ящик и комод до такой степени вздулись, рассказывал господин Клипп дальше, что даже сам господин Кюльманн засомневался: не лучше ли было их выбросить? Но потом он их все-таки не выбросил. В результате старик на этом переезде даже выиграл, сказал господин Клипп, потому что жильцы дома, из которого переезжал господин Кюльманн, ночью потихоньку подбросили свою загромождавшую квартиры рухлядь к подготовленным к перевозке кюльманновским вещам. Господин Кюльманн забрал все. В конце концов в новой квартире свободного места не осталось вообще. Три дивана стояли там вертикально, рядом друг с другом.
В последний день, когда Антон Л. был задействован в последний раз, освобождали чердак старой квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
На дубовом буфете под стеклянным колпаком стояли часы. Они уже не шли. Над буфетом висела картина: кричащий олень зимой. На маленьком столике лежала большая стопка журналов с кроссвордами. На табуретке стоял фикус. Антон снова встал. Он так быстро бежал, что поначалу даже не мог спокойно усидеть на месте. Он отправился в кухню, принес воды и полил фикус. «В результате этого он погибнет на день позже», – подумал Антон Л. После этого он попытался выстрелить из пистолетов. Он не знал, что нужно еще передернуть затвор, поэтому ему не удалось выстрелить. (Он целился в часы под стеклянным колпаком.) Он снова спрятал пистолеты – лучше спокойно опробовать их дома. Еще один взгляд в окно убедил его, что медведя нигде нет.
С внутренней стороны входной двери квартиры торчал ключ, там висела целая связка ключей. Антон Л. открыл дверь и взял связку ключей с собой. «Заалэггер» было написано на медной табличке на двери. Заалэггеры были, судя по квартире, старыми людьми. Они наверняка больше не ездили на велосипедах, но может быть, на них ездили другие жильцы дома. Подвал был заперт, но ключ от него оказался в связке. В подвале находилось помещение, в котором стояли три велосипеда. Один из них, современный оранжевый дамский велосипед, пристегнут замком не был. Антон Л. вынес его наверх, еще раз осторожно выглянул из двери на улицу и быстро поехал домой. Он сделал большой крюк, чтобы, по возможности, меньше приближаться к медвежьей берлоге.
VI
Вечер и ночь
Настоящий страх охватил его тогда, когда самое худшее было уже позади: на велосипеде – на мосту, бегство с хоммеровской квартирой перед глазами, вне пределов досягаемости медведя – Антона Л. заняла мысль о ночи.
О ней думать было еще рановато, ибо день только начинал клониться к вечеру, а дни сейчас были самыми длинными в году. Но солнце навевало такое настроение, и мысль о том, что ночь неотвратимо придет и что Антон Л. будет совсем один, приходила все чаще.
Все, что продолжал делать Антон Л. до конца дня и наступившим вечером, помогало ему еще хоть как-то отвлечься от мыслей об одинокой ночи – но в конце дня и наступающим вечером весь возможный запас деятельности уже исчерпался и страх проступил снова. Если думать, что мне нельзя об этом думать, то получается как раз наоборот.
Больше Антон Л. далеко от дома не уходил. (Кстати, он вспомнил, что читал в газете о маленьком цирке, который давал представления на городских окраинах. Медведь, который все еще таскал за собой цепь, наверняка был из этого цирка. Цирк назывался «Лафорте».) В первую очередь Антон Л. еще раз испробовал на своей веранде – ведь он был настолько один, что совершенно естественно мог думать «своя» – пистолеты. С огромным удовольствием он сбросил с веранды вниз множество хоммеровских эмалированных тазов, цинковых ванн и фаянсовых горшков – покрытых пылью, погнутых и ржавых. По далеко разносящемуся грохоту – барахло падало вниз на целых три этажа – можно было судить, насколько тихим стал мир. Разве что в каком-то отдаленном дворе залаяла собака. Собаки, наверное, уже – поскольку они не могли выбраться – поиздыхали. При глухих земляных ударах фаянсовых горшков из находящегося за соседним домом двора взлетели несколько ворон. (Соня, во всяком случае, не пошевелилась.)
Антон Л. высвободил совсем не неудобную скамейку. Это была комбинированная скамейка-сундук. Он поднял крышку (одновременно поверхность для сидения). Сундук был набит вещами, напоминающими старую одежду. С них поднялся целый рой моли. Антон Л. взял охапку одежды и тоже выбросил в окно. Это было интересно: старое тряпье, падая, оставляло за собой, словно комета, след из пыли. Охапка упала, словно снаряд, и взорвалась облаком пыли. Антону Л. это понравилось. (Его не одолевали глубокие мысли о ночи.) Он бросил вниз еще одну охапку. Снова последовал пыльный взрыв. Антон Л. бросил третью охапку.
Он вспомнил о том, как господин Кюльманн, старый скряга, однажды переезжал. Это было как раз в то время, когда Антон Л. работал у него. (Переезд касался частной квартиры Кюльманна, не фирмы.) Разумеется, господин Кюльманн поскупился подрядить для этого транспортную фирму. Он просто нанял грузовик – или даже взял его напрокат – и назначил своих сотрудников посменно (работа в фирме, конечно же, тоже не должна была прекращаться) перевозить мебель. Каждому досталось по два дня, Антону Л. в самом начале и в самом конце. У господина Кюльманна было невероятно много вещей; по сравнению с ними то, что лежало на хоммеровской веранде, казалось мелочью. Весь переезд растянулся на четырнадцать дней. Господин Клипп, прокурист, который был недоволен неоплачиваемой работой (но который так и не решился сказать это напрямую), признался позже, прикрывая рот рукой, что он уронил стул на какую-то картину. Картина изображала довольно серьезного крестьянина, который засевал коричневую пашню. Когда господин Кюльманн увидел разрыв прямо на крестьянине, то чуть не заплакал, но он, Клипп, все так искусно перекрутил, что в конце концов Кюльманн даже стал сомневаться: а не был ли он сам виноват в случившемся несчастье. Тогда Кюльманн заклеил картину с обратной стороны лейкопластырем. Один раз за время четырнадцатидневного переезда разразился ливень. Как на старой, так и на новой квартире Кюльманна под открытым небом стояли бесчисленные диваны, туалетные столики, подставки для зонтиков, серванты, бельевые ящики и еще какие-то предметы обстановки, назначение которых трудно было понять. Господин Кюльманн от охватившего его страха за свою рухлядь, от обуявшей его деятельности и приступа всезнайства едва не умер. Выкрашенный в бледно-зеленый цвет посудный ящик, почти антикварный экземпляр, и верхний ящик какого-то комода, мраморная доска стола которого все еще стояла перед старой квартирой, наполнились водой. Посудный ящик и комод до такой степени вздулись, рассказывал господин Клипп дальше, что даже сам господин Кюльманн засомневался: не лучше ли было их выбросить? Но потом он их все-таки не выбросил. В результате старик на этом переезде даже выиграл, сказал господин Клипп, потому что жильцы дома, из которого переезжал господин Кюльманн, ночью потихоньку подбросили свою загромождавшую квартиры рухлядь к подготовленным к перевозке кюльманновским вещам. Господин Кюльманн забрал все. В конце концов в новой квартире свободного места не осталось вообще. Три дивана стояли там вертикально, рядом друг с другом.
В последний день, когда Антон Л. был задействован в последний раз, освобождали чердак старой квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71