Те, кого отвергло общество, поистине всесильны. Пока что они нигде не перешли к мести обществу, и их акты являются не более чем предупреждением — ведь зарин, который кто-то разлил в метро Токио, это весьма слабое, учебное ОВ (да и вообще это была, скорее всего, учебная тревога, организованная спецслужбами — как раньше в Нью-Йорке, только там не был применен реальный зарин).
Если соблазн мести такого рода будет занесен на нашу почву, он может принять характер эпидемии. И значительная доля вины ляжет на оппозицию, которая оставила молодежь без перспектив борьбы. Этого нельзя допустить. Перед нами огромное поле возможностей, и их поиск идет в гуще самых разных групп. Тяжелой потерей будет, если организованная оппозиция откажется от этого поиска или начнет оживлять уже негодные в новой ситуации ленинские схемы.
1999
Я видел всеобщую забастовку
Довелось мне в жизни увидеть грандиозное событие — всеобщую забастовку в Испании 14 декабря 1988 года. Сегодня, перед назначенными на 27 марта акциями протеста, хочу о ней рассказать.
В тот год меня пригласили выступить с лекциями в четырех городах Испании, и 13 декабря я вернулся в Мадрид на поезде из Барселоны. До этого напряжение росло и росло, что мне было непонятно. Ну, забастовка и забастовка — что тут такого. Выступил по телевидению любимец Испании премьер-министр Фелипе Гонсалес, с молодости член Испанской социалистической рабочей партии, подпольщик. Умный и симпатичный человек, много сделавший в интересах рабочего класса. Просил отменить забастовку. Профсоюзы не отменили.
В Испании два главных профсоюза — Всеобщий союз трудящихся и Рабочие комиссии. Первый примыкает к социалистам, второй к коммунистам. В тот год во главе их стояли еще великие профсоюзные лидеры, великолепные представители человеческого рода — Николас Редондо и Маpселино Камачо. Наш Шмаков похож на них примерно так же, как Лахова на Долорес Ибаррури.
Есть еще профсоюз, идущий за анархистами. Он призывает к пролетарской революции, но за ним идет мало народу. Членов профсоюза среди работников в Испании немного — около 10 процентов, но все предприятия с ними в контакте и решения профосюзов обязательны. Рабочие знают, что это их защита и, когда надо, поддерживают.
Забастовочная борьба — дело непростое, эффект от каждой забастовки просчитывается на много ходов вперед, как сложная военная операция. Надо учиться, чтобы понять, почему на Западе рабочие часто терпят прямые и явные ущемления их интересов, но вдруг встают горой против изменений, на первый взгляд, несущественных. Они знают, где нельзя допустить и маленькой струйки, промывающей всю плотину их социальных прав.
Так и в тот раз, мне было непонятно, почему забастовка таких масштабов была объявлена всего-навсего против декрета правительства, который разрешал предпринимателям нанимать молодежь по специальным временным контрактам. Значит, вне коллективного договора, с сокращенными социальными гарантиями и с более низкой зарплатой. Официально это вводилось для сокращения безработицы среди молодежи. Мне объяснили, что хотя это вроде бы и в интересах безработных ребят, но на деле рушит всю систему. Стоит только дать щелочку, эту дыру расширят и в результате всем снизят зарплату и все больше и больше рабочих будут переводить на эти временные контракты.
Вечером 13 декабря Мадрид жил обычной жизнью. Все первые этажи домов там заняты магазинами и барами, и в барах, как всегда, было полно народу и стоял гвалт — все пили свою рюмку пива и болтали. Я улегся спать, думая, что и завтра все будет примерно так же, только какие-то предприятия не будут работать.
То, что я увидел, никакое воображение мне не могло подсказать. Жил я в маленьком недорогом отеле, но в самом центре, рядом с площадью Пуэрта дель Соль (Ворота Солнца). Спустился в кафе отеля, хозяйка, очень нервная, дала мне завтрак и предупредила, чтобы я на улицу лучше не выходил, а если выйду, должен ей позвонить. Она заперла дверь и смотрит через телекамеру, кто звонит. Я удивился: зачем? Она не хочет впускать людей из Рабочих комиссий, они придут проверить, закрыла ли она кафе, как велено (это даже не кафе, а кухня, где давали только скудный завтрак). Я опять удивился: а что они сделают? И тут хозяйка выдала мне речь, в которой, казалось, была скоплена вся извечная ненависть буржуазии к настоящему профсоюзу: «Они могут тут все перебить! Они могут меня избить!». Все это, конечно, были ее фантазии, но за ними — темный классовый страх.
Я вышел в город. На улицах — никого, все вымерло. Только группы людей со значками пpофсоюзов, человек по двадцать, обходят все улицы и закоулки и проверяют, не осмелился ли кто открыть лавку или кафе. На каждом углу — взвод полицейских в своих страшных доспехах (мы их тогда в СССР еще не видели), все предельно взвинченные. Тут же фургоны с заседланными лошадьми.
Страна от Гибралтара на юге до Бискайского залива замерла. Работал только телефон и минимум скорой помощи, а также дежурные смены на непрерывных производствах (например, у доменных печей), но все процессы были сведены до минимума. Стояла полная тишина, ниоткуда не доносилось ни звука музыки.
Я понял, что остался без крошки еды на весь день и решил поискать: не может же быть, чтобы в Мадриде нельзя было купить булочки из-за забастовки. Оказалось, что именно так. Все наглухо закрыто, а все автоматы отключены.
Нечаянно я попал к огромному универмагу «Корте Инглез» («Английский стиль»). Это — фирма, имеющая сеть богатых магазинов высшего класса. Хозяева фирмы, две сестpы Коплович, единственные в Испании пpедпpиниматели, котоpые объявили, что не присоединяются к забастовке. Этот магазин только что открылся, около него шумела толпа. Человек по 30-40 полицейских кольцом окружали группу девушек-продавщиц и проводили их через толпу. Толпа им свистела и кричала: «Проститутки!». Смотреть было тяжело.
Через какое-то время появились немногочисленные герои — пpотивники забастовки. Они демонстративно пришли в универмаг за покупками. Когда они протискивались через толпу, им на спину брызгали краской из аэрозольных баллончиков. Портили дорогие плащи и пальто. Полицейские бросались им на помощь, махали дубинками, но без энтузиазма. Стоял крик и свист.
К вечеру людей на улицах появилось много, они стали собираться большими группами, полиция занервничала. Непонятно, по каким причинам, отряды полиции вдруг стали перебегать с одного места на другое, причем не рысцой, а так, как бегают стометровку. Толпа от них бросалась врассыпную.
Когда я подошел к своей гостинице и позвонил, мне открыли дверь в небольшой стеклянный тамбур — что-то вроде красивых сеней. В этот момент с площади вверх по улице хлынула толпа людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Если соблазн мести такого рода будет занесен на нашу почву, он может принять характер эпидемии. И значительная доля вины ляжет на оппозицию, которая оставила молодежь без перспектив борьбы. Этого нельзя допустить. Перед нами огромное поле возможностей, и их поиск идет в гуще самых разных групп. Тяжелой потерей будет, если организованная оппозиция откажется от этого поиска или начнет оживлять уже негодные в новой ситуации ленинские схемы.
1999
Я видел всеобщую забастовку
Довелось мне в жизни увидеть грандиозное событие — всеобщую забастовку в Испании 14 декабря 1988 года. Сегодня, перед назначенными на 27 марта акциями протеста, хочу о ней рассказать.
В тот год меня пригласили выступить с лекциями в четырех городах Испании, и 13 декабря я вернулся в Мадрид на поезде из Барселоны. До этого напряжение росло и росло, что мне было непонятно. Ну, забастовка и забастовка — что тут такого. Выступил по телевидению любимец Испании премьер-министр Фелипе Гонсалес, с молодости член Испанской социалистической рабочей партии, подпольщик. Умный и симпатичный человек, много сделавший в интересах рабочего класса. Просил отменить забастовку. Профсоюзы не отменили.
В Испании два главных профсоюза — Всеобщий союз трудящихся и Рабочие комиссии. Первый примыкает к социалистам, второй к коммунистам. В тот год во главе их стояли еще великие профсоюзные лидеры, великолепные представители человеческого рода — Николас Редондо и Маpселино Камачо. Наш Шмаков похож на них примерно так же, как Лахова на Долорес Ибаррури.
Есть еще профсоюз, идущий за анархистами. Он призывает к пролетарской революции, но за ним идет мало народу. Членов профсоюза среди работников в Испании немного — около 10 процентов, но все предприятия с ними в контакте и решения профосюзов обязательны. Рабочие знают, что это их защита и, когда надо, поддерживают.
Забастовочная борьба — дело непростое, эффект от каждой забастовки просчитывается на много ходов вперед, как сложная военная операция. Надо учиться, чтобы понять, почему на Западе рабочие часто терпят прямые и явные ущемления их интересов, но вдруг встают горой против изменений, на первый взгляд, несущественных. Они знают, где нельзя допустить и маленькой струйки, промывающей всю плотину их социальных прав.
Так и в тот раз, мне было непонятно, почему забастовка таких масштабов была объявлена всего-навсего против декрета правительства, который разрешал предпринимателям нанимать молодежь по специальным временным контрактам. Значит, вне коллективного договора, с сокращенными социальными гарантиями и с более низкой зарплатой. Официально это вводилось для сокращения безработицы среди молодежи. Мне объяснили, что хотя это вроде бы и в интересах безработных ребят, но на деле рушит всю систему. Стоит только дать щелочку, эту дыру расширят и в результате всем снизят зарплату и все больше и больше рабочих будут переводить на эти временные контракты.
Вечером 13 декабря Мадрид жил обычной жизнью. Все первые этажи домов там заняты магазинами и барами, и в барах, как всегда, было полно народу и стоял гвалт — все пили свою рюмку пива и болтали. Я улегся спать, думая, что и завтра все будет примерно так же, только какие-то предприятия не будут работать.
То, что я увидел, никакое воображение мне не могло подсказать. Жил я в маленьком недорогом отеле, но в самом центре, рядом с площадью Пуэрта дель Соль (Ворота Солнца). Спустился в кафе отеля, хозяйка, очень нервная, дала мне завтрак и предупредила, чтобы я на улицу лучше не выходил, а если выйду, должен ей позвонить. Она заперла дверь и смотрит через телекамеру, кто звонит. Я удивился: зачем? Она не хочет впускать людей из Рабочих комиссий, они придут проверить, закрыла ли она кафе, как велено (это даже не кафе, а кухня, где давали только скудный завтрак). Я опять удивился: а что они сделают? И тут хозяйка выдала мне речь, в которой, казалось, была скоплена вся извечная ненависть буржуазии к настоящему профсоюзу: «Они могут тут все перебить! Они могут меня избить!». Все это, конечно, были ее фантазии, но за ними — темный классовый страх.
Я вышел в город. На улицах — никого, все вымерло. Только группы людей со значками пpофсоюзов, человек по двадцать, обходят все улицы и закоулки и проверяют, не осмелился ли кто открыть лавку или кафе. На каждом углу — взвод полицейских в своих страшных доспехах (мы их тогда в СССР еще не видели), все предельно взвинченные. Тут же фургоны с заседланными лошадьми.
Страна от Гибралтара на юге до Бискайского залива замерла. Работал только телефон и минимум скорой помощи, а также дежурные смены на непрерывных производствах (например, у доменных печей), но все процессы были сведены до минимума. Стояла полная тишина, ниоткуда не доносилось ни звука музыки.
Я понял, что остался без крошки еды на весь день и решил поискать: не может же быть, чтобы в Мадриде нельзя было купить булочки из-за забастовки. Оказалось, что именно так. Все наглухо закрыто, а все автоматы отключены.
Нечаянно я попал к огромному универмагу «Корте Инглез» («Английский стиль»). Это — фирма, имеющая сеть богатых магазинов высшего класса. Хозяева фирмы, две сестpы Коплович, единственные в Испании пpедпpиниматели, котоpые объявили, что не присоединяются к забастовке. Этот магазин только что открылся, около него шумела толпа. Человек по 30-40 полицейских кольцом окружали группу девушек-продавщиц и проводили их через толпу. Толпа им свистела и кричала: «Проститутки!». Смотреть было тяжело.
Через какое-то время появились немногочисленные герои — пpотивники забастовки. Они демонстративно пришли в универмаг за покупками. Когда они протискивались через толпу, им на спину брызгали краской из аэрозольных баллончиков. Портили дорогие плащи и пальто. Полицейские бросались им на помощь, махали дубинками, но без энтузиазма. Стоял крик и свист.
К вечеру людей на улицах появилось много, они стали собираться большими группами, полиция занервничала. Непонятно, по каким причинам, отряды полиции вдруг стали перебегать с одного места на другое, причем не рысцой, а так, как бегают стометровку. Толпа от них бросалась врассыпную.
Когда я подошел к своей гостинице и позвонил, мне открыли дверь в небольшой стеклянный тамбур — что-то вроде красивых сеней. В этот момент с площади вверх по улице хлынула толпа людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121