Я окончательно робею.
Бог мой, если бы эта женщина со мной сейчас пофлиртовала! Почему бы и нет? Иногда читаешь про такое.
Надо сейчас же поцеловать ее, очень осторожно. Сначала ее волосы – может, она вовсе не заметит этого. Но я же дал клятву. Ничего, на Пасху я покаюсь.
Суббота, вторая половина дня, оживленные приходы и уходы в отеле «Ривьера» нервируют меня. Женские туфельки радостно спешат и отбивают веселые ритмы на старых ступенях. Ярко накрашенные женские губы чирикают, как воробьи, сбивающиеся в стаи весной. «Me voil?, ch?ri! А вот и я, милый!»
Сосед мой, астматический лысый мсье, в это время тоже полирует свои чувства, хотя ему уже за шестьдесят. Он не носит жилетов, лицо его выбрито до красноты вареного рака, уши в волосах снаружи и внутри. Так он проводит свой золотой век, старый хрыч. Женщина, которая в данный момент у него, не переставая хихикает. Сюда доносятся ее слова:
– Эй, Жак, не щупай меня как слепой.
Во дворе негр неутомимо играет на лютне. Кажется, первые перегрузки семейной жизни он успешно преодолел.
Анн-Клер с неестественным усердием рассматривает снимки, словно ничего другого на свете не существует. Медленно и осторожно я протягиваю руку к ее талии. Боже милосердный, помоги мне… Да, верно, это безвкусица… Моя рука касается ее тела. Слабо сопротивляясь, она хватается за нее, но пальцы просто бессильно лежат на моей руке, не пытаясь оттолкнуть ее. Она медленно поворачивает ко мне лицо и пристально смотрит на меня. Глаза грустны и полны слез, затем они медленно закрываются.
Неф начинает негромко выть.
Я медленно наклоняюсь над ней и целую ее в губы. Слеза скатывается из уголка ее глаза, вторгается в поцелуй и солит его.
Она нежно отстраняет меня и тихо говорит незнакомым голосом:
– Включи свет, уже темно.
– Пока еще нет света. Я уже пробовал. Надо крикнуть вниз.
– Тогда давай пересядем к камину.
Я толкаю кресло к камину. Усаживаюсь на ковер у ее ног и кладу голову ей на колени. Она запускает гибкие пальцы в мои волосы, и мы оба молчим.
Субботний вечер. Сумерки вежливо подступают к окну: «Le cr?puscule. Faites excuse, Monsieur… Dame. Я сумерки».
Слышно, как где-то приглушенно и удовлетворенно хихикает женщина. Определенно ее целуют в шею.
– Отчего ты плачешь, Анн-Клер?
– Ничего – правда, – я просто разнервничалась. Какое-то время мы молчим.
– Хочешь, я спою тебе песенку? – вдруг спрашивает она. – Я была тогда маленькой девочкой, мы в институте водили хоровод и при этом пели:
II ?tait un petit navire,
II ?tait un petit navire,
Qui n'avait ja…ja…jamais navigu?,
Qui n'avait ja…ja…jamais navigu?.
Oh?! Oh?!
Плыла однажды парусная лодка,
Плыла однажды парусная лодка,
Которая ни… ни… ничего не смыслила в плавании,
Которая ни… ни… ничего не смыслила в плавании.
Хооо-хо! Хоо-хо!
Она скрещивает ноги, обнимает обеими руками колени и раскачивается в такт песне. Почему она плакала перед этим?
– Дай мне тоже сигарету, Monpti, – неожиданно весело произносит она. – Которая у тебя во рту. А ты сделай себе новую.
Она затягивается, осторожно отводит сигарету подальше от себя и с силой выдувает дым изо рта.
– Я хочу тебя кое о чем спросить, Monpti, если ты захочешь мне честно ответить.
– Пожалуйста.
– Почему ты так долго не решался меня поцеловать? Она спрашивает меня об этом после восьми дней знакомства.
– Ты сказала, что я должен быть корректен.
– Да? Ах, правда, правда.
Интересно, эта женщина испорчена или она меня любит, пожалуй, и поэтому считает все естественным? Я, во всяком случае, играю здесь роль идиота.
Неожиданно вспыхивает свет.
– Oy! – раздается одновременно в соседних комнатах.
Кстати: Мушиноглазый при этой своей бережливости скорее переплачивает, чем экономит. Жильцы все время пробуют, горит свет или нет. При этом чаще всего забывают о выключателях, уходя из гостиницы, – со мной это бывало – и возвращаются в полночь. Тем временем свет горит в номерах с пяти вечера до полуночи.
– Я приготовлю тебе чашку чая, Анн-Клер.
– Ты очарователен. Помочь тебе?
– Нет, сиди спокойно, как сидишь. Это так прекрасно, что ты здесь. У тебя такая чудесная фигура, когда ты вот так сидишь в кресле. Это придает мне сил приготовить чай.
Когда я разливаю чай, она говорит:
– Зачем нам две чашки?
– Я ведь тоже хочу выпить чаю, как ты думаешь?
– Глупышка. Одной чашки хватит для нас обоих. Один раз отопьешь ты, другой – я. Садись в кресло, а я сяду к тебе на колени, только смотри не пролей чай на меня.
Все это она произносит так естественно, словно говорит: «Нет ли у тебя зеркала, я хочу причесаться».
Затем она мягко соскальзывает мне на колени и прижимается ко мне. Кладет щеку на мое плечо и рукой обхватывает мою шею.
– Мы будем играть в голубков.
– Это еще что?
– Я буду тебя кормить – вот так. Откуси хлеб у моего рта. Ой, глупышка, ну вот, пролил чай.
– Не сердись!
– Да нет же!
– Слушай, Анн-Клер, этот чай плохой.
– Ужасный. Он отдает какао. Оставим его. А что теперь будем делать?
– Расскажи мне что-нибудь.
– Тебе не кажется, что возле камина очень жарко? Она, не говоря ни слова, встает и садится на постель.
Такая фигура!..
Мсье Жак, мой второй сосед, кричит:
– В чем дело, Люсьенна, ты даже не снимаешь шляпы?
– Анн-Клер, ты не хочешь стать моей маленькой подружкой?
– Ну конечно же, глупышка.
– Я имею в виду – вся, целиком. Она молчит.
– Хочешь?
– Гм…
– Погасить свет?
– Гм…
Я выключаю свет.
– Ты любишь меня? – Она сжимает в руках мое лицо.
– Я очень тебя люблю… ты любовь моя… ты милая… ты…
– Сейчас же зажги свет!
– Почему?
– Я не хочу. Я передумала.
– Почему ты не хочешь? Я тебя очень люблю. Разве я не сказал это?
– Я еще невинна. Включи свет. Я зажигаю свет.
– Ты очень сердишься? – спрашивает она покаянно.
– Ну вот еще!
– Нет, ты сердишься, а я этого не хочу. Погаси свет. Я подчиняюсь.
– Подожди, Monpti. Боже мой, это же смешно. Больше всего мне плакать хочется. Не прикасайся ко мне. О Боже! О Боже! Лучше опять зажги свет.
– Нет.
– Подожди минуту, я сначала сниму платье.
В темноте слышно шуршание одежд, потом все стихает.
– Ты где? Что ты делаешь?
– Не могу найти выключатель.
– Что ты заладила про выключатель? Неожиданно она находит выключатель, вспыхивает свет. Она стоит передо мной совершенно одетая, даже шляпку успела натянуть.
– Зачем ты оделась?
– Потому что ухожу. Мне надо идти. Прямо сейчас.
– Ты меня не любишь?
– В том-то и дело, что люблю, но я не могу делать этого. Не надо было мне подниматься сюда, я же знала, что все так выйдет. Ты не виноват; того, кто изобрел чай, надо было убить.
Она нервно открывает и закрывает сумочку.
– О чем ты сейчас думаешь, Monpti?
– Ты играешь со мной и совсем не любишь меня.
– Если бы я тебя не любила, меня бы здесь не было. Она вдруг опускается передо мной на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Бог мой, если бы эта женщина со мной сейчас пофлиртовала! Почему бы и нет? Иногда читаешь про такое.
Надо сейчас же поцеловать ее, очень осторожно. Сначала ее волосы – может, она вовсе не заметит этого. Но я же дал клятву. Ничего, на Пасху я покаюсь.
Суббота, вторая половина дня, оживленные приходы и уходы в отеле «Ривьера» нервируют меня. Женские туфельки радостно спешат и отбивают веселые ритмы на старых ступенях. Ярко накрашенные женские губы чирикают, как воробьи, сбивающиеся в стаи весной. «Me voil?, ch?ri! А вот и я, милый!»
Сосед мой, астматический лысый мсье, в это время тоже полирует свои чувства, хотя ему уже за шестьдесят. Он не носит жилетов, лицо его выбрито до красноты вареного рака, уши в волосах снаружи и внутри. Так он проводит свой золотой век, старый хрыч. Женщина, которая в данный момент у него, не переставая хихикает. Сюда доносятся ее слова:
– Эй, Жак, не щупай меня как слепой.
Во дворе негр неутомимо играет на лютне. Кажется, первые перегрузки семейной жизни он успешно преодолел.
Анн-Клер с неестественным усердием рассматривает снимки, словно ничего другого на свете не существует. Медленно и осторожно я протягиваю руку к ее талии. Боже милосердный, помоги мне… Да, верно, это безвкусица… Моя рука касается ее тела. Слабо сопротивляясь, она хватается за нее, но пальцы просто бессильно лежат на моей руке, не пытаясь оттолкнуть ее. Она медленно поворачивает ко мне лицо и пристально смотрит на меня. Глаза грустны и полны слез, затем они медленно закрываются.
Неф начинает негромко выть.
Я медленно наклоняюсь над ней и целую ее в губы. Слеза скатывается из уголка ее глаза, вторгается в поцелуй и солит его.
Она нежно отстраняет меня и тихо говорит незнакомым голосом:
– Включи свет, уже темно.
– Пока еще нет света. Я уже пробовал. Надо крикнуть вниз.
– Тогда давай пересядем к камину.
Я толкаю кресло к камину. Усаживаюсь на ковер у ее ног и кладу голову ей на колени. Она запускает гибкие пальцы в мои волосы, и мы оба молчим.
Субботний вечер. Сумерки вежливо подступают к окну: «Le cr?puscule. Faites excuse, Monsieur… Dame. Я сумерки».
Слышно, как где-то приглушенно и удовлетворенно хихикает женщина. Определенно ее целуют в шею.
– Отчего ты плачешь, Анн-Клер?
– Ничего – правда, – я просто разнервничалась. Какое-то время мы молчим.
– Хочешь, я спою тебе песенку? – вдруг спрашивает она. – Я была тогда маленькой девочкой, мы в институте водили хоровод и при этом пели:
II ?tait un petit navire,
II ?tait un petit navire,
Qui n'avait ja…ja…jamais navigu?,
Qui n'avait ja…ja…jamais navigu?.
Oh?! Oh?!
Плыла однажды парусная лодка,
Плыла однажды парусная лодка,
Которая ни… ни… ничего не смыслила в плавании,
Которая ни… ни… ничего не смыслила в плавании.
Хооо-хо! Хоо-хо!
Она скрещивает ноги, обнимает обеими руками колени и раскачивается в такт песне. Почему она плакала перед этим?
– Дай мне тоже сигарету, Monpti, – неожиданно весело произносит она. – Которая у тебя во рту. А ты сделай себе новую.
Она затягивается, осторожно отводит сигарету подальше от себя и с силой выдувает дым изо рта.
– Я хочу тебя кое о чем спросить, Monpti, если ты захочешь мне честно ответить.
– Пожалуйста.
– Почему ты так долго не решался меня поцеловать? Она спрашивает меня об этом после восьми дней знакомства.
– Ты сказала, что я должен быть корректен.
– Да? Ах, правда, правда.
Интересно, эта женщина испорчена или она меня любит, пожалуй, и поэтому считает все естественным? Я, во всяком случае, играю здесь роль идиота.
Неожиданно вспыхивает свет.
– Oy! – раздается одновременно в соседних комнатах.
Кстати: Мушиноглазый при этой своей бережливости скорее переплачивает, чем экономит. Жильцы все время пробуют, горит свет или нет. При этом чаще всего забывают о выключателях, уходя из гостиницы, – со мной это бывало – и возвращаются в полночь. Тем временем свет горит в номерах с пяти вечера до полуночи.
– Я приготовлю тебе чашку чая, Анн-Клер.
– Ты очарователен. Помочь тебе?
– Нет, сиди спокойно, как сидишь. Это так прекрасно, что ты здесь. У тебя такая чудесная фигура, когда ты вот так сидишь в кресле. Это придает мне сил приготовить чай.
Когда я разливаю чай, она говорит:
– Зачем нам две чашки?
– Я ведь тоже хочу выпить чаю, как ты думаешь?
– Глупышка. Одной чашки хватит для нас обоих. Один раз отопьешь ты, другой – я. Садись в кресло, а я сяду к тебе на колени, только смотри не пролей чай на меня.
Все это она произносит так естественно, словно говорит: «Нет ли у тебя зеркала, я хочу причесаться».
Затем она мягко соскальзывает мне на колени и прижимается ко мне. Кладет щеку на мое плечо и рукой обхватывает мою шею.
– Мы будем играть в голубков.
– Это еще что?
– Я буду тебя кормить – вот так. Откуси хлеб у моего рта. Ой, глупышка, ну вот, пролил чай.
– Не сердись!
– Да нет же!
– Слушай, Анн-Клер, этот чай плохой.
– Ужасный. Он отдает какао. Оставим его. А что теперь будем делать?
– Расскажи мне что-нибудь.
– Тебе не кажется, что возле камина очень жарко? Она, не говоря ни слова, встает и садится на постель.
Такая фигура!..
Мсье Жак, мой второй сосед, кричит:
– В чем дело, Люсьенна, ты даже не снимаешь шляпы?
– Анн-Клер, ты не хочешь стать моей маленькой подружкой?
– Ну конечно же, глупышка.
– Я имею в виду – вся, целиком. Она молчит.
– Хочешь?
– Гм…
– Погасить свет?
– Гм…
Я выключаю свет.
– Ты любишь меня? – Она сжимает в руках мое лицо.
– Я очень тебя люблю… ты любовь моя… ты милая… ты…
– Сейчас же зажги свет!
– Почему?
– Я не хочу. Я передумала.
– Почему ты не хочешь? Я тебя очень люблю. Разве я не сказал это?
– Я еще невинна. Включи свет. Я зажигаю свет.
– Ты очень сердишься? – спрашивает она покаянно.
– Ну вот еще!
– Нет, ты сердишься, а я этого не хочу. Погаси свет. Я подчиняюсь.
– Подожди, Monpti. Боже мой, это же смешно. Больше всего мне плакать хочется. Не прикасайся ко мне. О Боже! О Боже! Лучше опять зажги свет.
– Нет.
– Подожди минуту, я сначала сниму платье.
В темноте слышно шуршание одежд, потом все стихает.
– Ты где? Что ты делаешь?
– Не могу найти выключатель.
– Что ты заладила про выключатель? Неожиданно она находит выключатель, вспыхивает свет. Она стоит передо мной совершенно одетая, даже шляпку успела натянуть.
– Зачем ты оделась?
– Потому что ухожу. Мне надо идти. Прямо сейчас.
– Ты меня не любишь?
– В том-то и дело, что люблю, но я не могу делать этого. Не надо было мне подниматься сюда, я же знала, что все так выйдет. Ты не виноват; того, кто изобрел чай, надо было убить.
Она нервно открывает и закрывает сумочку.
– О чем ты сейчас думаешь, Monpti?
– Ты играешь со мной и совсем не любишь меня.
– Если бы я тебя не любила, меня бы здесь не было. Она вдруг опускается передо мной на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75