Все ближе полночь, дети человеческие,
В которую явился Сын Божий,
И снял с нас старый грех,
И вместе с отцом простил нас, грешников.
Священник высоко поднял дароносицу, все приподнимаются и смиренно опускаются, склонив головы, на колени.
Колокольчики алтаря ритмично трезвонят, как множество погребальных колоколов.
«Laetentur coeli, et exsultet terra ante faciem Domini, quoniam venit. Возрадуйтесь, небеса, и ликуй, земля, Господу, который вот идет».
Во время причастия то тут, то там прихожане встают со скамей и с преклоненной головой идут к алтарю. Мужчины – с торжественными лицами и скрещенными руками, женщины – смиренно, руки крестом на груди. Они молча, с застывшими лицами идут к алтарю, словно умершие, которых Господь вызвал из могил, чтобы держать суд над ними. Словно они идут навстречу Вечности.
Как прекрасно это слово: Вечность.
Три священника причащают одновременно, и все равно очередь продвигается медленно, около тысячи прихожан берут от тела Христа. Я тоже люблю тебя, Господь, хотя и отстраняюсь от причудливой религии и не возношу к тебе уравнивающую мантию молитв.
Анн-Клер щиплет меня нетерпеливо за рукав и шепчет:
– Давай выйдем, чтобы еще немного побыть вместе. Чистый холодный воздух на улице действует благотворно.
Улицы вымерли, лишь мы вдвоем идем рядом друг с другом.
Как прекрасна эта ночь, и как жаль, что она тоже пройдет. Скоро я снова останусь один и лягу спать. Затем придет завтра, потом послезавтра…
Какой срок отпущен судьбой для нас двоих?
Я постарею и затем умру. Как я буду умирать? Какой будет моя смерть? Но у меня еще есть время. Я не хочу думать об этом. Жизнь для всех нас коротка одинаково, и все вместе с нами любят, стареют и умирают.
Нужно мудро и осмысленно жить настоящим. В плохом искать хорошее, чтобы найти покой и утешение. В этом – счастье.
– О чем ты думаешь?
– Я думаю, что пора закурить сигарету.
– Показать тебе, где мы живем?
– Да.
Она ведет меня по маленьким, искривленным переулочкам. Название одного я заметил: рю д'Эспуар. Улица Надежды. Здесь я впервые.
Темные дома окутаны в рождественское настроение. Диккенс… «Et Morlay ?tait aussi mort qu'un dou de porte».
– Здесь, – говорит она и берет меня за руку.
Она показывает на четырехэтажный многоквартирный дом.
– На втором этаже, где балкон… Эти пять окон наши. У второго окна стоит рождественская елка, она аж до потолка.
– Какая комната твоя?
– Первая. Ну, поцелуй же меня.
– Итак, ты живешь здесь? Интересно.
– Сейчас никого нет дома.
– Как называется этот переулок?
– Это улица Пяти Алмазов. Неожиданно эркерное окно освещается.
– Смотри, кто-то зажег свет.
– Ну конечно, горничная! – говорит она.
Как странно, Анн-Клер жила здесь, я в Будапеште, и все же мы встретились.
– А теперь уйдем, я не хочу, чтобы нас здесь видели.
– Милая бедная мама, если бы она знала, что мы оба…
Она тащит меня прочь.
– Как жаль, Анн-Клер, что я не могу провести рождественскую ночь вместе с тобой, только с тобой. Я хотел бы спать с тобой в одной постели, тесно прижавшись к тебе, чувствовать тепло твоего тела, слышать биение твоего сердца. Я не стал бы ничего от тебя требовать. Это вообще невозможно, если ты не захочешь. Я никогда не признавал насилие. Меня удивляет, что ты не хочешь узнать мой характер. Тебе совсем не любопытно, какой я?
– Если ты этого так уж хочешь… Я могу ведь когда-нибудь прийти.
– Сегодня нет?
– Сегодня нет.
– Жаль. Не будем больше об этом. Вот это я называю прелестным рождественским праздником.
– Такое я должна подготовить. У моей комнаты отдельный вход. Если я горничной дам пять франков, она наверняка не выдаст, что я провела ночь не дома. Когда-нибудь это получится…
– Да ты никогда не сделаешь этого.
– Сделаю, будь уверен. Только тебе надо еще немножко подождать. Я совсем не понимаю, почему мужчины всегда сразу об этом начинают думать.
– Я знаю тебя уже четыре месяца. Это ты называешь «сразу»?
Она уже носит на шее небольшую золотую цепочку, которую я подарил ей к Рождеству. Золотой пояс целомудрия был бы оригинальнее; в средние века такая штука была жутко модной. В музее Клуни выставлен один экземпляр, и женщины осматривают его весьма тщательно. «Это омерзительно, Эмиль, я прошу тебя, не смейся так идиотски, это омерзительно. Лучше объясни мне, Эмиль, где перед и где зад, как образованный человек, ты должен это знать».
Мушиноглазый, учитывая, что сегодня праздник, всю ночь дает жечь свет. Я до четырех утра был на ногах – пил, курил и разглядывал звездное небо за черными трубами.
– Да, надо бы мне заказать для нее пояс целомудрия. Но эту тонкую иронию она бы совсем не поняла. Где там мой Будапешт? Если бы дело происходило в Пеште, у нее уже был бы ребенок от меня. Но ведь я знаю ее только четыре месяца. Вот именно… Нужно знать Будапешт…
Тридцать третья глава
И снова потянулись серые будни недели.
Сегодня мы встречаемся в полдень, так как вечером у барышни нет времени. Семья ждет гостей, и она должна быть дома.
Едва выйдя из конторы, она вдруг спрашивает меня:
– Monpti, как меня зовут?
– Что?!
– Какое мое новое имя?
– Ах вот что! Аннушка. Но об этом не говори больше. Сегодня во мне проснулся прамадьяр, который, как известно, обязан ненавидеть и враждовать.
– Аннушка! О! Я целый день размышляла об этом. Ты же меня любишь, если присваиваешь такие особые имена.
Мы обедаем в кондитерской на рю Терез.
Закуска: филе hareng. После этого бифштекс au cresson, с cardons au gratin. (Я это совсем не люблю и заказал лишь для того, чтобы потом отдать Анн-Клер, которая ни за что не заказала бы себе дополнительное блюдо, как бы оно ей ни нравилось.) Сыр называется coeur ? la creme. На столе также четверть литра красного вина.
После трапезы я провожаю ее обратно в бюро, затем иду за своим черным кофе на Монпарнас.
У меня сложилась привычка совершать обход, прежде чем усесться на свое место на террасе в «Кафе дю Дом». Помимо прочих мест заглядываю я и в «Кафе де ля Ротонд», где на стенах висят тесно, впритык, картины, писанные маслом. Под картинами сидят курящие кокотки, как по команде поворачивающие головы к входу при появлении нового посетителя.
Когда я пересекал внутренний зал, кто-то крикнул мне вслед:
– Une seconde, Monsieur! Минутку, мсье!
За столом сидит темноглазая белокурая девица и сигаретой делает мне какие-то знаки.
– Чего тебе?
– Я хочу тебя кое о чем спросить.
– Слушаю.
– Сядь ко мне. Чуточку времени ведь у тебя найдется?
Тотчас появляется официант.
– Что желаете, мсье?
– Принесите мне один ликер, – говорит темноглазая светловолосая женщина и показывает на свою ликерную рюмку. Рядом на маленькой тарелочке лежит счет: четыре франка.
Официант исчезает.
– Заплатишь за меня?
– О чем речь!
– Идешь со мной?
Я кладу на стол пять франков и ухожу, не дожидаясь официанта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75