Я потихоньку открываю дверь и смотрю ей вслед. Она уже убирает следующий номер, весело выбивает постельное белье и насвистывает. Боже праведный, я подсматриваю за горничными! Холодной водой я смачиваю голову, чтобы успокоиться, и ложусь на кровать, чтобы… рассматривать плафон на потолке.
Где же те бабы, которым нужен мужчина? Где они? Потому что здесь не хватает женщины. В следующий раз, когда у меня появятся деньги, Анн-Клер должна напиться. Почему бы нет? Я такой же кавалер, как остальные. Один из моих предков…
Вечером я простудился.
Совсем не понимаю, каким образом. Вечера, правда, холодные, это верно. Но я дал своему организму достаточно времени привыкнуть обходиться без пальто.
– Сегодня я не буду целовать тебя, я простужен, – говорю я Анн-Клер, когда мы встречаемся.
– Нет, поцелуй меня, я еще никогда не получала насморка таким образом.
– О чем ты? Ты еще никогда не заражалась насморком через поцелуй?
– Я не так сказала… а что никогда бы не получила!
– Ты сказала, что еще никогда не получала.
– Нет! Я сказала, никогда бы…
– Скажи, зачем ты лжешь? Я слышал собственными ушами!
– Ты плохо слышал.
– Надо бы каждое твое слово записывать на граммофонную пластинку. Тогда ты не смогла бы спорить. Любая ложь отвратительна. Почему ты не берешь пример с меня? Скажи, я разве лгу?!
– Monpti, у тебя нет пальто?
– Да, но я спортсмен.
– Ты? Да ты ведь такой тонкий!
– Именно поэтому я закаляюсь.
– Обещай мне, что ты сейчас же пойдешь домой и ляжешь в постель. Завтра тебе тоже нужно побыть в постели. А сейчас срочно домой, иначе ты ужасно заболеешь и даже можешь умереть. Завтра вечером я навещу тебя.
У меня нет желания противоречить, я действительно чувствую себя отвратно.
Я иду и сразу же зарываюсь в постель. Но и под одеялом я долго еще мерзну, меня пробирает дрожь. (Заболеть – мне только этого недоставало.) Ночью меня охватил такой жар, что я не мог спать.
Ранним утром в полусне я слышу, как кто-то стучится в мою дверь.
Сонный, растрепанный, я приподнимаюсь на локтях. Кто там может быть?
Дверь осторожно открывается. Анн-Клер просовывает в нее голову. Она дышит часто и прерывисто.
– Что-нибудь случилось?
– Я спешу… только на десять минут… я так беспокоилась за тебя… поэтому решила забежать.
Она быстро сбрасывает пальто и кладет на камин два пакета.
– Я приготовлю тебе грог. У тебя есть кипятильник?
– Мне ничего не надо. Очень мило с твоей стороны, что ты пришла, но…
– Немного грога – это неплохо.
– Кроме того, я швырну «немного грога» в окно. Будь так добра, Анн-Клер, не трогай ничего.
Она уже открывает стенной шкаф. Там все реквизиты, которые необходимы, чтобы есть, не выходя из гостиницы.
Она обнаружит мою нищету.
– Там… – я хотел сказать: там ничего нет, я ем на стороне. Но слишком поздно. Она вытаскивает треснувший кофейник с остатками какао, помятую, видавшую виды кастрюлю, тоже с засохшим какао на дне, подобным древесной корке. Есть там и искривленная ложка и бутылка из-под молока.
Я закрываю глаза, чтобы не видеть эту ужасную картину.
– Я сейчас вымою это, – говорит она совершенно спокойно, без тени удивления в голосе.
Она подворачивает рукава своей блузы и мчится в коридор к водопроводному крану.
– Тсс! Анн-Клер!
Мушиноглазый может настигнуть ее в любой момент. Кроме того, она просто соскребает слой какао из кастрюли, чтобы выбросить его. Я же умею использовать этот слой не один раз.
– Анн-Клер!
Слышно, как плещет вода в коридоре, она моет посуду как угорелая. Придется срочно выбираться из постели и принимать меры.
– Анн-Клер! Пойди сюда!
– Ты меня больше не увидишь, если не разрешишь сварить тебе грог. Не протестуй, этим ты только утомляешь меня, а у меня мало времени. У тебя есть большая ложка?
Я лишь с грустью смотрю на нее.
– Ой, глупая я! Большая ложка вовсе не нужна. Она распаковывает пакеты; на камине стоит бутылка рома в соломенной оплетке и коробка сухарей.
– Ты с ума сошла, Анн-Клер? Ты что задумала?
– Не ссорься со мной сегодня; я очень волнуюсь и совсем тебя не слушаю.
– Пойми же, я совсем не болен! Когда ты уйдешь, я сразу же встану и пойду на ветерке прогуляться. Я не позволю, чтобы женщина тратилась из-за меня! – рычу я. – Мои деньги из банка еще не пришли!
– Я тебя научу, как кричать в присутствии такой милой маленькой женщины. А если ты пойдешь гулять на таком ветру, с тобой случатся ужасные вещи. Покажи язык.
– Чего ты хочешь от меня?
– Посмотрю, не обложен ли он.
– Нет!
– Не кричи! У тебя жар?
– Да. Сорок пять градусов.
Она садится на край кровати, и слезы капают в грог.
– Наш… домовладелец… тоже… от инфлюэнцы… умер…
Неожиданно она становится на колени перед кроватью и говорит:
– Monpti, ведь правда, ты выпьешь это? Ты будешь послушным мальчиком и выпьешь грог?
Она по-матерински и неуклюже гладит мою щеку.
– Я ставлю грог на ночной столик, потому что убегаю. Сухари тоже. Где твои сигареты и спички? Я все поставлю сюда, чтобы тебе не приходилось вставать, но обещай мне, что не будешь много курить. Обещаешь?
Она губами изображает легкий поцелуй, хватает пальто и, не надевая его, убегает. В дверях она оборачивается.
– Вечером я приду еще раз.
Она сбегает по ступенькам. Ее каблучки проворно стучат, но все тише и отдаленнее, пока вовсе не стихают.
Сквозь закрытое окно я слышу звонок в девичьем пансионе. Начинаются занятия. Начинается также дождь, и толстые капли робко стучат в оконное стекло. Рядом кто-то разговаривает, монотонные слова становятся постепенно тише.
Настоящий мужчина не стал бы прикасаться к грогу, в лучшем случае вылил бы его из окна. Но кто это увидит? Никто не смотрит сюда, один Бог. Смирение – добродетель. Это так. А я болен. Выпить грог – это подлость. Когда женщина отдается сама, то принять этот подарок – корректно, правильно; принуждать к нему – прямо-таки по-мужски. Но когда она преподносит кому-то воду с ромом – это совсем другое.
Размышляя об этом, я засыпаю. Когда я пробуждаюсь, снова слышен звонок в пансионе для девушек.
Из четырехугольника окна струится туманный умирающий свет и слабо обрисовывает контуры мебели.
На моем будильнике половина третьего.
Я смотрю в окно, плотный туман покрывает море крыш. Тут и там светящиеся точечки окон борются за свое выживание. Короче говоря, еще всего-навсего вторая половина дня и на улице просто очень сильный туман.
Что мне делать до половины седьмого – пока придет Анн-Клер?
Недавно она попросила старые рисунки, чтобы повесить их в своей комнате. Я заберу рисунки из редакции «Альманаха», если они еще там и не выброшены в корзину. Их я хочу подарить ей. Иначе мне и без того нечего делать.
Эта мысль вдруг ведет к другой. Что вообще со мной будет? Очень скоро произойдет катастрофа в моих отношениях с Мушиноглазым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75