В песнях — дурь, в книгах — мат, в фильмах — беспросветная чернуха. Если кому-то сейчас, как и ей, не по себе, то где найти успокоение?
Столько лет Евгения не оставалась наедине с самой собой, что даже теряется от собственной свободы — оказывается, думать можно не походя, между делом, а не спеша, с расстановкой. Всласть. И никто не помешает: ни храпом, ни замечанием невпопад.
Кто ты, Женя Лопухина? Кем стала? Чего добилась? Хотела же быть художником, но нет, в последний момент передумала, пошла на архитектурный — подкупило название: архитектор!
Вышла замуж за кого-то придуманного — того, кто «бродит по свету»…
Они поженились, и Аркадий больше не выезжал с партиями. Он как будто ждал Евгению, чтобы навсегда покончить с кочевой жизнью: сразу после свадьбы перешел работать в управление. Так что она была женой геолога, но спецификацию его работы познать не успела.
И после свадьбы не рисовала. Евгения думает так и вдруг ощущает в пальцах забытый зуд; представляет себе лист бумаги, на который ложится мягкий акварельный рисунок: плоская крыша многоэтажного дома, на которой стоит девчонка-подросток. Еще угловатая, нескладная. Она протягивает руку мальчишке, который чуть поодаль держит наготове белого голубя с мохнатыми лапками и хохолком на голове. Девчонка хочет метнуть его в небо…
Волосы у нее выбелены солнцем, а глаза светло-карие, с искорками…
На рисунке уже нет того, как девчонка азартно подпрыгивает на месте и неумело свистит.
Сегодня воскресенье, и Евгения решает поваляться в кровати. Конечно, надолго ее не хватит. Привычка рано вставать так укоренилась в ее сознании, что всякое послабление отражается на ней не лучшим образом: переспав, она встает утомленная, разбитая, и в форму ее приводит лишь холодный душ.
Но пока еще нет восьми, квартира покрашена и убрана, завтрак готовить никому не нужно, сама она обойдется и чашкой кофе… Только она успевает так подумать, как звонок в дверь поднимает ее. Ну почему в эту квартиру всегда звонят так рано?!
Оказывается, приехала любимая подруга Люба с мужем. Живет она в станице, в пятидесяти километрах от города, но всегда заезжает к Евгении повидаться — они дружат с первого курса института, в котором учились в одной группе, — получается, почти девятнадцать лет. Люба работает в районной архитектуре. У селян сейчас строительный бум, так что архитектору всегда хватает работы.
В восемнадцать лет Люба дала клятву: никогда не жить в селе, никогда не выходить замуж за рабочего и никогда не строить собственный дом, а жить только в государственной квартире.
Все три зарока ей пришлось нарушить, что опять-таки свидетельствует о правоте древнего мудреца…
Подруга, как всегда, поднялась в квартиру, а мужа оставила в машине. Этакий современный Дон Кихот в юбке с моторизированным Санчо Пансой. Наверняка он ей говорит:
— Иди одна, я вам буду только мешать. Лучше пока схожу в магазин…
Или что-нибудь еще в таком роде. Не то чтобы он недолюбливал Евгению. Они хорошие друзья, но Саша привык оставаться в тени. Любящий, ненавязчивый муж. Чувствует себя вполне комфортно в атмосфере матриархата. Они любят друг друга? Или Люба просто позволяет себя любить? Иначе откуда снисходительный тон, который нет-нет да и проскользнет в ее отношении к нему?
Теперь Евгения часто перебирает знакомые ей браки: счастливые они или нет? Если да, то в чем? Сама она не хотела б становиться главой семьи. А уж слово «равноправие» для отношений между полами она вообще считает чужеродным. Сильный пол должен делать более тяжелую работу. Слабый — более тонкую. Так водится издавна. Так, видимо, распорядилась природа. Когда она видит женщину с тяжелым мешком на плече, у нее сердце сжимается от жалости. Может, потому она всегда хотела иметь мужа сильного, надежного. И разницу в возрасте приняла за эквивалент такой надежности, увы, не понимая, что это от возраста не зависит.
«Ну и что же, что рабочий? — часто повторяла Люба. — Зато мой! И только мой!» Евгения не хочет про своего мужа говорить: зато. Она хочет им гордиться!
— Как живешь? — спрашивает ее Люба и внимательно оглядывает. — Развод на тебе не отразился, не волнуйся! Небось мужики пристают? Их всегда тянет на свеженькое.
Она ревнует к Наде Евгению, хотя и понимает, что они слишком редко видятся, чтобы требовать от нее верности старой подруге. Лучшей, как подчеркивает она.
— Я тут тебе картошки привезла, грибочков…
— Ты чего, к голодающей приехала?
— На одну зарплату теперь не проживешь, — вздыхает Люба. — Купи все на базаре! А у нас все свое.
— Не имей ста рублей! — посмеивается Евгения и, выгрузив сумку, потихоньку подбрасывает подруге часть своей натуроплаты.
— Ты посмотри, мы ехали к убитой горем разведенке, а она ремонт сделала, — мимо глаз зоркой Любы ничего не пройдет, — платье новое купила. Молодец, Женька, так держать!.. Кстати, сколько стоит такая краска? Небось импортная?
— Не знаю. Маляры приходили со своими материалами.
— И сколько ты им заплатила?
— Им — нисколько. А вот тому, кто их прислал, кое-что задолжала…
— Так-так. — Люба явно заинтересована. — Ну-ка, садись и рассказывай все. И чтобы без утайки!
Никто из подруг на утайку не соглашается. Приходится рассказывать, но без особых подробностей.
— Так, значит, Аристов тебе ремонт сделал? — задумчиво говорит Люба. — Бесплатно?
— За десять поцелуев.
— Так ты думаешь…
— А тут и думать нечего! Но я этого не хочу! Я близко знакома с его женой, она хорошая женщина, чего я стану ей подлянку делать?
— Ты права: девиз французских шлюх — не трахайся там, где живешь, и не живи там, где трахаешься!
Евгения морщится.
— Рассобачилась я в своей конторе, — вздохнув, соглашается Люба. — Извини, подружка, если обидела. Так что же ты решила?
— А вот и не знаю. Как заплатить, если он денег не берет?
— Вопрос, конечно, интересный… Он, я заметила, и раньше в компаниях на тебя посматривал, а сейчас… Одна, ничья.
— Да если бы ты знала!
Она спохватилась, что Люба действительно не знает ни о Викторе, ни об Алексее, и рассказывать ей о них вовсе не хотелось! Это лучшей-то подруге! К счастью, Люба так озабочена ситуацией с Аристовым — в общих компаниях она видела его не раз и в отличие от подруги давно определила ему место в своей квалификации о людях, — что не замечает ее оговорки. Люба считает, что с Аристовым надо держать ухо востро. Поэтому и решает:
— Сделай вид, что ничего не случилось!
— Как?!
— Так. Ты об этом просила? Нет. Чья идея? Его. Как и исполнение. Чего он добивается? Чтобы ты чувствовала себя обязанной! Вот и не давай ему такого удовольствия.
— Ты права. Вряд ли поцелуи получатся невинными.
— Наивнячка! Какие поцелуи? Шуток не понимаешь? С голубого ручейка начинается река… Как Чебурашка, ей-богу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Столько лет Евгения не оставалась наедине с самой собой, что даже теряется от собственной свободы — оказывается, думать можно не походя, между делом, а не спеша, с расстановкой. Всласть. И никто не помешает: ни храпом, ни замечанием невпопад.
Кто ты, Женя Лопухина? Кем стала? Чего добилась? Хотела же быть художником, но нет, в последний момент передумала, пошла на архитектурный — подкупило название: архитектор!
Вышла замуж за кого-то придуманного — того, кто «бродит по свету»…
Они поженились, и Аркадий больше не выезжал с партиями. Он как будто ждал Евгению, чтобы навсегда покончить с кочевой жизнью: сразу после свадьбы перешел работать в управление. Так что она была женой геолога, но спецификацию его работы познать не успела.
И после свадьбы не рисовала. Евгения думает так и вдруг ощущает в пальцах забытый зуд; представляет себе лист бумаги, на который ложится мягкий акварельный рисунок: плоская крыша многоэтажного дома, на которой стоит девчонка-подросток. Еще угловатая, нескладная. Она протягивает руку мальчишке, который чуть поодаль держит наготове белого голубя с мохнатыми лапками и хохолком на голове. Девчонка хочет метнуть его в небо…
Волосы у нее выбелены солнцем, а глаза светло-карие, с искорками…
На рисунке уже нет того, как девчонка азартно подпрыгивает на месте и неумело свистит.
Сегодня воскресенье, и Евгения решает поваляться в кровати. Конечно, надолго ее не хватит. Привычка рано вставать так укоренилась в ее сознании, что всякое послабление отражается на ней не лучшим образом: переспав, она встает утомленная, разбитая, и в форму ее приводит лишь холодный душ.
Но пока еще нет восьми, квартира покрашена и убрана, завтрак готовить никому не нужно, сама она обойдется и чашкой кофе… Только она успевает так подумать, как звонок в дверь поднимает ее. Ну почему в эту квартиру всегда звонят так рано?!
Оказывается, приехала любимая подруга Люба с мужем. Живет она в станице, в пятидесяти километрах от города, но всегда заезжает к Евгении повидаться — они дружат с первого курса института, в котором учились в одной группе, — получается, почти девятнадцать лет. Люба работает в районной архитектуре. У селян сейчас строительный бум, так что архитектору всегда хватает работы.
В восемнадцать лет Люба дала клятву: никогда не жить в селе, никогда не выходить замуж за рабочего и никогда не строить собственный дом, а жить только в государственной квартире.
Все три зарока ей пришлось нарушить, что опять-таки свидетельствует о правоте древнего мудреца…
Подруга, как всегда, поднялась в квартиру, а мужа оставила в машине. Этакий современный Дон Кихот в юбке с моторизированным Санчо Пансой. Наверняка он ей говорит:
— Иди одна, я вам буду только мешать. Лучше пока схожу в магазин…
Или что-нибудь еще в таком роде. Не то чтобы он недолюбливал Евгению. Они хорошие друзья, но Саша привык оставаться в тени. Любящий, ненавязчивый муж. Чувствует себя вполне комфортно в атмосфере матриархата. Они любят друг друга? Или Люба просто позволяет себя любить? Иначе откуда снисходительный тон, который нет-нет да и проскользнет в ее отношении к нему?
Теперь Евгения часто перебирает знакомые ей браки: счастливые они или нет? Если да, то в чем? Сама она не хотела б становиться главой семьи. А уж слово «равноправие» для отношений между полами она вообще считает чужеродным. Сильный пол должен делать более тяжелую работу. Слабый — более тонкую. Так водится издавна. Так, видимо, распорядилась природа. Когда она видит женщину с тяжелым мешком на плече, у нее сердце сжимается от жалости. Может, потому она всегда хотела иметь мужа сильного, надежного. И разницу в возрасте приняла за эквивалент такой надежности, увы, не понимая, что это от возраста не зависит.
«Ну и что же, что рабочий? — часто повторяла Люба. — Зато мой! И только мой!» Евгения не хочет про своего мужа говорить: зато. Она хочет им гордиться!
— Как живешь? — спрашивает ее Люба и внимательно оглядывает. — Развод на тебе не отразился, не волнуйся! Небось мужики пристают? Их всегда тянет на свеженькое.
Она ревнует к Наде Евгению, хотя и понимает, что они слишком редко видятся, чтобы требовать от нее верности старой подруге. Лучшей, как подчеркивает она.
— Я тут тебе картошки привезла, грибочков…
— Ты чего, к голодающей приехала?
— На одну зарплату теперь не проживешь, — вздыхает Люба. — Купи все на базаре! А у нас все свое.
— Не имей ста рублей! — посмеивается Евгения и, выгрузив сумку, потихоньку подбрасывает подруге часть своей натуроплаты.
— Ты посмотри, мы ехали к убитой горем разведенке, а она ремонт сделала, — мимо глаз зоркой Любы ничего не пройдет, — платье новое купила. Молодец, Женька, так держать!.. Кстати, сколько стоит такая краска? Небось импортная?
— Не знаю. Маляры приходили со своими материалами.
— И сколько ты им заплатила?
— Им — нисколько. А вот тому, кто их прислал, кое-что задолжала…
— Так-так. — Люба явно заинтересована. — Ну-ка, садись и рассказывай все. И чтобы без утайки!
Никто из подруг на утайку не соглашается. Приходится рассказывать, но без особых подробностей.
— Так, значит, Аристов тебе ремонт сделал? — задумчиво говорит Люба. — Бесплатно?
— За десять поцелуев.
— Так ты думаешь…
— А тут и думать нечего! Но я этого не хочу! Я близко знакома с его женой, она хорошая женщина, чего я стану ей подлянку делать?
— Ты права: девиз французских шлюх — не трахайся там, где живешь, и не живи там, где трахаешься!
Евгения морщится.
— Рассобачилась я в своей конторе, — вздохнув, соглашается Люба. — Извини, подружка, если обидела. Так что же ты решила?
— А вот и не знаю. Как заплатить, если он денег не берет?
— Вопрос, конечно, интересный… Он, я заметила, и раньше в компаниях на тебя посматривал, а сейчас… Одна, ничья.
— Да если бы ты знала!
Она спохватилась, что Люба действительно не знает ни о Викторе, ни об Алексее, и рассказывать ей о них вовсе не хотелось! Это лучшей-то подруге! К счастью, Люба так озабочена ситуацией с Аристовым — в общих компаниях она видела его не раз и в отличие от подруги давно определила ему место в своей квалификации о людях, — что не замечает ее оговорки. Люба считает, что с Аристовым надо держать ухо востро. Поэтому и решает:
— Сделай вид, что ничего не случилось!
— Как?!
— Так. Ты об этом просила? Нет. Чья идея? Его. Как и исполнение. Чего он добивается? Чтобы ты чувствовала себя обязанной! Вот и не давай ему такого удовольствия.
— Ты права. Вряд ли поцелуи получатся невинными.
— Наивнячка! Какие поцелуи? Шуток не понимаешь? С голубого ручейка начинается река… Как Чебурашка, ей-богу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89