Она сидит так пять минут или полчаса, не ощущает, и приходит в себя от того, что строгая врачиха трогает ее за руку. В руках ее маленький кожаный чемоданчик, которого поначалу Евгения не заметила.
— Говорят, ты бузила? Врачу указывала? Молодец! Вовремя подняла тревогу.
И уходит. Евгению не удивляет ее «ты» — Зинаида Емельянова, похоже, ровесница ее матери.
На второй день Аристов приходит в себя. Пробуждение его сознания она чуть не прозевала. Сидела, как обычно, рядом и держала в руке его потеплевшую наконец руку. Евгения прижимает ее к своей щеке и вдруг чувствует, как пальцы Толяна, неловко скользнув, гладят ее. Очнулся! Наконец-то!
— С возвращением! — улыбается она.
— Ты пришла, — говорит он.
— Пришла! — хмыкает Евгения. — Я здесь уже двое суток! «Только на два часа домой бегала!» — добавляет она про себя.
— И спала возле меня? Когда я лежу на спине, я храплю. Я мешал тебе спать!
— Боже, о чем ты думаешь: храпел! Да ты едва дышал!
— Жень, позови санитарку!
— Я все сделаю сама.
— Еще чего! И побыстрее! Я двое суток терпел!
Она бегом выскакивает из палаты, находит санитарку и просит:
— Пожалуйста, зайдите во вторую палату… И сует ей в кармашек халата пятерку.
— Это что же, муж жену стесняется? — удивляется женщина.
— Мы недавно женаты. Он еще не привык.
— А-а-а, тогда понятно, — кивает санитарка и через некоторое время выходит с уткой. — Пришел в себя, слава Богу. А это ничего, обвыкнется!
— Аристов! — сердится Евгения, заходя в палату. — Я от предложенной Кузнецовым сиделки отказалась. И должна во всем ее заменять, понимаешь?
— Понимаю, — кивает он. — Вот когда мы проживем с тобой вместе тридцать лет, тогда, так и быть, разрешу тебе подносить мне утку… А пока попить дай, что-то у меня крышу ветром срывает!
Он отпивает несколько глотков и закрывает глаза.
— А нельзя, чтобы эту гадость с моей руки убрали? — спрашивает он про капельницу.
— Я могла бы спросить у Евгения Леонидовича, — смущается она, — но, честно говоря, после вчерашнего я боюсь к нему подходить. Еще выгонят меня из реанимации. Здесь они очень неохотно родственников держат. Ты потерпи пока, давай уж обхода дождемся.
— Давай, — вздыхает он. — Какая все-таки буря поднималась вчера в нашем тихом омуте?
— Не то кололи, — бурчит она.
— А и правда! — бледно улыбается он. — Пусть боятся!
— Зато теперь, — не сдается она, — меня весь остальной медперсонал любит. Я на их местных звезд наехала. Медсестра — дочь ректора медицинского института, а врач — его будущий зять.
Аристов некоторое время молчит, а потом осторожно шевелит рукой, к которой тянется прозрачный шланг капельницы.
— Такое впечатление, что эта штука лишает меня индивидуальности. Этим раствором растворяют мою особую кровь и тем самым доводят ее концентрацию и состав до уровня среднего серийного больного…
— Кто тут серийный? — бодро вопрошает, входя, лечащий врач, Евгений Леонидович. — Как говорится, шел мимо и зашел. Вас не устраивает наша традиционная капельница? Зато физраствор в ней особый — только для сильных духом мужчин! — Он подмигивает невольно улыбнувшейся Евгении и склоняется над Толяном. — Похоже, наш больной ожил?
— Ожить-то ожил, да как бы не полностью. Ноги от колена и ниже я почему-то не чувствую.
Доктор откидывает одеяло.
— Так чувствуете? А так? — Пальцы его пробегают по ногам Толяна. — Что же вы хотите, сильный удар!.. С позвоночником, друг мой, шутки плохи — такое может выкинуть! Здесь рецепт один — не сдаваться! И терпеть. У нас есть хороший мануальщик, я договорюсь, чтобы он вас тщательно прощупал. Назначим массаж, физиопроцедуры… — Он присаживается на стул у кровати. — Хотите, расскажу случай из моей медицинской практики? Лет двадцать назад я работал в небольшой больнице на Камчатке, когда в один из дней поступил к нам больной из отдаленного эвенкийского стойбища. В истории его болезни медсестрой — или шаманом! — было записано: «Пурункул на правой полужопе».
Аристов беззвучно хохочет. Евгения вторит ему, но внутренне она сжалась в комок. Больные любят Евгения Леонидовича, знают его привычки. Если он рассказывает анекдот или случай из медицинской практики, значит, его что-то беспокоит.
— Прошу прощения за неблагозвучное словцо, но, как говорится, из песни слова не выкинешь!
— Я сейчас! — Она будто невзначай выскальзывает вслед за доктором.
— Евгений Леонидович, насколько у моего… мужа это серьезно?
— Честно говоря, я не знаю, — говорит он задумчиво. — Здесь многое зависит от его индивидуальности. Были случаи, когда люди оставались в инвалидной коляске на всю жизнь. Но возьмите того же Валентина Дикуля. Цирковой артист получил травму позвоночника и приговор врачей: ходить не сможет. А он не только поднялся на ноги, но и стал работать силовым акробатом — легковые машины на себе поднимал!
Что и говорить, врач ее не успокоил! Испугалась она? Евгения спрашивает себя и не чувствует страха. Прорвемся!
На третий день пробуждение Толяна Евгения нахально просыпает. Знает, что он, как говорила бабушка, «продирает глаза чуть свет», но не думала, что, ослабевший и больной, он так быстро вернется к своим привычкам.
И просыпается-то она от его взгляда! Правда, тут же спохватывается:
— Толяша, тебе что-нибудь нужно?
— Ничего. Я просто хочу на тебя смотреть. А ты поспи. Еще рано.
— Скажешь тоже, я здесь не для сна!
— А для чего? — Опять он начинает свою игру с поддразниванием — что ж, значит, есть еще порох в пороховницах!
— Для того, чтобы ухаживать за моим любимым и единственным.
Увы, хватает его пока ненадолго. Толян пробует пошевелиться, как Гулливер, спутанный лилипутскими веревками-нитками. И несмотря на то что проводок остался всего один — от капельницы, — чувствует себя связанным. Вот это разоспалась, Лопухина, не услышала, как медсестра вошла.
— Она тебя разбудила?
— Я все равно уже не спал. Сколько можно? Кажется, я отоспался на всю оставшуюся жизнь.
Медсестра опять появляется — с градусником и со шприцем. На редкость молчаливая. Впрочем, и Толян при ее манипуляциях как бы не присутствует, а унесся мыслями, думает о чем-то своем.
«О Зубенко! — решает Евгения. — И такая эта мысль тревожная, что не дает ему покоя. Какую же ты ношу взвалил на себя, любимый мой, чтобы прикрыть меня собой!»
Нужно выяснить, что же случилось на самом деле на том проклятом шоссе. Вряд ли Толян сознательно пошел на откровенное убийство…
Глава 26
Сегодня Аристова перевели в обычную двухместную палату.
Его сосед — как он представился, просто Михалыч — пожилой человек, но подвижный как ртуть. По внешнему виду ему можно дать семьдесят лет, но по бьющей ключом энергии — не больше пятидесяти.
Михалыча постоянно кто-то ищет, в нем нуждаются все, даже медсестры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Говорят, ты бузила? Врачу указывала? Молодец! Вовремя подняла тревогу.
И уходит. Евгению не удивляет ее «ты» — Зинаида Емельянова, похоже, ровесница ее матери.
На второй день Аристов приходит в себя. Пробуждение его сознания она чуть не прозевала. Сидела, как обычно, рядом и держала в руке его потеплевшую наконец руку. Евгения прижимает ее к своей щеке и вдруг чувствует, как пальцы Толяна, неловко скользнув, гладят ее. Очнулся! Наконец-то!
— С возвращением! — улыбается она.
— Ты пришла, — говорит он.
— Пришла! — хмыкает Евгения. — Я здесь уже двое суток! «Только на два часа домой бегала!» — добавляет она про себя.
— И спала возле меня? Когда я лежу на спине, я храплю. Я мешал тебе спать!
— Боже, о чем ты думаешь: храпел! Да ты едва дышал!
— Жень, позови санитарку!
— Я все сделаю сама.
— Еще чего! И побыстрее! Я двое суток терпел!
Она бегом выскакивает из палаты, находит санитарку и просит:
— Пожалуйста, зайдите во вторую палату… И сует ей в кармашек халата пятерку.
— Это что же, муж жену стесняется? — удивляется женщина.
— Мы недавно женаты. Он еще не привык.
— А-а-а, тогда понятно, — кивает санитарка и через некоторое время выходит с уткой. — Пришел в себя, слава Богу. А это ничего, обвыкнется!
— Аристов! — сердится Евгения, заходя в палату. — Я от предложенной Кузнецовым сиделки отказалась. И должна во всем ее заменять, понимаешь?
— Понимаю, — кивает он. — Вот когда мы проживем с тобой вместе тридцать лет, тогда, так и быть, разрешу тебе подносить мне утку… А пока попить дай, что-то у меня крышу ветром срывает!
Он отпивает несколько глотков и закрывает глаза.
— А нельзя, чтобы эту гадость с моей руки убрали? — спрашивает он про капельницу.
— Я могла бы спросить у Евгения Леонидовича, — смущается она, — но, честно говоря, после вчерашнего я боюсь к нему подходить. Еще выгонят меня из реанимации. Здесь они очень неохотно родственников держат. Ты потерпи пока, давай уж обхода дождемся.
— Давай, — вздыхает он. — Какая все-таки буря поднималась вчера в нашем тихом омуте?
— Не то кололи, — бурчит она.
— А и правда! — бледно улыбается он. — Пусть боятся!
— Зато теперь, — не сдается она, — меня весь остальной медперсонал любит. Я на их местных звезд наехала. Медсестра — дочь ректора медицинского института, а врач — его будущий зять.
Аристов некоторое время молчит, а потом осторожно шевелит рукой, к которой тянется прозрачный шланг капельницы.
— Такое впечатление, что эта штука лишает меня индивидуальности. Этим раствором растворяют мою особую кровь и тем самым доводят ее концентрацию и состав до уровня среднего серийного больного…
— Кто тут серийный? — бодро вопрошает, входя, лечащий врач, Евгений Леонидович. — Как говорится, шел мимо и зашел. Вас не устраивает наша традиционная капельница? Зато физраствор в ней особый — только для сильных духом мужчин! — Он подмигивает невольно улыбнувшейся Евгении и склоняется над Толяном. — Похоже, наш больной ожил?
— Ожить-то ожил, да как бы не полностью. Ноги от колена и ниже я почему-то не чувствую.
Доктор откидывает одеяло.
— Так чувствуете? А так? — Пальцы его пробегают по ногам Толяна. — Что же вы хотите, сильный удар!.. С позвоночником, друг мой, шутки плохи — такое может выкинуть! Здесь рецепт один — не сдаваться! И терпеть. У нас есть хороший мануальщик, я договорюсь, чтобы он вас тщательно прощупал. Назначим массаж, физиопроцедуры… — Он присаживается на стул у кровати. — Хотите, расскажу случай из моей медицинской практики? Лет двадцать назад я работал в небольшой больнице на Камчатке, когда в один из дней поступил к нам больной из отдаленного эвенкийского стойбища. В истории его болезни медсестрой — или шаманом! — было записано: «Пурункул на правой полужопе».
Аристов беззвучно хохочет. Евгения вторит ему, но внутренне она сжалась в комок. Больные любят Евгения Леонидовича, знают его привычки. Если он рассказывает анекдот или случай из медицинской практики, значит, его что-то беспокоит.
— Прошу прощения за неблагозвучное словцо, но, как говорится, из песни слова не выкинешь!
— Я сейчас! — Она будто невзначай выскальзывает вслед за доктором.
— Евгений Леонидович, насколько у моего… мужа это серьезно?
— Честно говоря, я не знаю, — говорит он задумчиво. — Здесь многое зависит от его индивидуальности. Были случаи, когда люди оставались в инвалидной коляске на всю жизнь. Но возьмите того же Валентина Дикуля. Цирковой артист получил травму позвоночника и приговор врачей: ходить не сможет. А он не только поднялся на ноги, но и стал работать силовым акробатом — легковые машины на себе поднимал!
Что и говорить, врач ее не успокоил! Испугалась она? Евгения спрашивает себя и не чувствует страха. Прорвемся!
На третий день пробуждение Толяна Евгения нахально просыпает. Знает, что он, как говорила бабушка, «продирает глаза чуть свет», но не думала, что, ослабевший и больной, он так быстро вернется к своим привычкам.
И просыпается-то она от его взгляда! Правда, тут же спохватывается:
— Толяша, тебе что-нибудь нужно?
— Ничего. Я просто хочу на тебя смотреть. А ты поспи. Еще рано.
— Скажешь тоже, я здесь не для сна!
— А для чего? — Опять он начинает свою игру с поддразниванием — что ж, значит, есть еще порох в пороховницах!
— Для того, чтобы ухаживать за моим любимым и единственным.
Увы, хватает его пока ненадолго. Толян пробует пошевелиться, как Гулливер, спутанный лилипутскими веревками-нитками. И несмотря на то что проводок остался всего один — от капельницы, — чувствует себя связанным. Вот это разоспалась, Лопухина, не услышала, как медсестра вошла.
— Она тебя разбудила?
— Я все равно уже не спал. Сколько можно? Кажется, я отоспался на всю оставшуюся жизнь.
Медсестра опять появляется — с градусником и со шприцем. На редкость молчаливая. Впрочем, и Толян при ее манипуляциях как бы не присутствует, а унесся мыслями, думает о чем-то своем.
«О Зубенко! — решает Евгения. — И такая эта мысль тревожная, что не дает ему покоя. Какую же ты ношу взвалил на себя, любимый мой, чтобы прикрыть меня собой!»
Нужно выяснить, что же случилось на самом деле на том проклятом шоссе. Вряд ли Толян сознательно пошел на откровенное убийство…
Глава 26
Сегодня Аристова перевели в обычную двухместную палату.
Его сосед — как он представился, просто Михалыч — пожилой человек, но подвижный как ртуть. По внешнему виду ему можно дать семьдесят лет, но по бьющей ключом энергии — не больше пятидесяти.
Михалыча постоянно кто-то ищет, в нем нуждаются все, даже медсестры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89