Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. «Пока не забыла!»
Нет, не портрет. Всю ее фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру, — у нее тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и взлетит к нему… Господи, если бы так было!
Евгения больше не может сдерживаться, и слезы льются из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть ее, такую зареванную, и слышит голос Аристова:
— Жень, опять ты не закрыла дверь!
Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:
— Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!
Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.
— Жека, у тебя ничего не случилось?
— Юля умерла, — глухо говорит она и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.
Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.
— Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!
— Зачем ей углы? — в недоумении перестает плакать Евгения.
— Нечем было упереться, вот ее и раздавили.
— Откуда ты знаешь, что ее раздавили? — продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова — он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать…
— Ты сама так нарисовала. Парня ее из окна выбросили…
— Он сам прыгнул.
— Сам? Здоровый мужик — и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.
— Напридумывал! — бурчит Евгения и идет умываться в ванную. — На рисунок посмотрел и сразу все понял!
Странно действует на нее этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает ее на пререкания с ним.
— Успокоилась? — насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.
— Ты вообще зачем пришел? — сварливо спрашивает она. — Книгу принес?
— Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес — и уходи. Вон уже рот раскрыла. А признайся, разве тебе не хреново?
— Какой ты грубый, Аристов! — подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло. — Что тебе от меня надо?
— Ничего не надо! — злится он. — Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог! — И плюхается в кресло напротив. — Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.
— Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких… Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине…
— Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки… И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?
— Нет, — растерянно говорит Евгения; только что до нее дошел смысл его аферы — действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!
— Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.
— Скотина ты, Аристов!
— Скотина, — соглашается он и тяжело вздыхает. — Я — как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь и другим не даю.
Евгении лестно, что ее сравнивают е сундуком золота, но это ее вовсе не успокаивает.
— А жизнь проходит! — с упреком говорит она, и глазам ее опять становится горячо.
— Только не плачь, пожалуйста! — просит он. — Ты рвешь мне сердце.
А разве он ее не рвет? Вечно появляется как тайфун: пронесся, разрушил все, что мог, и исчез! И ему все равно, как она живет без него!
— Поцелуй меня, Толя! — тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за нее?
Он, только что сидевший в позе обреченного, подхватывается и недоверчиво смотрит на нее: шутит, что ли? Но нерешительность его длится одну-две секунды. Толян живет в другом измерении, там время идет гораздо быстрее…
Аристов встает с кресла, но не бросается к ней, а осторожно подходит и обнимает за плечи, поднимая ее к себе. Как изнывающий от жажды в пустыне, он хочет продлить удовольствие, чтобы напиться надолго — кто знает, когда еще встретится оазис? Касается губами ее шеи, глаз и только потом приникает к губам. Как мучительно сладок этот поцелуй! Но что с Толяном? Почему он пытается отстраниться от нее, как будто длить мгновение ему невыносимо?
До сих пор в их отношениях Евгения плыла по течению. Вернее, от Толяна исходила инициатива, а она старалась ее погасить.
Теперь, похоже, смерть Юлии произвела в ее душе переворот. Все заботы Евгении о добром имени, надуманные обязательства перед Ниной Аристовой отошли на второй план. Осталась тревога: значит, она тоже смертна — сегодня живет, а завтра — уже нет? Тогда зачем же позволяет другим вмешиваться в свою судьбу? Чтобы тоже когда-нибудь прыгнуть с балкона?
Кто эти зловредные другие? Никто теперь на нее не давит, и нечего рассуждать с таким надрывом! Она сама себе хозяйка! Вот только Аристов… Смотрит на нее своими глазюками цвета речного омута. Собственно, она не совсем уверена, что омут именно такой — серо-зеленый, но сравнение ей нравится. Наверное, поэтому, когда Евгения долго смотрит в его глаза, кажется, что ее куда-то затягивает, кружится голова, не хватает воздуха… В таком омуте должны водиться черти. Вот только тишина настораживает. Это означает: жди неприятностей!
— Ты дверь закрыл или оставил открытой? — как бы между прочим спрашивает она.
— Конечно, закрыл. Попробуй оставить открытой, сразу набежит куча мужиков!
— Что ты имеешь в виду?
Холодность ее тона беспокоит Толяна, и глаза его потихоньку теряют колдовскую зелень, приобретая сталь. Нельзя с ней расслабляться!
— Имею в виду только то, что ты слишком многим мужчинам нравишься!.. До чего ж ты, Лопухина, ежиха колючая! Чуть прикоснись — фыр! — и иголки наружу!
Ну вот, опять она все испортила. Хотела же по-хорошему. А вообще чего она хотела? Расслабиться и уступить? И тут же посмеивается про себя: глупый, он упустил момент! Теперь когда еще она так размякнет, чтобы подобная мысль могла прийти ей в голову!
— Хочешь кофе? — вежливо спрашивает она — пора вспомнить и про обязанности хозяйки!
— Канэшна хачу! — обрадованно соглашается он, копируя грузинский акцент.
Два дурачка! Даже прикалываются одинаково.
— Сюда принести, или пойдем в кухню?
— В кухню. Здесь у меня такой расслабон начинается, что я боюсь не выдержать.
— Ничего не бойся, я выдержу! — самоуверенно обещает она.
— Выдержишь?
— Одной левой!
Опять она попадается на собственную удочку! Чего хвастаться? Разве не была только что она в его объятиях и не млела от желания?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89