Оставались такие фанатики, как Попов, как Иваныч, который отдал институту больше тридцати лет, и женщины, генетически настроенные против любых крутых перемен. Эти люди не спешили покидать институтские стены. Зачем? Чтобы вне этих стен слышать, как неправильно жили? Да и альтернативы, если честно, особой не было: отработанный материал, кому он нужен? В коридорах стали поговаривать о штатном сокращении, в воздухе запахло предательством и безразличием. Чтобы уцелеть, требовались перемены. О них и шла речь в открытом письме. Реакция директора оказалась банальной: Филимонов намекнул, что незаменимых нет, а спустя пару дней и вовсе прекратил общение со своим замом. Однако Борис был не одинок. Открытое письмо цитировалось в лабораториях и курилках. Глебова поддержали в Комитете. Но и противоборствующая сторона не дремала. В общем, сегодня этот фурункул должен прорваться, неизвестно только, куда потечет гной. Зазвонил телефон.
— Слушаю!
— Глебов, — голос жены был веселым и ласковым, — я готовлю мясо по-голландски, твое любимое. Ты когда придешь?
— Не знаю, скорее всего не скоро. У нас собрание.
— Сократи, ты же начальник!
— Алла, я работаю, а не лимитирую время. Пора бы к этому привыкнуть.
Трубка вздохнула и зачастила возмущенными гудками. Ну вот, опять обиделась! Занялась бы чем-нибудь, что ли? Работать бы пошла, хорошая медсестра — нужное для народа дело. И рука у Алки легкая: не укол — поцелуй бабочки. Он вспомнил, как познакомился со своей будущей женой. Двусторонняя пневмония свалилась как снег на голову. Да еще в мае, да еще в одночасье, и в запарку, когда от работы не продохнуть, а каждая минута на вес золота. Издеваясь, скалилась, подлюга: отдохни, дескать, а я тебя пригрею. Пригрела! Температура под сорок, Серега в отпуске, Попов из лаборатории носа не кажет. На звонок в дверь пошел как в тумане. Вспомнив, кого увидел тогда на пороге, Борис ухмыльнулся. До сих пор пульс дает легкий сбой. Наверное, его легкие и задышали тогда, как жабры в воде, при виде Аллы. Ноги — от шеи, узкие щиколотки, тонкая талия и высокая грудь — одного этого достаточно для улета. А ведь были еще огромные голубые глаза, потрясающая улыбка и забота. Немудрено, что не заметил, как оказался окольцованным. Медсестра из поликлиники метила иглой в задницу, а попала в сердце. Глебов досадливо поморщился: черт, куда его занесло! Мысли — как у директорской Инны, такие же надушенные и жеманные. Тьфу! Он потянулся за сигаретой и уткнулся в наброски своего предстоящего выступления, потолкуй предстоит серьезный — не до соплей.
Разговор действительно вышел непростой. Но и результат ошарашил филимоновцев: идеи зама поддержали почти единогласно, а семьдесят пять процентов трудового коллектива проголосовали за нового директора — Бориса Андреевича Глебова.
— Старик, это виктория! — ликовал Попов, выходя с Борисом на заснеженную улицу. — С тебя причитается пятьсот капель чистенького, как слеза ребенка! И для этой слезы я с удовольствием выделю часок своего драгоценного времени.
— Остынь! — охладил его пыл Борис. — Ты же знаешь, я совсем не стремлюсь в главное кресло, меня вполне устраивает мое — это во-первых. Во-вторых, мы только в начале пути, и он не будет легким, уверяю тебя. Так что пить пока рановато.
— Нэ кажи, кум! — не сдавался завлаб. — Сегодня мы одержали полную победу! С меня под капли — пирожок с капустой. Здесь такой кадр объявился! Представляешь, пирожками торгует, собственной выпечки. Не женщина — омут! И чует мое холостяцкое сэрдэнько — утону.
— Не потонешь, не стони! Упаковал ты свое «сэрдэнько» в мощный спасательный жилет, — оборвал ахи друга Борис. — Вспомни, сколько раз тонул? И ничего, по суше топаешь.
— Не видал ты, старик, этих серых глаз, не едал ее пирогов — нирвана!
— Тебя подвезти? До метро — без проблем.
— Не-а, — ухмыльнулся Попов, — я пешочком пройдусь. Меня ждут.
На углу призывно размахивала рукой стройная женская фигурка в дубленой куртке и обтягивающих брючках.
— Ну-ну, — хмыкнул Борис, открывая дверцу машины, — это, что ли, твои серые глаза?
— Если бы! — мечтательно вздохнул лирик. — Их еще завоевывать да завоевывать. — И устремился вперед, бросив на ходу: — Пока, старик! — По тихому переулку полетел веселый баритон: — Оленька, прости, что заставил ждать! Не по собственному разумению, а токмо волей пославшей мя науки украл у нас двадцать минут!
«Как говорится, с одной ягоды сыт не будешь», — усмехнулся Борис, проезжая мимо нежной парочки.
А ведь как в воду глядел, предсказывая трудный путь! После институтского собрания события понеслись снежной лавиной. Как и полагается по закону Ньютона — вниз. Чтобы похоронить под собой наивные мечтания. Министерство, естественно, переназначило прежнего директора, то есть Филимонов остался в своем кресле, даже задницу приподнимать не надо, чтобы приудобиться. Те, кто прежде подталкивал Глебова к активным действиям, обещая поддержку, теперь сокрушенно разводили руками.
— К сожалению, система пока еще очень сильна, Борис Андреевич. — Подбадривали. — Ваши идеи весьма перспективны. Время работает на вас. Кто не умеет проигрывать, тот не умеет побеждать. — Несли ахинею, отводя глаза. — Лучше проиграть сражение, но выиграть войну.
Он ученый — не армейский курсант. На кой ляд ему этот военный ликбез! Бросалась в глаза характерная особенность речи: местоимение «вас» напрочь вытеснило «нас», прежде было наоборот. Оно и понятно, стая изгоняет побежденных, хорошо — не загрызает, и на том спасибо. Удивил Филимонов: прямо Соломон, разводящий на досуге кур. Сомнительно, правда, что сам додумался (наверняка старшие товарищи подсказали), но решение было мудрым, не поспоришь: на должность зама по науке назначил самого ярого своего оппонента. Прежний рупор глебовских идей, клявший реакционера-директора на каждом углу, вечерком тихонько въехал в новый кабинет, сменил на двери табличку и старательно избегал своего предшественника-бунтаря. При редких встречах Борис брезгливо морщился: идиоты, не понимают, что плевать ему на эту мышиную закресельную возню! За науку обидно, за людей: будут перебиваться за счет сдачи площадей в аренду. Верхушка станет «зеленеть», народ — сереть, тем и кончится. Придумали новую должность — главный физик. Это надо же! Как будто прочертили мелом цирковой круг. Но на этой арене он выступать клоуном не собирается, профессия не та.
Заболел Иваныч, у бедного старика прихватило сердце. Борис навестил его дома. Степенно беседовали, пили чай с домашними пирожками, мастер вспоминал молодость. Провожая Бориса, признался:
— Уйду я, Андреич. Отболею — и уйду. Оно, конечно, тридцать два годка легко не переступишь: душой к стенам прикипел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Слушаю!
— Глебов, — голос жены был веселым и ласковым, — я готовлю мясо по-голландски, твое любимое. Ты когда придешь?
— Не знаю, скорее всего не скоро. У нас собрание.
— Сократи, ты же начальник!
— Алла, я работаю, а не лимитирую время. Пора бы к этому привыкнуть.
Трубка вздохнула и зачастила возмущенными гудками. Ну вот, опять обиделась! Занялась бы чем-нибудь, что ли? Работать бы пошла, хорошая медсестра — нужное для народа дело. И рука у Алки легкая: не укол — поцелуй бабочки. Он вспомнил, как познакомился со своей будущей женой. Двусторонняя пневмония свалилась как снег на голову. Да еще в мае, да еще в одночасье, и в запарку, когда от работы не продохнуть, а каждая минута на вес золота. Издеваясь, скалилась, подлюга: отдохни, дескать, а я тебя пригрею. Пригрела! Температура под сорок, Серега в отпуске, Попов из лаборатории носа не кажет. На звонок в дверь пошел как в тумане. Вспомнив, кого увидел тогда на пороге, Борис ухмыльнулся. До сих пор пульс дает легкий сбой. Наверное, его легкие и задышали тогда, как жабры в воде, при виде Аллы. Ноги — от шеи, узкие щиколотки, тонкая талия и высокая грудь — одного этого достаточно для улета. А ведь были еще огромные голубые глаза, потрясающая улыбка и забота. Немудрено, что не заметил, как оказался окольцованным. Медсестра из поликлиники метила иглой в задницу, а попала в сердце. Глебов досадливо поморщился: черт, куда его занесло! Мысли — как у директорской Инны, такие же надушенные и жеманные. Тьфу! Он потянулся за сигаретой и уткнулся в наброски своего предстоящего выступления, потолкуй предстоит серьезный — не до соплей.
Разговор действительно вышел непростой. Но и результат ошарашил филимоновцев: идеи зама поддержали почти единогласно, а семьдесят пять процентов трудового коллектива проголосовали за нового директора — Бориса Андреевича Глебова.
— Старик, это виктория! — ликовал Попов, выходя с Борисом на заснеженную улицу. — С тебя причитается пятьсот капель чистенького, как слеза ребенка! И для этой слезы я с удовольствием выделю часок своего драгоценного времени.
— Остынь! — охладил его пыл Борис. — Ты же знаешь, я совсем не стремлюсь в главное кресло, меня вполне устраивает мое — это во-первых. Во-вторых, мы только в начале пути, и он не будет легким, уверяю тебя. Так что пить пока рановато.
— Нэ кажи, кум! — не сдавался завлаб. — Сегодня мы одержали полную победу! С меня под капли — пирожок с капустой. Здесь такой кадр объявился! Представляешь, пирожками торгует, собственной выпечки. Не женщина — омут! И чует мое холостяцкое сэрдэнько — утону.
— Не потонешь, не стони! Упаковал ты свое «сэрдэнько» в мощный спасательный жилет, — оборвал ахи друга Борис. — Вспомни, сколько раз тонул? И ничего, по суше топаешь.
— Не видал ты, старик, этих серых глаз, не едал ее пирогов — нирвана!
— Тебя подвезти? До метро — без проблем.
— Не-а, — ухмыльнулся Попов, — я пешочком пройдусь. Меня ждут.
На углу призывно размахивала рукой стройная женская фигурка в дубленой куртке и обтягивающих брючках.
— Ну-ну, — хмыкнул Борис, открывая дверцу машины, — это, что ли, твои серые глаза?
— Если бы! — мечтательно вздохнул лирик. — Их еще завоевывать да завоевывать. — И устремился вперед, бросив на ходу: — Пока, старик! — По тихому переулку полетел веселый баритон: — Оленька, прости, что заставил ждать! Не по собственному разумению, а токмо волей пославшей мя науки украл у нас двадцать минут!
«Как говорится, с одной ягоды сыт не будешь», — усмехнулся Борис, проезжая мимо нежной парочки.
А ведь как в воду глядел, предсказывая трудный путь! После институтского собрания события понеслись снежной лавиной. Как и полагается по закону Ньютона — вниз. Чтобы похоронить под собой наивные мечтания. Министерство, естественно, переназначило прежнего директора, то есть Филимонов остался в своем кресле, даже задницу приподнимать не надо, чтобы приудобиться. Те, кто прежде подталкивал Глебова к активным действиям, обещая поддержку, теперь сокрушенно разводили руками.
— К сожалению, система пока еще очень сильна, Борис Андреевич. — Подбадривали. — Ваши идеи весьма перспективны. Время работает на вас. Кто не умеет проигрывать, тот не умеет побеждать. — Несли ахинею, отводя глаза. — Лучше проиграть сражение, но выиграть войну.
Он ученый — не армейский курсант. На кой ляд ему этот военный ликбез! Бросалась в глаза характерная особенность речи: местоимение «вас» напрочь вытеснило «нас», прежде было наоборот. Оно и понятно, стая изгоняет побежденных, хорошо — не загрызает, и на том спасибо. Удивил Филимонов: прямо Соломон, разводящий на досуге кур. Сомнительно, правда, что сам додумался (наверняка старшие товарищи подсказали), но решение было мудрым, не поспоришь: на должность зама по науке назначил самого ярого своего оппонента. Прежний рупор глебовских идей, клявший реакционера-директора на каждом углу, вечерком тихонько въехал в новый кабинет, сменил на двери табличку и старательно избегал своего предшественника-бунтаря. При редких встречах Борис брезгливо морщился: идиоты, не понимают, что плевать ему на эту мышиную закресельную возню! За науку обидно, за людей: будут перебиваться за счет сдачи площадей в аренду. Верхушка станет «зеленеть», народ — сереть, тем и кончится. Придумали новую должность — главный физик. Это надо же! Как будто прочертили мелом цирковой круг. Но на этой арене он выступать клоуном не собирается, профессия не та.
Заболел Иваныч, у бедного старика прихватило сердце. Борис навестил его дома. Степенно беседовали, пили чай с домашними пирожками, мастер вспоминал молодость. Провожая Бориса, признался:
— Уйду я, Андреич. Отболею — и уйду. Оно, конечно, тридцать два годка легко не переступишь: душой к стенам прикипел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91