Язык — на веревочку, ушки — на макушку.
— Ну, за встречу? — поднял Федя свой стакан, наполовину заполненный водкой.
— Ага! — подняла свой «собутыльница» и, потянувшись к чужому, вдруг замерла на полпути.
— Я, это, не могу водку не запивать, — стыдливо призналась. — Можно водички, Федор Феофилактович?
— Эх, Василиса ты прекрасная, кто ж водку-то водой портит? — укорил бестолковую знаток, но стакан отставил. — Щас, момент! — И выскочил в кухню.
— Холодной, пожалуйста! — крикнула капризница. — Слейте водичку в кране!
В кухне послушно зашумела вода, а гостья повела себя как бывалая шпионка. И после нехитрой комбинации с облегчением откинулась на стуле, безмятежно ожидая хозяина. Тот не заставил себя долго ждать, появившись через пару секунд с кружкой, доверху наполненной водой.
— Все! Больше из-за стола не встану, хоть ты тресни!
— А больше и не придется, — сияя лучистыми глазами, пообещала «прекрасная».
Выпили за встречу, потом — за милицию, за удачу в делах.
— Ты, это, Василиса, не болтай никому, что здесь была. Явка секретная, государственная, можно сказать. Только посвященные в курсе.
— Ага, — важно кивнула «посвященная».
После третьего тоста гостья слегка забеспокоилась, поглядывая на часы. Хозяин, напротив, осмелел и решил проявить, наконец, свои мужские качества.
— Васька, подь сюда! — Он схватил ее за руку и потянул к себе.
— Федор Феофилактович, вина не хотите? Для вас выбирала.
— Думала за меня? — ухмыльнулся Федя.
— Ну!
— Тогда пошли, вместе подумаем. — Он решительно поднялся из-за стола и потянул ее за собой в угол, туда, где, гордо подбоченясь пуховыми подушками под кружевными накидками, возвышалась кровать. Верхушки ее стенок украшали блестящие металлические шарики — такие маленькая Васенька любила откручивать, придумывая игру в считалку. Эти шарики отбросили последние сомнения.
— Федор Феофилактович, а правда, что вас повысили в звании? — обласкала она взглядом захмелевшего участкового.
— Щас покажу! — Он сдернул с кровати цветастое стеганое покрывало и плюхнулся на пышное одеяло, просушенное на летнем солнце заботливой хозяйкой. — Давай китель!
Васса послушно подала мундир и налила в стакан вина.
— Молодец! Ты, это, садись рядом, не стой, в ногах правды нет.
Она молча кивнула и присела на краешек супружеского ложа.
— Так, где ж оно? — бормотал Федя, роясь в карманах. — А, нашел! Гляди, Василиса, и помни: с большим человеком щас трахаться будешь! — Служилый вытащил удостоверение и, раскрыв, помахал перед носом.
— Можно посмотреть?
— Валяй! Стакан дай!
Беспрекословно подала вино, и с интересом уткнулась в корочку. Через несколько секунд вдруг послышался мощный храп. Наконец-то! А то уж беспокоиться начала: неужели фармакология подвела? Несостоявшаяся фаворитка осторожно вытянула китель из безвольных рук и, тщательно расправив, аккуратно повесила на спинку стула. Стакан с вином трогать не стала — алая лужица расползлась по снежному пододеяльнику. Тихая гостья еще раз внимательно изучила новенький, пахнущий типографской краской документ. На светлом фоне горделиво красовались буквы, выведенные каллиграфическим почерком: капитан милиции Мортиков Федор Феофилактович. Самодовольная круглая физиономия доказательно подтверждала сей неоспоримый факт. Налюбовавшись, она с сожалением положила удостоверение рядом с крепким Фединым задом. «Запел соловьем, а свел на кукареку, — вздохнула странная гостья. — Нуда, Бог даст, простят. У нашей милиции дефицит кадров». Потом еще раз внимательно осмотрела комнату и, довольная, вышла с сумкой в прихожую. За дверью от души пожелала бедняге, чтобы пурген подействовал не так быстро, как клофелин. Спускаясь по лестнице, вспомнила слова преподобного Исайи: «Четыре есть вещи, которые покрывают ум мраком: ненависть к ближнему, презрение, зависть и подозрение».
Но сказать их было некому — Федор Феофилактович Мортиков крепко спал.
— Федька, у нас автобус сломался! Представляешь?! А я вышла — тачку поймала и взад поехала. Федор, ты дрыхнешь, что ли? Че молчишь? Ты ж дома, я знаю!
В комнату вошла невысокая, плотно сбитая молодуха.
— Мать честная, да что ж за вонь такая! — Она зажала нос и злобно щелкнула выключателем.
В разобранной постели, на лилейном вышитом пододеяльнике, любовно укутавшем пуховое одеяло, хрюкал и храпел ее муж. На столе, среди остатков колбасы, зелени и сыра стояла пустая бутылка «Московской» и вино. Две тарелки, две вилки, два стакана. С одного нагло скалились жирные изогнутые полоски помады.
— Ах ты, козел поганый! — взвизгнула женщина и дернула храпевшего за ногу.
Из-под бедра выглянуло новенькое удостоверение цвета спелой вишни. Черные изящные буквы со строгим Фединым ликом на светлом фоне гуртом потонули в жидком коричневом месиве, зловонной лужей растекавшимся по накрахмаленной ткани.
Январь, 2003 год
«8 января.
Отмелькался «тщательный пробор»! Убит Баркудин — «милый» мальчик с ножом, наглый бандит, крупный бизнесмен и начинающий политик. Подонок и убийца. Нашелся, наконец, в банке паук и посильнее — загрыз сородича. Сколько же на нем крови и предательства? Эту душу наверняка даже к чистилищу не допустят. Тяжела. Ну что ж, воздастся каждому по делам его».
Глава 8
Осень, 1992 год
Скандала не было. Никто никого не хватал за руки, не цеплялся за ноги, не умолял остаться, не молил о прощении. Ни слез, ни оскорблений, ни упреков — ничего. Скучно, обыденно. И противно — как плевок или воронье дерьмо, капнувшее вдруг сверху на голову. Она, правда, пыталась поначалу стать в позу заброшенной жены, но попытка выглядела такой жалкой, что даже Алка это поняла и заткнулась.
Эксперимент со счастливым супружеством запороли. Безмятежной старости не дождались. Не случилось в их жизни вязаных шарфов, щекастых внучков и дачного самовара с дружным семейством за круглым столом на вечерней терраске. Идиллия лажанулась.
«Твою мать, ну как она могла засандалить нож в спину?!» Борис ворочался на мягком диване в гостиной, точно на раскаленной жаровне в аду. Не получается, не выходит бесстрастный анализ ситуации, когда предает самый близкий, а ласковая улыбка оборачивается звериным оскалом. Он нащупал на журнальном столике сигареты, зажигалку. Закурил. Из спальни доносилось едва слышное хлюпанье носом. Внезапно вспомнилось другое хлюпанье…
Тот день выдался особенно жарким, ленивым и липким. Зной сгустился, будто мед в сотах. Не хотелось двигаться, не было сил шевелиться. И до вечера они провалялись на прохладном дощатом полу, перекатываясь иногда на грубые домотканые коврики. Гладкие коричневые доски охлаждали водой из цинкового ведра, стоявшего в темных сенях. Хозяйка, сдавая флигель на десять дней, убеждала, что сенцами можно пользоваться как холодильником:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Ну, за встречу? — поднял Федя свой стакан, наполовину заполненный водкой.
— Ага! — подняла свой «собутыльница» и, потянувшись к чужому, вдруг замерла на полпути.
— Я, это, не могу водку не запивать, — стыдливо призналась. — Можно водички, Федор Феофилактович?
— Эх, Василиса ты прекрасная, кто ж водку-то водой портит? — укорил бестолковую знаток, но стакан отставил. — Щас, момент! — И выскочил в кухню.
— Холодной, пожалуйста! — крикнула капризница. — Слейте водичку в кране!
В кухне послушно зашумела вода, а гостья повела себя как бывалая шпионка. И после нехитрой комбинации с облегчением откинулась на стуле, безмятежно ожидая хозяина. Тот не заставил себя долго ждать, появившись через пару секунд с кружкой, доверху наполненной водой.
— Все! Больше из-за стола не встану, хоть ты тресни!
— А больше и не придется, — сияя лучистыми глазами, пообещала «прекрасная».
Выпили за встречу, потом — за милицию, за удачу в делах.
— Ты, это, Василиса, не болтай никому, что здесь была. Явка секретная, государственная, можно сказать. Только посвященные в курсе.
— Ага, — важно кивнула «посвященная».
После третьего тоста гостья слегка забеспокоилась, поглядывая на часы. Хозяин, напротив, осмелел и решил проявить, наконец, свои мужские качества.
— Васька, подь сюда! — Он схватил ее за руку и потянул к себе.
— Федор Феофилактович, вина не хотите? Для вас выбирала.
— Думала за меня? — ухмыльнулся Федя.
— Ну!
— Тогда пошли, вместе подумаем. — Он решительно поднялся из-за стола и потянул ее за собой в угол, туда, где, гордо подбоченясь пуховыми подушками под кружевными накидками, возвышалась кровать. Верхушки ее стенок украшали блестящие металлические шарики — такие маленькая Васенька любила откручивать, придумывая игру в считалку. Эти шарики отбросили последние сомнения.
— Федор Феофилактович, а правда, что вас повысили в звании? — обласкала она взглядом захмелевшего участкового.
— Щас покажу! — Он сдернул с кровати цветастое стеганое покрывало и плюхнулся на пышное одеяло, просушенное на летнем солнце заботливой хозяйкой. — Давай китель!
Васса послушно подала мундир и налила в стакан вина.
— Молодец! Ты, это, садись рядом, не стой, в ногах правды нет.
Она молча кивнула и присела на краешек супружеского ложа.
— Так, где ж оно? — бормотал Федя, роясь в карманах. — А, нашел! Гляди, Василиса, и помни: с большим человеком щас трахаться будешь! — Служилый вытащил удостоверение и, раскрыв, помахал перед носом.
— Можно посмотреть?
— Валяй! Стакан дай!
Беспрекословно подала вино, и с интересом уткнулась в корочку. Через несколько секунд вдруг послышался мощный храп. Наконец-то! А то уж беспокоиться начала: неужели фармакология подвела? Несостоявшаяся фаворитка осторожно вытянула китель из безвольных рук и, тщательно расправив, аккуратно повесила на спинку стула. Стакан с вином трогать не стала — алая лужица расползлась по снежному пододеяльнику. Тихая гостья еще раз внимательно изучила новенький, пахнущий типографской краской документ. На светлом фоне горделиво красовались буквы, выведенные каллиграфическим почерком: капитан милиции Мортиков Федор Феофилактович. Самодовольная круглая физиономия доказательно подтверждала сей неоспоримый факт. Налюбовавшись, она с сожалением положила удостоверение рядом с крепким Фединым задом. «Запел соловьем, а свел на кукареку, — вздохнула странная гостья. — Нуда, Бог даст, простят. У нашей милиции дефицит кадров». Потом еще раз внимательно осмотрела комнату и, довольная, вышла с сумкой в прихожую. За дверью от души пожелала бедняге, чтобы пурген подействовал не так быстро, как клофелин. Спускаясь по лестнице, вспомнила слова преподобного Исайи: «Четыре есть вещи, которые покрывают ум мраком: ненависть к ближнему, презрение, зависть и подозрение».
Но сказать их было некому — Федор Феофилактович Мортиков крепко спал.
— Федька, у нас автобус сломался! Представляешь?! А я вышла — тачку поймала и взад поехала. Федор, ты дрыхнешь, что ли? Че молчишь? Ты ж дома, я знаю!
В комнату вошла невысокая, плотно сбитая молодуха.
— Мать честная, да что ж за вонь такая! — Она зажала нос и злобно щелкнула выключателем.
В разобранной постели, на лилейном вышитом пододеяльнике, любовно укутавшем пуховое одеяло, хрюкал и храпел ее муж. На столе, среди остатков колбасы, зелени и сыра стояла пустая бутылка «Московской» и вино. Две тарелки, две вилки, два стакана. С одного нагло скалились жирные изогнутые полоски помады.
— Ах ты, козел поганый! — взвизгнула женщина и дернула храпевшего за ногу.
Из-под бедра выглянуло новенькое удостоверение цвета спелой вишни. Черные изящные буквы со строгим Фединым ликом на светлом фоне гуртом потонули в жидком коричневом месиве, зловонной лужей растекавшимся по накрахмаленной ткани.
Январь, 2003 год
«8 января.
Отмелькался «тщательный пробор»! Убит Баркудин — «милый» мальчик с ножом, наглый бандит, крупный бизнесмен и начинающий политик. Подонок и убийца. Нашелся, наконец, в банке паук и посильнее — загрыз сородича. Сколько же на нем крови и предательства? Эту душу наверняка даже к чистилищу не допустят. Тяжела. Ну что ж, воздастся каждому по делам его».
Глава 8
Осень, 1992 год
Скандала не было. Никто никого не хватал за руки, не цеплялся за ноги, не умолял остаться, не молил о прощении. Ни слез, ни оскорблений, ни упреков — ничего. Скучно, обыденно. И противно — как плевок или воронье дерьмо, капнувшее вдруг сверху на голову. Она, правда, пыталась поначалу стать в позу заброшенной жены, но попытка выглядела такой жалкой, что даже Алка это поняла и заткнулась.
Эксперимент со счастливым супружеством запороли. Безмятежной старости не дождались. Не случилось в их жизни вязаных шарфов, щекастых внучков и дачного самовара с дружным семейством за круглым столом на вечерней терраске. Идиллия лажанулась.
«Твою мать, ну как она могла засандалить нож в спину?!» Борис ворочался на мягком диване в гостиной, точно на раскаленной жаровне в аду. Не получается, не выходит бесстрастный анализ ситуации, когда предает самый близкий, а ласковая улыбка оборачивается звериным оскалом. Он нащупал на журнальном столике сигареты, зажигалку. Закурил. Из спальни доносилось едва слышное хлюпанье носом. Внезапно вспомнилось другое хлюпанье…
Тот день выдался особенно жарким, ленивым и липким. Зной сгустился, будто мед в сотах. Не хотелось двигаться, не было сил шевелиться. И до вечера они провалялись на прохладном дощатом полу, перекатываясь иногда на грубые домотканые коврики. Гладкие коричневые доски охлаждали водой из цинкового ведра, стоявшего в темных сенях. Хозяйка, сдавая флигель на десять дней, убеждала, что сенцами можно пользоваться как холодильником:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91