Не имел ли Ходама к этому какого-либо отношения?
— Слухи утверждают, что имел, — ответила Чифуни. — Но мы не знаем наверняка, участвовал ли он в каком-нибудь из убийств непосредственно. Как бы там ни было, в 1934 году, когда умеренно-либеральное правительство все еще было у власти, Ходама отправился в тюрьму за подготовку убийства тогдашнего премьер-министра, адмирала Саито. В тюрьме он пробыл больше трех лет, однако, как только к власти пришли экстремисты, его немедленно выпустили. И конечно, имея за плечами такое обвинение, он пришелся новому режиму весьма ко двору. Его репутация среди националистов и правых была безупречной. Бесчисленное количество новых и старых связей в правительстве и среди военных, а также авторитет в нескольких тайных обществах, в которых он некогда состоял, сделали его лицом еще более влиятельным. Начиная с того времени, Ходама участвовал или был замешан буквально во всем, однако он действовал с предельной осторожностью и всегда оставался за кулисами событий. Куромаку — вот кем он стал!
“Куромаку”, — подумал Адачи. Это слово даже звучало зловеще. В японской действительности подобные персонажи были явлением давним, почти что традиционным. Термин “куромаку” в дословном переводе означал “черная занавеска”, восходя к классическому театру Кабуки, в котором скрытый за непрозрачной ширмой актер управлял сценическим действием марионеток, дергая за ниточки. У этого слова было немало синонимов в других языках: “крестный отец”, “кучер”, “повелитель марионеток”, и все же куромаку был большим, чем то, что означали все эти слова. Под куромаку подразумевалось лицо, обладающее совершенно фантастическим могуществом, а в последнее время это слово стало еще и синонимом связей мафии и политики на самом высоком уровне. И все же в первую очередь это слово означало безграничную власть.
— Замешан буквально во всем?… — переспросил Адачи. Глаза его были закрыты, а большой палец ноги гладил и мял влажное и нежное лоно Чифуни. Ощущение было необычным и приятным, и в голове Адачи слегка зашумело от обострившегося желания. Голос Чифуни действовал на него завораживающе.
— Во всем, — повторила Чифуни. Голос ее мягко вибрировал. Только боевое искусство айкидо, учившее жесткому самоконтролю, помогало женщине по-прежнему держать себя в руках.
— Он крутился как белка в колесе, представлял чьи-то интересы, путешествовал, торговался, выслеживал, создавал и уничтожал политических деятелей. У него были обширные коммерческие интересы. Вторую мировую войну он закончил в чине адмирала, хотя, по свидетельству очевидцев, почти ничего не знал о флоте, кроме, естественно, одного — как сделать на нем деньги. Зато именно он поддерживал и использовал в своих целях милитаристские устремления Тодзю и его людей.
— Ага… — сказал Адачи. Они как раз вступили в ту область, в которой архивные дела и досье “Кванчо” были гораздо полнее, чем его собственные. Полиция отнюдь не была иммунна к политическому нажиму, а военный период во многих отношениях был одним из самых любопытных. Власти предержащие чувствовали себя не очень уютно, пока в недрах полицейских архивов оставались подробные рапорты и донесения об их поведении во время войны.
— Незадолго до Пирл-Харбора, — продолжила Чифуни, — он вступил в контакт с военной разведкой Соединенных Штатов, снабжая их информацией о Китае. В этой области он мог оказать им неоценимую помощь. Дело в том, что перед началом войны интересы Японии и США во многом пересекались.
Адачи невольно присвистнул.
— А он был довольно энергичным парнем, этот Ходама! Он что, в самом деле стал американским шпионом?
— Мы не знаем, — покачала головой Чифуни. — Может быть, американцы так и думали, но они, скорее всего, ошибались. Я сомневаюсь, что Ходама действительно стал шпионом в том смысле, какой ты вкладываешь в эти слова. Безусловно, он уравновешивал эту свою деятельность тем, что финансировал операции “Кемпей Тай” — тайной полиции — в том же Китае.
— А потом упали бомбы, — задумчиво сказал Адачи. — Даже для куромаку это было неприятной неожиданностью.
— Очень неприятной, — подтвердила Чифуни. — Япония капитулировала, на Японских островах высадились американцы, прибыл Мак-Артур, и через очень короткое время Ходама был арестован и брошен в тюрьму Сугамо, где он и дожидался суда. Между прочим, его классифицировали как военного преступника особой важности.
— Думаю, так оно и было на самом деле, — заметил Адачи. — Тем не менее, его не повесили.
— У него было припрятано немало денег, порядка нескольких сот миллионов йен. К тому же он был превосходным оратором. Он знал многое и многих, он мог нажать на многие тайные пружины и связи. На свободе оставалось немало люден, которые продолжали на него работать. Короче говоря, часть его денег пошла на финансирование новой политической партии — демократия снова входила в моду.
— Либеральная партия, которая в 1955 году объединилась с демократами и которая под названием Либерально-демократической правит страной вот уже Бог знает сколько лет! Вот это да! С другой стороны, почему бы менее противоречивой и радикальной партии не уступить, коль скоро в дело пошли такие козыри?
— Ты забегаешь вперед, — покачала головой Чифуни, глядя прямо в глаза Адачи и медленно расстегивая блузку. Кожа под ней была солнечно-золотой. Затем Чифуни расстегнула лифчик, обнажив небольшие, но полные груди с торчащими острыми сосками.
— Не торопись, — попросила она.
Адачи слегка приподнял бровь. Он был рад, что, вернувшись домой, переоделся в легкий халат — якату. Легкая хлопчатобумажная ткань давала полный простор напрягшемуся жезлу его страсти. Останься он в брюках — и теперь он непременно почувствовал бы себя стесненным грубой тканью. О, светлые небеса! В некоторых отношениях западная культура была все же совершенно варварской.
— Суд над военными преступниками состоялся здесь, в Токио. Он продолжался без малого два с половиной года, и наконец 23 декабря 1948 года семеро из обвиняемых — шесть генералов и один премьер-министр — были казнены. Вскоре после этого Ходаму выпустили на свободу. Формально он даже не был обвинен, не говоря уже о том, чтобы предстать перед судом.
— Виновные наказаны, невинные — отпущены на свободу, — заявил Адачи. — Вот тебе и современное правосудие!
— Ха! — Чифуни расстегнула молнию на юбке и, слегка приподнявшись на коленях, сняла ее через голову с изяществом, какое и не снилось большинству танцовщиц из стриптиз-шоу. Адачи на мгновение задумался, сколько раз уже Чифуни совершала это движение и перед кем, однако эта мысль причинила ему легкую боль, и он поспешил о ней забыть.
Чифуни между тем подвинулась вперед, расстегнула застежку якаты и осторожно приняла в себя корень наслаждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
— Слухи утверждают, что имел, — ответила Чифуни. — Но мы не знаем наверняка, участвовал ли он в каком-нибудь из убийств непосредственно. Как бы там ни было, в 1934 году, когда умеренно-либеральное правительство все еще было у власти, Ходама отправился в тюрьму за подготовку убийства тогдашнего премьер-министра, адмирала Саито. В тюрьме он пробыл больше трех лет, однако, как только к власти пришли экстремисты, его немедленно выпустили. И конечно, имея за плечами такое обвинение, он пришелся новому режиму весьма ко двору. Его репутация среди националистов и правых была безупречной. Бесчисленное количество новых и старых связей в правительстве и среди военных, а также авторитет в нескольких тайных обществах, в которых он некогда состоял, сделали его лицом еще более влиятельным. Начиная с того времени, Ходама участвовал или был замешан буквально во всем, однако он действовал с предельной осторожностью и всегда оставался за кулисами событий. Куромаку — вот кем он стал!
“Куромаку”, — подумал Адачи. Это слово даже звучало зловеще. В японской действительности подобные персонажи были явлением давним, почти что традиционным. Термин “куромаку” в дословном переводе означал “черная занавеска”, восходя к классическому театру Кабуки, в котором скрытый за непрозрачной ширмой актер управлял сценическим действием марионеток, дергая за ниточки. У этого слова было немало синонимов в других языках: “крестный отец”, “кучер”, “повелитель марионеток”, и все же куромаку был большим, чем то, что означали все эти слова. Под куромаку подразумевалось лицо, обладающее совершенно фантастическим могуществом, а в последнее время это слово стало еще и синонимом связей мафии и политики на самом высоком уровне. И все же в первую очередь это слово означало безграничную власть.
— Замешан буквально во всем?… — переспросил Адачи. Глаза его были закрыты, а большой палец ноги гладил и мял влажное и нежное лоно Чифуни. Ощущение было необычным и приятным, и в голове Адачи слегка зашумело от обострившегося желания. Голос Чифуни действовал на него завораживающе.
— Во всем, — повторила Чифуни. Голос ее мягко вибрировал. Только боевое искусство айкидо, учившее жесткому самоконтролю, помогало женщине по-прежнему держать себя в руках.
— Он крутился как белка в колесе, представлял чьи-то интересы, путешествовал, торговался, выслеживал, создавал и уничтожал политических деятелей. У него были обширные коммерческие интересы. Вторую мировую войну он закончил в чине адмирала, хотя, по свидетельству очевидцев, почти ничего не знал о флоте, кроме, естественно, одного — как сделать на нем деньги. Зато именно он поддерживал и использовал в своих целях милитаристские устремления Тодзю и его людей.
— Ага… — сказал Адачи. Они как раз вступили в ту область, в которой архивные дела и досье “Кванчо” были гораздо полнее, чем его собственные. Полиция отнюдь не была иммунна к политическому нажиму, а военный период во многих отношениях был одним из самых любопытных. Власти предержащие чувствовали себя не очень уютно, пока в недрах полицейских архивов оставались подробные рапорты и донесения об их поведении во время войны.
— Незадолго до Пирл-Харбора, — продолжила Чифуни, — он вступил в контакт с военной разведкой Соединенных Штатов, снабжая их информацией о Китае. В этой области он мог оказать им неоценимую помощь. Дело в том, что перед началом войны интересы Японии и США во многом пересекались.
Адачи невольно присвистнул.
— А он был довольно энергичным парнем, этот Ходама! Он что, в самом деле стал американским шпионом?
— Мы не знаем, — покачала головой Чифуни. — Может быть, американцы так и думали, но они, скорее всего, ошибались. Я сомневаюсь, что Ходама действительно стал шпионом в том смысле, какой ты вкладываешь в эти слова. Безусловно, он уравновешивал эту свою деятельность тем, что финансировал операции “Кемпей Тай” — тайной полиции — в том же Китае.
— А потом упали бомбы, — задумчиво сказал Адачи. — Даже для куромаку это было неприятной неожиданностью.
— Очень неприятной, — подтвердила Чифуни. — Япония капитулировала, на Японских островах высадились американцы, прибыл Мак-Артур, и через очень короткое время Ходама был арестован и брошен в тюрьму Сугамо, где он и дожидался суда. Между прочим, его классифицировали как военного преступника особой важности.
— Думаю, так оно и было на самом деле, — заметил Адачи. — Тем не менее, его не повесили.
— У него было припрятано немало денег, порядка нескольких сот миллионов йен. К тому же он был превосходным оратором. Он знал многое и многих, он мог нажать на многие тайные пружины и связи. На свободе оставалось немало люден, которые продолжали на него работать. Короче говоря, часть его денег пошла на финансирование новой политической партии — демократия снова входила в моду.
— Либеральная партия, которая в 1955 году объединилась с демократами и которая под названием Либерально-демократической правит страной вот уже Бог знает сколько лет! Вот это да! С другой стороны, почему бы менее противоречивой и радикальной партии не уступить, коль скоро в дело пошли такие козыри?
— Ты забегаешь вперед, — покачала головой Чифуни, глядя прямо в глаза Адачи и медленно расстегивая блузку. Кожа под ней была солнечно-золотой. Затем Чифуни расстегнула лифчик, обнажив небольшие, но полные груди с торчащими острыми сосками.
— Не торопись, — попросила она.
Адачи слегка приподнял бровь. Он был рад, что, вернувшись домой, переоделся в легкий халат — якату. Легкая хлопчатобумажная ткань давала полный простор напрягшемуся жезлу его страсти. Останься он в брюках — и теперь он непременно почувствовал бы себя стесненным грубой тканью. О, светлые небеса! В некоторых отношениях западная культура была все же совершенно варварской.
— Суд над военными преступниками состоялся здесь, в Токио. Он продолжался без малого два с половиной года, и наконец 23 декабря 1948 года семеро из обвиняемых — шесть генералов и один премьер-министр — были казнены. Вскоре после этого Ходаму выпустили на свободу. Формально он даже не был обвинен, не говоря уже о том, чтобы предстать перед судом.
— Виновные наказаны, невинные — отпущены на свободу, — заявил Адачи. — Вот тебе и современное правосудие!
— Ха! — Чифуни расстегнула молнию на юбке и, слегка приподнявшись на коленях, сняла ее через голову с изяществом, какое и не снилось большинству танцовщиц из стриптиз-шоу. Адачи на мгновение задумался, сколько раз уже Чифуни совершала это движение и перед кем, однако эта мысль причинила ему легкую боль, и он поспешил о ней забыть.
Чифуни между тем подвинулась вперед, расстегнула застежку якаты и осторожно приняла в себя корень наслаждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166