У этой женщины болезнь зашла слишком далеко, тиреоэктомия ей бы не помогла, и поэтому ей пришлось глотать пилюли до конца жизни.
— Врачебные ошибки имеют более серьезные последствия, чем ошибки остальных людей, — произнесла Ажарату.
— А я люблю ясность. Именно поэтому я и люблю плавать под парусом. Океан — это стихия, с которой никто не в силах совладать. Но если ты хочешь быть в чем-то абсолютно убежден, то можешь совершенствовать навигационное мастерство. Ты можешь сделать все правильно, четко соблюдая рекомендации, но океан все равно убьет тебя, если захочет. Однако если ты хороший навигатор, то по крайней мере будешь знать, где находился в момент гибели.
— Питер, ты просто сумасшедший!
— Это верно. — Харден засмеялся. Затем, как будто слово «гибель» задело что-то в памяти, он замолчал.
Ажарату поспешно сменила тему разговора.
— Но мне твоя навигация кажется таким случайным делом! Ты говоришь, что нужно плыть курсом сто восемьдесят четыре, а сам плывешь курсом сто восемьдесят пять.
— По круглым числам на компасе плыть легче. Понимаешь, их лучше видно. Ветер толкает парусную яхту вбок, волны качают, так что в любом случае ошибки навигации неизбежны. Конечно, можно пытаться плыть курсом сто восемьдесят четыре, но лучше заранее признать, что ты отклонишься от курса не меньше чем на пять градусов. Все навигационные вычисления приблизительны. Скорость яхты известна приблизительно, течение — тоже, а приблизительные направления на компасе дают тебе приблизительный курс. Когда тебе нужно точно узнать, где ты находишься, то надо смотреть на хронометр, солнце, луну и звезды. Они не лгут.
Ажарату встала с сиденья и поглядела на ночное небо, усыпанное звездами.
— Я никак не могу запомнить, какая звезда какого цвета, — сказала она. — Вон та красная — Ригель?
— Бетельгейзе.
Харден уселся на пол кокпита и направил ее палец к блестящему Ориону.
— Бетельгейзе — красная, Ригель — голубая. Вон та оранжевая звезда — это что?
— Альдебаран.
— Хорошо. А самая яркая?
— Сириус.
— Нет, Вега. А вон то — Капелла. Видишь?
— Да.
Харден взял секстант и измерил склонение каждой из четырех звезд. Затем спустился вниз и нашел склонения звезд в Морском альманахе. Отметив свое положение на карте, он погасил красную лампочку штурманского уголка, включил радио на тот случай, если Майлс выйдет на связь, и вернулся в кокпит к Ажарату. Ему показалось, что она заснула — так тихо она сидела, но через минуту она заговорила.
— Где мы находимся?
— Там, где и должны быть. Тебе не холодно? Дать одеяло?
Было очень темно, но он увидел, что Ажарату закинула руку за голову, прикоснувшись к телу.
— Тут так тепло, — сказала она. — Я забыла, что на мне ничего нет, кроме купальника. Потрогай мою кожу. Видишь, какая теплая?
Харден протянул к ней руку, бледную в свете звезд. Ажарату взяла его за ладонь и прижала пальцы к своему животу.
— Видишь? Теплый.
— Ты дрожишь.
— Правда?
Она еще сильнее прижала его руку к своему дрожащему телу.
— Ажарату...
— Да?
— Ты очень, очень милая.
— Ты так думаешь? — спросила она тихим голосом.
— Да. И ты очень молода и...
— Ты хочешь извиниться?
— Нет... я просто... я не знаю, что сказать.
— А я знаю, — сказала она. — Я уверена, что влюбилась в тебя еще тогда, когда впервые увидела на берегу, покрытого коркой соли, бледного, как труп.
— Какая романтичная картина, — весело произнес он.
— Да, правда.
Харден болезненно чувствовал, что должен сохранять верность Кэролайн, как будто она была еще жива и он убьет ее, если разорвет между ними связь. Он сказал:
— Я чувствую себя в роли старого опытного соблазнителя.
— Старого опытного соблазнителя? А что, у меня нет права хотеть тебя? Тебе никогда не приходило в голову, что не ты, а я соблазню тебя и заставлю забыть о жене?
— Нет. Ты всего лишь очень молодая женщина, защищенная панцирем религии.
— И что из этого следует?
— Я прав?
— Да. Полностью. И что?
— Я чувствую, что несу за тебя ответственность.
— Я была права, — произнесла Ажарату уязвленно. — Ты приготовил извинение.
— Ты льстишь мне, — ответил Харден. Ему в голову пришла пугающая мысль: она может заставить его забыть о своей ненависти.
— Льщу тебе? — спросила Ажарату со злобой в голосе. — Питер, ты говоришь не со мной. Ты разговариваешь сам с собой.
Она поднялась и направилась было к трапу, но остановилась и очень долго стояла неподвижно. Затем снова села, опустив голову на колени, и тихо произнесла:
— Питер, настанет время, когда у меня будет право не просить тебя, а требовать. Ты должен это понимать.
«Осталось два дня», — подумал Харден. Он высадит ее в Монровии через два дня. Когда он останется наедине с собой, все будет в порядке.
Ажарату произнесла, как будто прочтя его мысли:
— Я могла бы бегать за тобой. — Она засмеялась. — То-то будет здорово! Ты изобретаешь свои радары и термометры, но в один прекрасный день на крыльце твоего дома в Нью-Йорке появляется чернокожая врачиха из Африки. Твои действия?
— Мне будет приятно видеть тебя в Нью-Йорке.
— Очень может быть.
Харден усмехнулся.
— Почему ты смеешься? — спросила она.
— Ты обидишься на меня, но я вспомнил один мультфильм. Летняя ночь. Влюбленная пара обнимается под звездами, и дамочка говорит: «Я знаю, что ты позвонишь мне в Нью-Йорке, но все равно подари мне свои часы».
Ажарату приблизилась к его уху, так что Харден ощутил ее теплое дыхание, и тихо сказала:
— Я упаду в обморок около твоего офиса. Прохожие занесут мое тело к тебе в дом. Ты отложишь свой паяльник, вспомнишь врачебные навыки и приведешь меня в чувство.
«Лебедь» наклонился, зарыл нос в воду, и шум кильватера внезапно стал громче. Земля, остывая за ночь, отдавала тепло морю, и ветер крепчал. Яхта накренилась еще больше, погрузив леер с подветренной стороны в темную воду.
Ажарату отключила автоматическое рулевое устройство и встала за штурвал, пока Харден заменял генуэзский парус небольшим стакселем. Он ошибался, думая, что разговор остудит возникшее у них влечение. Когда он убирал генуэзский парус, у него во рту пересохло при мысли об Ажарату.
Бриз, дующий с суши, принес облако, закрывшее звезды. Харден почувствовал руку Ажарату на своей щеке.
— Я все равно вижу тебя, — прошептала она, осторожно лаская его. — Ты весь пылаешь.
Харден вздрогнул. Ее пальцы дотронулись до его губ. Он прикоснулся пересохшим языком к ее руке, чувствуя себя в темноте слепым и неуклюжим, потерявшим способность соображать. Плечо Ажарату прижалось к его груди.
Их губы встретились. Она поцеловала его и прижала свое лицо к его шее. Харден потянулся к ней, лаская ее шелковистую кожу, чувствуя растущее возбуждение и, как ни странно, облегчение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
— Врачебные ошибки имеют более серьезные последствия, чем ошибки остальных людей, — произнесла Ажарату.
— А я люблю ясность. Именно поэтому я и люблю плавать под парусом. Океан — это стихия, с которой никто не в силах совладать. Но если ты хочешь быть в чем-то абсолютно убежден, то можешь совершенствовать навигационное мастерство. Ты можешь сделать все правильно, четко соблюдая рекомендации, но океан все равно убьет тебя, если захочет. Однако если ты хороший навигатор, то по крайней мере будешь знать, где находился в момент гибели.
— Питер, ты просто сумасшедший!
— Это верно. — Харден засмеялся. Затем, как будто слово «гибель» задело что-то в памяти, он замолчал.
Ажарату поспешно сменила тему разговора.
— Но мне твоя навигация кажется таким случайным делом! Ты говоришь, что нужно плыть курсом сто восемьдесят четыре, а сам плывешь курсом сто восемьдесят пять.
— По круглым числам на компасе плыть легче. Понимаешь, их лучше видно. Ветер толкает парусную яхту вбок, волны качают, так что в любом случае ошибки навигации неизбежны. Конечно, можно пытаться плыть курсом сто восемьдесят четыре, но лучше заранее признать, что ты отклонишься от курса не меньше чем на пять градусов. Все навигационные вычисления приблизительны. Скорость яхты известна приблизительно, течение — тоже, а приблизительные направления на компасе дают тебе приблизительный курс. Когда тебе нужно точно узнать, где ты находишься, то надо смотреть на хронометр, солнце, луну и звезды. Они не лгут.
Ажарату встала с сиденья и поглядела на ночное небо, усыпанное звездами.
— Я никак не могу запомнить, какая звезда какого цвета, — сказала она. — Вон та красная — Ригель?
— Бетельгейзе.
Харден уселся на пол кокпита и направил ее палец к блестящему Ориону.
— Бетельгейзе — красная, Ригель — голубая. Вон та оранжевая звезда — это что?
— Альдебаран.
— Хорошо. А самая яркая?
— Сириус.
— Нет, Вега. А вон то — Капелла. Видишь?
— Да.
Харден взял секстант и измерил склонение каждой из четырех звезд. Затем спустился вниз и нашел склонения звезд в Морском альманахе. Отметив свое положение на карте, он погасил красную лампочку штурманского уголка, включил радио на тот случай, если Майлс выйдет на связь, и вернулся в кокпит к Ажарату. Ему показалось, что она заснула — так тихо она сидела, но через минуту она заговорила.
— Где мы находимся?
— Там, где и должны быть. Тебе не холодно? Дать одеяло?
Было очень темно, но он увидел, что Ажарату закинула руку за голову, прикоснувшись к телу.
— Тут так тепло, — сказала она. — Я забыла, что на мне ничего нет, кроме купальника. Потрогай мою кожу. Видишь, какая теплая?
Харден протянул к ней руку, бледную в свете звезд. Ажарату взяла его за ладонь и прижала пальцы к своему животу.
— Видишь? Теплый.
— Ты дрожишь.
— Правда?
Она еще сильнее прижала его руку к своему дрожащему телу.
— Ажарату...
— Да?
— Ты очень, очень милая.
— Ты так думаешь? — спросила она тихим голосом.
— Да. И ты очень молода и...
— Ты хочешь извиниться?
— Нет... я просто... я не знаю, что сказать.
— А я знаю, — сказала она. — Я уверена, что влюбилась в тебя еще тогда, когда впервые увидела на берегу, покрытого коркой соли, бледного, как труп.
— Какая романтичная картина, — весело произнес он.
— Да, правда.
Харден болезненно чувствовал, что должен сохранять верность Кэролайн, как будто она была еще жива и он убьет ее, если разорвет между ними связь. Он сказал:
— Я чувствую себя в роли старого опытного соблазнителя.
— Старого опытного соблазнителя? А что, у меня нет права хотеть тебя? Тебе никогда не приходило в голову, что не ты, а я соблазню тебя и заставлю забыть о жене?
— Нет. Ты всего лишь очень молодая женщина, защищенная панцирем религии.
— И что из этого следует?
— Я прав?
— Да. Полностью. И что?
— Я чувствую, что несу за тебя ответственность.
— Я была права, — произнесла Ажарату уязвленно. — Ты приготовил извинение.
— Ты льстишь мне, — ответил Харден. Ему в голову пришла пугающая мысль: она может заставить его забыть о своей ненависти.
— Льщу тебе? — спросила Ажарату со злобой в голосе. — Питер, ты говоришь не со мной. Ты разговариваешь сам с собой.
Она поднялась и направилась было к трапу, но остановилась и очень долго стояла неподвижно. Затем снова села, опустив голову на колени, и тихо произнесла:
— Питер, настанет время, когда у меня будет право не просить тебя, а требовать. Ты должен это понимать.
«Осталось два дня», — подумал Харден. Он высадит ее в Монровии через два дня. Когда он останется наедине с собой, все будет в порядке.
Ажарату произнесла, как будто прочтя его мысли:
— Я могла бы бегать за тобой. — Она засмеялась. — То-то будет здорово! Ты изобретаешь свои радары и термометры, но в один прекрасный день на крыльце твоего дома в Нью-Йорке появляется чернокожая врачиха из Африки. Твои действия?
— Мне будет приятно видеть тебя в Нью-Йорке.
— Очень может быть.
Харден усмехнулся.
— Почему ты смеешься? — спросила она.
— Ты обидишься на меня, но я вспомнил один мультфильм. Летняя ночь. Влюбленная пара обнимается под звездами, и дамочка говорит: «Я знаю, что ты позвонишь мне в Нью-Йорке, но все равно подари мне свои часы».
Ажарату приблизилась к его уху, так что Харден ощутил ее теплое дыхание, и тихо сказала:
— Я упаду в обморок около твоего офиса. Прохожие занесут мое тело к тебе в дом. Ты отложишь свой паяльник, вспомнишь врачебные навыки и приведешь меня в чувство.
«Лебедь» наклонился, зарыл нос в воду, и шум кильватера внезапно стал громче. Земля, остывая за ночь, отдавала тепло морю, и ветер крепчал. Яхта накренилась еще больше, погрузив леер с подветренной стороны в темную воду.
Ажарату отключила автоматическое рулевое устройство и встала за штурвал, пока Харден заменял генуэзский парус небольшим стакселем. Он ошибался, думая, что разговор остудит возникшее у них влечение. Когда он убирал генуэзский парус, у него во рту пересохло при мысли об Ажарату.
Бриз, дующий с суши, принес облако, закрывшее звезды. Харден почувствовал руку Ажарату на своей щеке.
— Я все равно вижу тебя, — прошептала она, осторожно лаская его. — Ты весь пылаешь.
Харден вздрогнул. Ее пальцы дотронулись до его губ. Он прикоснулся пересохшим языком к ее руке, чувствуя себя в темноте слепым и неуклюжим, потерявшим способность соображать. Плечо Ажарату прижалось к его груди.
Их губы встретились. Она поцеловала его и прижала свое лицо к его шее. Харден потянулся к ней, лаская ее шелковистую кожу, чувствуя растущее возбуждение и, как ни странно, облегчение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106