Он мягко гладил ее тело, нашел губами ее лицо, и они слились в долгом и глубоком поцелуе.
Они лежали на сиденье в кокпите, прижавшись друг к другу губами, переплетя ноги. Харден подумал, что ее губы имеют вкус корицы. Он расстегнул лифчик ее купальника, и грудь Ажарату крепко прижалась к его пальцам. Ее бархатистый язык заполнил его рот.
Руки Ажарату были уже не так нерешительны и целенаправленно гладили его тело, скользя вниз по его животу. Харден чувствовал, как в нем растет напряжение, и наконец остановил ее.
— Что такое? — выдохнула она.
Он молча уставился взглядом в черноту ночи. Его разум заполнили мысли о Кэролайн, тело было опустошено.
— Питер...
— Прости, — пробормотал он.
Наступила тишина, нарушаемая только шумом, с которым яхта рассекала воду. Когда Ажарату заговорила, ее дыхание было нормальным, а голос — спокойным.
— Прости меня, Питер.
Она прикоснулась к его лицу. Харден отпрянул, но Ажарату успела почувствовать слезы у него на глазах.
— Мне так жалко... Бедный ты мой.
— Извини, что разочаровал тебя, — сказал он с горечью.
— Это я виновата.
Несколько минут он молча смотрел в темноту.
— Почему? — наконец спросил он.
— Ты не разочаровал меня. Я хотела чересчур многого. Я хотела взять, но не могла ничего дать.
Харден ждал продолжения, но она больше ничего не сказала.
— Почему? — повторил он свой вопрос. — Что ты имеешь в виду?
— Все в порядке, Питер, — произнесла Ажарату. Ее голос прозвучал неестественно весело. — Неважно.
Харден смутился, но, чувствуя, что она смущена еще сильнее, сказал:
— Будь так добра, объясни мне, о чем ты говоришь.
— Какая-нибудь другая женщина могла бы помочь тебе лучше, чем я.
Через мгновение, вникнув в ее слова, Харден воскликнул:
— О Боже всемогущий! Ты думаешь, что я не могу, потому что ты... О Боже всемогущий!
— Я думала, что могу быть для тебя привлекательной, — пробормотала она еле слышно.
Харден громко вздохнул и поднял голову к черному небу. Сквозь разрывы в тучах светили бледные звезды. Он видел ее силуэт, когда Ажарату надевала верхнюю часть купальника. У него появилось чувство, что ему дали отсрочку. Все кончилось, и они с Кэролайн по-прежнему были вместе.
— Ты не хочешь выпить чая? — спросила Ажарату. Она протиснулась мимо него к трапу и остановилась у люка, ожидая ответа.
Харден едва мог видеть очертания ее фигуры в темноте, но все равно разглядел, как неуклюже она держится, и понял, что она забыла о своей грациозности. Ее уязвила его неудача.
Он поднялся на ноги. Ажарату ждала. Он подошел к ней и нерешительно потянулся, чтобы обнять ее как ребенка и утешить. Пока он похлопывал и гладил ее по спине, пытаясь объяснить, что в его неспособности заниматься любовью нет ее вины, она стояла неподвижно, ничего не отвечая. После того как он замолчал, она положила голову ему на плечо.
— Кажется, я верю тебе, — произнесла Ажарату, прикасаясь к его рукам и поглаживая их пальцами. — Но мне все равно очень жалко, что я ничем не могу тебе помочь.
Харден прижал ее к себе крепче.
— Спасибо, — прошептал он. — Мне тоже очень жаль.
Они крепко обнялись, и постепенно он забыл обо всем, кроме нежного прикосновения ее ладоней к своим ладоням и своих рук — к ее спине. Ее кожа была мягкой и гладкой, как бархат.
Харден почувствовал в себе крохотное зернышко желания.
Оно появилось там, где раньше ничего не было, как будто далекий огонек внезапно вспыхнул на горизонте. Желание быстро расширялось и росло. Он потерся об ее кожу, и его тело пронзило удовольствие.
— Ажарату...
Он изо всех сил прижал ее тело к себе, ее рот — к своему рту, движимый могущественным желанием, слишком сильным, чтобы думать о чем-либо другом, кроме вкуса ее рта и ощущения ее гладкого и сильного тела. Он громко засмеялся, когда наконец отпустил ее.
— Все, что я говорил раньше, не считается.
Она беззвучно засмеялась вместе с ним и крепче прижалась к нему.
— Может быть, я — единственная женщина, — пробормотала она.
Харден наклонил голову и поцеловал ее в грудь, медленно и с любовью. Затем он ласкал ее бедра, пока она не застонала от удовольствия, и, все еще лаская и целуя, повел ее вниз по трапу в каюту.
* * *
Его разбудило чувство паники.
Шум кораблей. Судоходная линия.
Он лежал на своей койке. Ажарату пошевелилась рядом с ним, разметавшись во сне. Харден соскользнул с койки на диван, оттуда на пол, наощупь отыскал выход из каюты и рывком взлетел по трапу.
Туча по-прежнему закрывала звезды. Ночь была черна, как угольный мешок. На горизонте не было ни одного огонька. «Лебедь» плавно шел вперед, держа курс. Харден поправил стаксель, проверил автопилот и, услышав, что шум повторился, поспешил вниз.
Из наушников доносилось приглушенное кваканье — негромкое, но достаточно отличающееся от других звуков на яхте, чтобы привлечь внимание. Харден сел за штурманский стол и надел наушники. Это был Майлс. Несколько дней назад он уже вызывал Хардена, чтобы сообщить, что «Левиафан» по расписанию должен разгрузиться в Бантри-Бей и Гавре, а затем может зайти на пару дней в третий порт, в зависимости от спроса на нефть.
Сейчас он произнес:
— Кило-униформа-рентген.
Для сохранения тайны они пользовались международным алфавитным флаговым кодом. «Левиафан» именовался «Зулусом», что в действительности означало береговые радиостанции. Харден был «Отелем». Майлс — «Майком». Услышав слова Майлса, Харден испытал потрясение. Он осветил таблицу флагов и вымпелов над штурманским столом. Память не подвела его.
— Повторите, — потребовал он, нажимая на кнопку «передача».
Майлс в точности повторил свои слова: кило, униформа, рентген. «Кило» — немедленно остановитесь. «Униформа» — вы идете навстречу опасности. «Рентген» — оставьте свои намерения. Смысл сообщения был очевиден.
В волнении Харден забыл о коде.
— Почему? — закричал он, нажимая на кнопку микрофона.
— Рентген, рентген, рентген!
— Почему, черт побери?!
Он услышал, как за тонкой переборкой пошевелилась Ажарату и позвала его во сне. Заглянув за переборку, он увидел, что она повернулась на койке лицом к стене.
— Почему? — снова прошептал он в микрофон.
Ответ Майлса прервал громкий треск. Русский радар. Он звенел, как монеты в кружке у слепого нищего. Харден ждал, когда треск кончится, едва сдерживая себя. Черт возьми, что Майлс хочет сказать?
В ту ночь, когда они говорили с Майлсом, Хардена не удовлетворила уклончивая ссылка на «демократическое государство, нуждающееся в новом оружии».
«Вы имеете в виду Израиль?» — прямо спросил он.
Майлс улыбнулся:
«Может быть, вы хотите еще что-нибудь узнать?»
Он слушал, спокойно улыбаясь, пока Харден излагал свои подозрения. Затем ответил ему одной фразой. Он хочет, чтобы Израиль рассматривал нефтяные танкеры как «возможную мишень».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Они лежали на сиденье в кокпите, прижавшись друг к другу губами, переплетя ноги. Харден подумал, что ее губы имеют вкус корицы. Он расстегнул лифчик ее купальника, и грудь Ажарату крепко прижалась к его пальцам. Ее бархатистый язык заполнил его рот.
Руки Ажарату были уже не так нерешительны и целенаправленно гладили его тело, скользя вниз по его животу. Харден чувствовал, как в нем растет напряжение, и наконец остановил ее.
— Что такое? — выдохнула она.
Он молча уставился взглядом в черноту ночи. Его разум заполнили мысли о Кэролайн, тело было опустошено.
— Питер...
— Прости, — пробормотал он.
Наступила тишина, нарушаемая только шумом, с которым яхта рассекала воду. Когда Ажарату заговорила, ее дыхание было нормальным, а голос — спокойным.
— Прости меня, Питер.
Она прикоснулась к его лицу. Харден отпрянул, но Ажарату успела почувствовать слезы у него на глазах.
— Мне так жалко... Бедный ты мой.
— Извини, что разочаровал тебя, — сказал он с горечью.
— Это я виновата.
Несколько минут он молча смотрел в темноту.
— Почему? — наконец спросил он.
— Ты не разочаровал меня. Я хотела чересчур многого. Я хотела взять, но не могла ничего дать.
Харден ждал продолжения, но она больше ничего не сказала.
— Почему? — повторил он свой вопрос. — Что ты имеешь в виду?
— Все в порядке, Питер, — произнесла Ажарату. Ее голос прозвучал неестественно весело. — Неважно.
Харден смутился, но, чувствуя, что она смущена еще сильнее, сказал:
— Будь так добра, объясни мне, о чем ты говоришь.
— Какая-нибудь другая женщина могла бы помочь тебе лучше, чем я.
Через мгновение, вникнув в ее слова, Харден воскликнул:
— О Боже всемогущий! Ты думаешь, что я не могу, потому что ты... О Боже всемогущий!
— Я думала, что могу быть для тебя привлекательной, — пробормотала она еле слышно.
Харден громко вздохнул и поднял голову к черному небу. Сквозь разрывы в тучах светили бледные звезды. Он видел ее силуэт, когда Ажарату надевала верхнюю часть купальника. У него появилось чувство, что ему дали отсрочку. Все кончилось, и они с Кэролайн по-прежнему были вместе.
— Ты не хочешь выпить чая? — спросила Ажарату. Она протиснулась мимо него к трапу и остановилась у люка, ожидая ответа.
Харден едва мог видеть очертания ее фигуры в темноте, но все равно разглядел, как неуклюже она держится, и понял, что она забыла о своей грациозности. Ее уязвила его неудача.
Он поднялся на ноги. Ажарату ждала. Он подошел к ней и нерешительно потянулся, чтобы обнять ее как ребенка и утешить. Пока он похлопывал и гладил ее по спине, пытаясь объяснить, что в его неспособности заниматься любовью нет ее вины, она стояла неподвижно, ничего не отвечая. После того как он замолчал, она положила голову ему на плечо.
— Кажется, я верю тебе, — произнесла Ажарату, прикасаясь к его рукам и поглаживая их пальцами. — Но мне все равно очень жалко, что я ничем не могу тебе помочь.
Харден прижал ее к себе крепче.
— Спасибо, — прошептал он. — Мне тоже очень жаль.
Они крепко обнялись, и постепенно он забыл обо всем, кроме нежного прикосновения ее ладоней к своим ладоням и своих рук — к ее спине. Ее кожа была мягкой и гладкой, как бархат.
Харден почувствовал в себе крохотное зернышко желания.
Оно появилось там, где раньше ничего не было, как будто далекий огонек внезапно вспыхнул на горизонте. Желание быстро расширялось и росло. Он потерся об ее кожу, и его тело пронзило удовольствие.
— Ажарату...
Он изо всех сил прижал ее тело к себе, ее рот — к своему рту, движимый могущественным желанием, слишком сильным, чтобы думать о чем-либо другом, кроме вкуса ее рта и ощущения ее гладкого и сильного тела. Он громко засмеялся, когда наконец отпустил ее.
— Все, что я говорил раньше, не считается.
Она беззвучно засмеялась вместе с ним и крепче прижалась к нему.
— Может быть, я — единственная женщина, — пробормотала она.
Харден наклонил голову и поцеловал ее в грудь, медленно и с любовью. Затем он ласкал ее бедра, пока она не застонала от удовольствия, и, все еще лаская и целуя, повел ее вниз по трапу в каюту.
* * *
Его разбудило чувство паники.
Шум кораблей. Судоходная линия.
Он лежал на своей койке. Ажарату пошевелилась рядом с ним, разметавшись во сне. Харден соскользнул с койки на диван, оттуда на пол, наощупь отыскал выход из каюты и рывком взлетел по трапу.
Туча по-прежнему закрывала звезды. Ночь была черна, как угольный мешок. На горизонте не было ни одного огонька. «Лебедь» плавно шел вперед, держа курс. Харден поправил стаксель, проверил автопилот и, услышав, что шум повторился, поспешил вниз.
Из наушников доносилось приглушенное кваканье — негромкое, но достаточно отличающееся от других звуков на яхте, чтобы привлечь внимание. Харден сел за штурманский стол и надел наушники. Это был Майлс. Несколько дней назад он уже вызывал Хардена, чтобы сообщить, что «Левиафан» по расписанию должен разгрузиться в Бантри-Бей и Гавре, а затем может зайти на пару дней в третий порт, в зависимости от спроса на нефть.
Сейчас он произнес:
— Кило-униформа-рентген.
Для сохранения тайны они пользовались международным алфавитным флаговым кодом. «Левиафан» именовался «Зулусом», что в действительности означало береговые радиостанции. Харден был «Отелем». Майлс — «Майком». Услышав слова Майлса, Харден испытал потрясение. Он осветил таблицу флагов и вымпелов над штурманским столом. Память не подвела его.
— Повторите, — потребовал он, нажимая на кнопку «передача».
Майлс в точности повторил свои слова: кило, униформа, рентген. «Кило» — немедленно остановитесь. «Униформа» — вы идете навстречу опасности. «Рентген» — оставьте свои намерения. Смысл сообщения был очевиден.
В волнении Харден забыл о коде.
— Почему? — закричал он, нажимая на кнопку микрофона.
— Рентген, рентген, рентген!
— Почему, черт побери?!
Он услышал, как за тонкой переборкой пошевелилась Ажарату и позвала его во сне. Заглянув за переборку, он увидел, что она повернулась на койке лицом к стене.
— Почему? — снова прошептал он в микрофон.
Ответ Майлса прервал громкий треск. Русский радар. Он звенел, как монеты в кружке у слепого нищего. Харден ждал, когда треск кончится, едва сдерживая себя. Черт возьми, что Майлс хочет сказать?
В ту ночь, когда они говорили с Майлсом, Хардена не удовлетворила уклончивая ссылка на «демократическое государство, нуждающееся в новом оружии».
«Вы имеете в виду Израиль?» — прямо спросил он.
Майлс улыбнулся:
«Может быть, вы хотите еще что-нибудь узнать?»
Он слушал, спокойно улыбаясь, пока Харден излагал свои подозрения. Затем ответил ему одной фразой. Он хочет, чтобы Израиль рассматривал нефтяные танкеры как «возможную мишень».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106