Было довольно прохладно. Дыхание превращалось в пар.
— Люблю этих птиц, — вздохнула она. — А ты так и не прилетел. Никогда тебе этого не прощу.
— Знаю.
— А теперь, когда ты объявился, я снова чувствую себя здесь чужой. Мне это не по душе.
— Кому такое по душе?
— Но я же прожила на Западе много лет. Я заслужила право быть здесь. Аркадий, уезжай домой. Оставь меня в покое.
— Нет, не поеду.
Он думал, она встанет и уйдет. Он бы пошел следом. Что ему еще оставалось делать? Но она осталась. Позволила ему зажечь ей еще одну сигарету.
— Дурная привычка, — сказала она. — Вроде тебя.
Воздух был пропитан отчаянием. Холод проникал сквозь тонкий пиджачок Аркадия. Он слышал, как эхом отдавалось биение его сердца. Ходячий набор дурных привычек — вот кто он. Невежественность, неуправляемость, нежелание следить за собой, тупые бритвы.
Налетело невероятное количество птиц, некоторые садились целыми стаями, другие появлялись из тумана поодиночке. Это напомнило Аркадию о плавучем рыбозаводе, на котором ему пришлось провести часть ссылки, о круживших за кормой чайках, выхватывавших рыбу из сетей и отбросы. Он вспоминал, как, стоя на ветру, раскрывал свежую пачку сигарет и чайки подхватывали в воздухе добычу — белый клочок бумаги.
— Найди здесь русскую утку, — предложил он.
— Где она?
— Которая с грязными перьями, кривым клювом и с сигаретой в зубах.
— Таких не бывает.
— Но ты искала, я видел. Представляешь, когда русские утки услышат об этом озере, где угощают кренделями, сюда налетят миллионы.
— И лебеди?
Сквозь суетливое скопление уток царственно скользила цепочка лебедей. Когда одна из крякв не захотела уступить дорогу, плывущий впереди лебедь вытянул свою длинную шею, открыл ярко-желтый клюв и зашипел на нее.
— Этот русский. Уже внедрился, — пошутил Аркадий.
Ирина отодвинулась от Аркадия и стала его разглядывать.
— Ты действительно ужасно выглядишь.
— Не могу сказать этого о тебе.
Она повернулась к свету. В волосах как драгоценные камни блестели капельки дождя.
— Слыхала, что у тебя в Москве дела идут неплохо, — сказала она.
— От кого?
Она заколебалась.
— А ты не такой, каким я тебя ожидала увидеть. Такой, каким я тебя помнила.
Они медленно брели по парку. Аркадий понимал, что она сделала последний шаг в его сторону. Время от времени их плечи касались друг друга.
— Стас всегда интересовался тобой. Не удивляюсь, что вы подружились. Макс говорит, что вы оба осколки холодной войны.
— Да, действительно. Я, как кусок мрамора, который нашли в древних руинах. Подняли, повертели в руках и спрашивают: «Что бы это могло быть? Осколок лошадиного копыта или часть торса Аполлона?» Хочу кое-что тебе показать, — он достал конверт, открыл его и показал ей листок бумаги с нацарапанным на ней единственным словом.
— Мое имя? — удивилась она.
— Это почерк моего отца. Много лет я не имел от него вестей. А это, должно быть, последнее, что он сделал перед смертью. Ты в самом деле говорила с ним?
— Мне хотелось найти тебя, не причинив вреда, поэтому я обратилась к твоему отцу.
Аркадий пробовал представить себе эту картину. Все равно что голубка, летящая в открытую печь. Правда, отец в свои последние годы изрядно поостыл.
— Он рассказывал мне, как геройски ты держался, как они пробовали тебя сломить, но ты заставил их вернуть тебя в прокуратуру, рассказывал, что тебе поручали самые трудные дела, и ты никогда не терпел неудач. Он очень гордился тобой и говорил без конца. Хвалился, что часто с тобой видится, и обещал, что ты мне напишешь.
— Что еще?
— Что ты слишком занят, чтобы обращать внимание на женщин, но что у тебя нет от них отбою.
— И все это звучало вполне правдоподобно?
— Он говорил, что единственная трудность в том, что ты фанатик и порой ставишь себя слишком высоко. Что только Богу, мол, судить о некоторых вещах.
— На месте генерала Кирилла Ренко я бы не стремился предстать перед Божьим ликом.
— Он говорил, что все больше думает о тебе. У тебя были женщины?
— Нет. Некоторое время я провел в психиатрических лечебницах, потом был отправлен этапом по Сибири, потом Камчатка, плавбаза. Возможности небогатые.
Она его прервала.
— Погоди. Я помню Россию. Там всегда есть возможности. Когда вернулся в Москву, небось сразу завел женщину.
— Я любил. И женщин не искал.
— Любил меня?
— Да.
— Ты фанатик.
Они шли вдоль покрытого белым туманом пруда. Крошечные капли дождя жемчужинками падали на воду. Неужели это все то же озеро?..
— Аркаша, что нам делать?
Выйдя из парка, они зашли в университетское кафе с шипевшими кофеварками из нержавеющей стали и украшавшими стены плакатами с видами Италии — снежными склонами Доломитовых Альп и живописными кварталами Неаполя. Остальными посетителями были студенты, склонившиеся над раскрытыми книгами, с огромными чашками кофе в руках.
Аркадий и Ирина сели за столик у окна.
Аркадий рассказывал о своих странствиях по Сибири — от Иркутска до Норильска — и о годах, проведенных на Камчатке.
Ирина говорила о Нью-Йорке, Лондоне, Берлине.
— В Нью-Йорке работа в театре была неплохой, но я не могла вступить в профсоюз. Они что советские профсоюзы, только хуже. Была официанткой. В Нью-Йорке потрясающие официантки. До того выносливые и до того старые, что можно подумать, что служили еще при Александре Македонском. Трудяги… Потом картинная галерея. Им нужен был кто-нибудь с европейским произношением. Я была частью колорита галереи. Стала снова заниматься искусством. Тогда никто еще не интересовался русским авангардом. Знаешь, ты ждал увидеть меня в России, а я представляла, как ты входишь в художественную галерею на Мэдисон-авеню, в приличном костюме, хороших ботинках, при галстуке.
— В другой раз нужно согласовывать мечты.
— Как бы то ни было, но в нью-йоркское отделение «Свободы» приезжал Макс. Он делал программу о русском искусстве, и мы случайно разговорились. Он сказал, что если я буду в Мюнхене и мне понадобится работа, то можно обратиться к нему. Через год я так и сделала. Я все еще делаю кое-что для берлинских картинных галерей. Они все время ищут произведения революционного искусства, потому что цены на них необычайно высоки.
— Ты имеешь в виду искусство нашей погибшей и опозоренной революции?
— Их продают на аукционах «Сотби» и «Кристи». Коллекционеры никак не могут насытиться. У тебя неприятности?
— Были неприятности. Теперь нет.
— Я имею в виду работу.
— На работе бывают трудные моменты. Хорошие люди погибают, а плохие греют руки. Сейчас у меня, судя по всему, не самое удачное время, но я думаю взять отпуск, на время отойти от своей деятельности.
— И чем заняться?
— Мог бы стать немцем. Разумеется, не сразу. Сначала стал бы поляком, потом восточным немцем и наконец чистокровным баварцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112