Манера письма, подбор цветовой гаммы, отсутствие подписи, даже кракелюры — все это характерно для Малевича.
Аркадию понравилось слово «кракелюры». Он подозревал, что при соответствующем освещении их можно обнаружить и на нем самом.
Экран снова стал белым. Камера перемещалась вдоль многократно увеличенного переплетения нитей холста и выглядевшей рельефной в косом свете грунтовки к красноречивым крупинкам отпечатка пальца, едва различимого под краской. Ирина спросила:
— Чья рука оставила этот след?
Экран заполнило лицо с глубоко посаженными печальными глазами. Камера отодвинулась и показала синий мундир и грустное лицо покойного генерала Пенягина. Вот уж кого меньше всего ожидал снова увидеть Аркадий, тем более в сфере искусства. Генерал авторучкой указывал на сходные завитки и дельты на двух увеличенных отпечатках пальцев — один с находящегося ныне в галерее «Красного квадрата», другой с подлинного Малевича в Русском музее. Переводил голос за кадром. Аркадий подумал, что, если бы пояснения давал немецкий криминалист, это заняло бы меньше времени, но появление советского генерала выглядело внушительнее. В голосе за кадром он узнал Макса. Тот спрашивал:
— Могли бы вы прийти к заключению, что это отпечатки, оставленные одним и тем же человеком?
Пенягин смотрел прямо в камеру, демонстрируя волю и уверенность, словно чувствовал, как недолго ему выступать в роли звезды.
— Я считаю, — говорил он, — что эти отпечатки безусловно принадлежат одному лицу.
Когда зажегся свет, поднялся старомодно одетый господин и сердито спросил:
— Выплачиваете ли вы Finderlohn?
— Вознаграждение нашедшему, — перевел Аркадию Макс.
На вопрос ответила Маргарита:
— Нет. Хотя Finderlohn и абсолютно законное требование, но мы с самого начала имели дело с владельцем картины.
— Такие вознаграждения, — сказал господин, — не что иное, как чудовищный грабеж. Я, в частности, имею в виду вознаграждение, выплачиваемое в Техасе за кведлинбургские сокровища, которые после войны украл в Германии американский солдат.
— Американцы не имеют к нам отношения, — едва заметно улыбнулась Маргарита.
— Один из многочисленных примеров разграбления немецких произведений искусства оккупационными войсками — похищение русскими хранившегося в Рейнхардсбрюннском замке полотна XVII века. Где оно теперь? На аукционе «Сотби».
— Русские тоже не имеют никакого отношения, за исключением Малевича, — заверила его Маргарита. — И, конечно, меня самой: я родом из России. Можете быть уверены, что вывозить из Советского Союза произведения такой ценности запрещено законом.
Любитель искусства утихомирился, хотя и оставил за собой последнее слово.
— Значит, картина из Восточной Германии?
— Да.
— Тогда это одно из немногих благих деяний.
Реплика встретила всеобщее одобрение.
«Действительно ли это полотно Малевича? — спрашивал себя Аркадий. — Оставим в стороне любительский спектакль Пенягина. Соответствует ли действительности рассказ об обрешетке? Остается фактом, что большинство сохранившихся работ Малевича были либо спрятаны, либо вывезены тайком, прежде чем попасть в музеи, где теперь они занимают соответствующее место. Он был художником-изгоем нашего века».
А какое определение мог бы дать Аркадий самому себе? Ведь у него не было даже советского паспорта.
Маргарита Бенц играла роль строгой, но щедрой хозяйки, не подпуская гостей близко к полотну, запретив фотографировать, и в то же время направляя их к столам с икрой, копченой осетриной, шампанским. Ирина переходила от гостя к гостю, отвечая на вопросы, которые звучали неприличным допросом. Таким уж казался немецкий язык постороннему человеку. Ведь если бы публика была чем-то недовольна, она бы ушла. И все равно, глядя на Ирину, он уподоблял ее белой журавушке в окружении ворон.
Двое американцев в черных галстуках и лакированных туфлях разговаривали между собой, склонившись над тарелками:
— Мне не понравилась подковырка в отношении Штатов. Помнишь, распродажа русского авангарда у «Сотби» далеко не оправдала надежд.
— Там были только незначительные работы, и в большинстве своем подделки, — возразил другой американец. — Крупная работа вроде этой могла бы полностью стабилизировать рынок. Во всяком случае, даже если я и не заполучу ее, у меня останутся добрые воспоминания о поездке в Берлин.
— Джек, как раз об этом я и хотел тебя предупредить. Берлин теперь не тот. Здесь стало опасно. Совершенно определенно.
— Это теперь, когда свалили Стену?
— Здесь полно… — он огляделся, взял своего друга под руку и прошептал: — Я собираюсь перебираться в Вену.
Аркадий поглядел кругом: что бы такое могло напугать американца? Разве только он сам.
Продолжавшийся час спустя шум разговоров и облака табачного дыма служили признаком того, что вернисаж удался. Аркадий удалился в видеозал и смотрел пленку о довоенном Берлине с конными экипажами на Унтер-ден-Линден и фотографиями русских эмигрантов. Он играл клавишами аппарата, прокручивал пленку вперед и назад. На экране, естественно, появлялись фотографии наиболее необычных и привлекающих внимание личностей того времени. Всех их — писателей, танцовщиц и артистов — обволакивала аура оранжерейной изнеженности.
Ему казалось, что он один в зале, пока не услышал голос Маргариты Бенц:
— Согласны, что Ирина была сегодня на уровне?
— О да, — ответил он.
Хозяйка галереи стояла в дверях зала с бокалом в одной руке и сигаретой в другой.
— У нее удивительный голос. Вас она убедила?
— Полностью, — подтвердил Аркадий.
Она бесшумно вошла в зал. Он только слышал, как она коснулась плечом стены.
— Мне хотелось разглядеть вас получше.
— В темноте?
— Неужели вы не видите в темноте? Должно быть, вы неважный следователь.
У нее была странная, вульгарно-надменная манера держаться. Он вспомнил о двух противоречивших друг другу опознаниях ее фотографий, проведенных Яаком: г-жа Маргарита Бенц, немка, остановившаяся в гостинице «Союз», и Рита, валютная проститутка, эмигрировавшая в Израиль за пять лет до того. Фрау Бенц бросила тем временем окурок в бокал, поставила его на видеомагнитофон и передала Аркадию спички, чтобы он дал ей прикурить очередную сигарету. Кончики пальцев у нее были тверды, как зубья бороны. Когда Аркадий впервые увидел ее в машине Руди, он назвал ее про себя викингом. Теперь ему на ум пришла Саломея.
— Продали? — спросил он.
— Макс должен был вам сказать, что такую картину за минуту не продашь.
— А сколько надо?
— Недели.
— Чья это картина? Кто продавец?
Она расхохоталась, выпуская дым:
— Ну и вопросы, скажу вам. Прямо в лоб.
— Я впервые на вернисаже. Просто любопытно.
— Только покупателю нужно знать продавца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Аркадию понравилось слово «кракелюры». Он подозревал, что при соответствующем освещении их можно обнаружить и на нем самом.
Экран снова стал белым. Камера перемещалась вдоль многократно увеличенного переплетения нитей холста и выглядевшей рельефной в косом свете грунтовки к красноречивым крупинкам отпечатка пальца, едва различимого под краской. Ирина спросила:
— Чья рука оставила этот след?
Экран заполнило лицо с глубоко посаженными печальными глазами. Камера отодвинулась и показала синий мундир и грустное лицо покойного генерала Пенягина. Вот уж кого меньше всего ожидал снова увидеть Аркадий, тем более в сфере искусства. Генерал авторучкой указывал на сходные завитки и дельты на двух увеличенных отпечатках пальцев — один с находящегося ныне в галерее «Красного квадрата», другой с подлинного Малевича в Русском музее. Переводил голос за кадром. Аркадий подумал, что, если бы пояснения давал немецкий криминалист, это заняло бы меньше времени, но появление советского генерала выглядело внушительнее. В голосе за кадром он узнал Макса. Тот спрашивал:
— Могли бы вы прийти к заключению, что это отпечатки, оставленные одним и тем же человеком?
Пенягин смотрел прямо в камеру, демонстрируя волю и уверенность, словно чувствовал, как недолго ему выступать в роли звезды.
— Я считаю, — говорил он, — что эти отпечатки безусловно принадлежат одному лицу.
Когда зажегся свет, поднялся старомодно одетый господин и сердито спросил:
— Выплачиваете ли вы Finderlohn?
— Вознаграждение нашедшему, — перевел Аркадию Макс.
На вопрос ответила Маргарита:
— Нет. Хотя Finderlohn и абсолютно законное требование, но мы с самого начала имели дело с владельцем картины.
— Такие вознаграждения, — сказал господин, — не что иное, как чудовищный грабеж. Я, в частности, имею в виду вознаграждение, выплачиваемое в Техасе за кведлинбургские сокровища, которые после войны украл в Германии американский солдат.
— Американцы не имеют к нам отношения, — едва заметно улыбнулась Маргарита.
— Один из многочисленных примеров разграбления немецких произведений искусства оккупационными войсками — похищение русскими хранившегося в Рейнхардсбрюннском замке полотна XVII века. Где оно теперь? На аукционе «Сотби».
— Русские тоже не имеют никакого отношения, за исключением Малевича, — заверила его Маргарита. — И, конечно, меня самой: я родом из России. Можете быть уверены, что вывозить из Советского Союза произведения такой ценности запрещено законом.
Любитель искусства утихомирился, хотя и оставил за собой последнее слово.
— Значит, картина из Восточной Германии?
— Да.
— Тогда это одно из немногих благих деяний.
Реплика встретила всеобщее одобрение.
«Действительно ли это полотно Малевича? — спрашивал себя Аркадий. — Оставим в стороне любительский спектакль Пенягина. Соответствует ли действительности рассказ об обрешетке? Остается фактом, что большинство сохранившихся работ Малевича были либо спрятаны, либо вывезены тайком, прежде чем попасть в музеи, где теперь они занимают соответствующее место. Он был художником-изгоем нашего века».
А какое определение мог бы дать Аркадий самому себе? Ведь у него не было даже советского паспорта.
Маргарита Бенц играла роль строгой, но щедрой хозяйки, не подпуская гостей близко к полотну, запретив фотографировать, и в то же время направляя их к столам с икрой, копченой осетриной, шампанским. Ирина переходила от гостя к гостю, отвечая на вопросы, которые звучали неприличным допросом. Таким уж казался немецкий язык постороннему человеку. Ведь если бы публика была чем-то недовольна, она бы ушла. И все равно, глядя на Ирину, он уподоблял ее белой журавушке в окружении ворон.
Двое американцев в черных галстуках и лакированных туфлях разговаривали между собой, склонившись над тарелками:
— Мне не понравилась подковырка в отношении Штатов. Помнишь, распродажа русского авангарда у «Сотби» далеко не оправдала надежд.
— Там были только незначительные работы, и в большинстве своем подделки, — возразил другой американец. — Крупная работа вроде этой могла бы полностью стабилизировать рынок. Во всяком случае, даже если я и не заполучу ее, у меня останутся добрые воспоминания о поездке в Берлин.
— Джек, как раз об этом я и хотел тебя предупредить. Берлин теперь не тот. Здесь стало опасно. Совершенно определенно.
— Это теперь, когда свалили Стену?
— Здесь полно… — он огляделся, взял своего друга под руку и прошептал: — Я собираюсь перебираться в Вену.
Аркадий поглядел кругом: что бы такое могло напугать американца? Разве только он сам.
Продолжавшийся час спустя шум разговоров и облака табачного дыма служили признаком того, что вернисаж удался. Аркадий удалился в видеозал и смотрел пленку о довоенном Берлине с конными экипажами на Унтер-ден-Линден и фотографиями русских эмигрантов. Он играл клавишами аппарата, прокручивал пленку вперед и назад. На экране, естественно, появлялись фотографии наиболее необычных и привлекающих внимание личностей того времени. Всех их — писателей, танцовщиц и артистов — обволакивала аура оранжерейной изнеженности.
Ему казалось, что он один в зале, пока не услышал голос Маргариты Бенц:
— Согласны, что Ирина была сегодня на уровне?
— О да, — ответил он.
Хозяйка галереи стояла в дверях зала с бокалом в одной руке и сигаретой в другой.
— У нее удивительный голос. Вас она убедила?
— Полностью, — подтвердил Аркадий.
Она бесшумно вошла в зал. Он только слышал, как она коснулась плечом стены.
— Мне хотелось разглядеть вас получше.
— В темноте?
— Неужели вы не видите в темноте? Должно быть, вы неважный следователь.
У нее была странная, вульгарно-надменная манера держаться. Он вспомнил о двух противоречивших друг другу опознаниях ее фотографий, проведенных Яаком: г-жа Маргарита Бенц, немка, остановившаяся в гостинице «Союз», и Рита, валютная проститутка, эмигрировавшая в Израиль за пять лет до того. Фрау Бенц бросила тем временем окурок в бокал, поставила его на видеомагнитофон и передала Аркадию спички, чтобы он дал ей прикурить очередную сигарету. Кончики пальцев у нее были тверды, как зубья бороны. Когда Аркадий впервые увидел ее в машине Руди, он назвал ее про себя викингом. Теперь ему на ум пришла Саломея.
— Продали? — спросил он.
— Макс должен был вам сказать, что такую картину за минуту не продашь.
— А сколько надо?
— Недели.
— Чья это картина? Кто продавец?
Она расхохоталась, выпуская дым:
— Ну и вопросы, скажу вам. Прямо в лоб.
— Я впервые на вернисаже. Просто любопытно.
— Только покупателю нужно знать продавца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112