Добытые таким образом сведения Уббррокксс использует против Штрауда.
— Тебе, возможно, придется пожертвовать женщиной, — вновь сказал ему Эшруад, и Штрауд вновь заявил, что не в силах этого сделать.
— Ты должен… ради победы, — настаивал Эшруад — Ты должен одолеть злую силу, Штрауд.
Внутренний монолог то затихал, то возобновлялся в его голове, словно накатывающие на берег морские волны, и его постоянно сопровождал какой-то призвук, будто отраженное стальной пластинкой в черепе Штрауда эхо. Это был Уббррокксс или его часть, которой он вторгался в мозг Штрауда, охотясь за его мыслями, чаяниями, страхами, муками и страданиями. Уббррокксс рыскал в его памяти, крадя воспоминания, приятные и горькие, гордые и постыдные. Штрауд ощущал его присутствие внутри своей головы, но, предупрежденный о том, что такое произойдет, был готов ко всем соблазнам, подстерегающим его душу. И Штрауд препоясал чресла, готовый к любым испытаниям.
Мысль о том, что Эшруад знает о каждом шаге, который собирается предпринять демон, могла бы заронить в душу Штрауда серьезные подозрения, если бы этруск не поделился с ним кошмаром, который постоянно преследовал его: что Уббррокксс на веки вечные будет продолжать пожирать человеческие души во все возрастающем числе.
Оказалось, что и Эшруада и Штрауда терзает один и тот же кошмар, и по этой причине Штрауд решил душой и телом довериться древнему мудрецу. Но отдать Кендру сатанинскому отродью. Штрауд по-прежнему сомневался, достанет ли ему духу пойти на это.
— Ты должен, — прошелестел у него в ушах голос Эшруада, теперь столь же требовательный, как у демона. — У тебя нет выхода.
Глава 18
Зловещая тишина и покой, воцарившиеся на стройке, где, застыв в самых разных позах, против них в полной неподвижности стояли 500000 зомби, вызывали у комиссара Натана смутное беспокойство и тревогу. Некоторые его ближайшие помощники считали, что сейчас самое время для атаки, их горячо поддерживали вояки, но комиссар был исполнен решимости сдержать данное Штрауду обещание. Однако сдерживать других ему становилось все труднее и труднее, особенно после того, как связь со Штраудом прервалась более чем на час.
Затем на связь вышла Кендра Клайн, которая ввела комиссара в курс последних событий и сообщила, что Штрауд ушел один.
— Как себя чувствует доктор Леонард? — поинтересовался Натан.
— Держится.
— А Вишневски?
— Пока жив, — вмешался Вишневски. — Ноги как ватные, а так нормально. Во что бы то ни стало удержите ваших людей, Натан, вы меня поняли? Здесь, внизу, им не прожить и минуты, сынок.
— А чем там Штрауд думает? Почему он ушел один?
— У него есть свои причины. Сейчас он — единственная наша надежда, — заявил Леонард. — А судя по тому, как здесь все складывается, может быть, и всего рода человеческого. Потому что в будущем это отродье еще вернется, и каждый раз будет все ненасытнее…
— У вас чуть больше часа, чтобы подняться оттуда, понятно? На рассвете армия весь котлован перепашет снарядами.
— Но Штрауд же не успеет! — взмолилась Кендра. Натан покачал головой, словно она могла его видеть, и вздохнул:
— Ни минутой больше. Вам лучше прямо сейчас отправиться в обратный путь.
— Нет, комиссар. Мы останемся до возвращения Штрауда, — возразил Леонард.
— Да не сходите же вы с ума! — взорвался Натан.
— Вы слышали, что сказал доктор Леонард. Если вы намерены похоронить Штрауда в лабиринте, мы предпочитаем погибнуть вместе с ним, — выкрикнула Кендра, очень рассчитывая припугнуть комиссара и выиграть время, столь необходимое Штрауду.
— Вишневски, но вы-то все же не такой идиот, как ваши друзья! — просительно обратился к Вишу Натан.
— Ошибаетесь, комиссар, — язвительно возразил Вишневски. — Я всю жизнь выделялся своим идиотизмом.
Вишневски расхохотался в микрофон, и это было последнее, что услышал комиссар. Смельчаки в подземелье выключили рации. Натан так и кипел от ярости и отчаяния, от ощущения собственной беспомощности у него перед глазами даже поплыли красные круги.
— И вообще, не надо было пускать туда этих дурацких ученых, — заметил капитан Макдональд, командир отряда специального назначения вооруженных сил США, которому не терпелось спустить своих молодцов против треклятых зомби.
— Я знаю одно, Макдональд. У нас с вами уговор, и вы его выполните. С точностью до минуты, — отрезал комиссар.
Натан знал, что попытка выторговать у Макдональда, да и у других, хотя бы еще секунду, была бы бессмысленной. В раздражении комиссар прижал к глазам полевой бинокль и принялся обозревать строительную площадку, где царило затишье перед бурей.
Он вспомнил свою последнюю беседу со Штраудом, и мрачное предчувствие, что он никогда более не услышит его мужественный голос сжало ему сердце. Нет, одернул себя комиссар, нельзя даже мысли допускать, что Штрауд и его спутники обречены на неудачу, что у них не осталось никакой надежды, ибо без этой надежды ни у кого из них нет никакой надежды на надежду… Натан поймал себя на том, что с горя совсем запутался в своих мыслях.
Нью-Йорк был его городом, и в обычную ночь комиссар любовался бы набережной, а может, вывел бы свой катер на ночную прогулку в море и смотрел бы не отрывая глаз на драгоценное ожерелье городских огней, всегда дразняще подмаргивающих тебе… всегда так соблазнительно подмаргивающих тебе, и ночным волнам, и луне на высоком небе… Для большинства людей Нью-Йорк был одним большим дурдомом, взгромоздившимся на плечи Атланту, являвшему собой ушлого торгаша. Для Джеймса Натана Нью-Йорк был грациозной леди, раскинувшейся на бережку так же безмятежно, как бесстрастная богиня, какую можно увидеть в вавилонском храме, всемогущая и вездесущая и — невидимая… не подвластная человеческому взору и за пределами людского понимания. До тех пор, пока ты не навлечешь на себя ее гнев.
Тогда она может быть столь же грозной, опасной и беспощадной, как океан, столь же коварной, как горный ледник, грубой и сухой, теплой и приветливой — в зависимости от ее прихотливого настроения.
Джеймс Натан ощущал пульс чувственного живого существа, каким был для него город Нью-Йорк, и даже со всеми его пороками он ассоциировался в представлении Натана с величественной женщиной, исполненной тайны и неожиданностей… А красоты этого города — этой современной Месопотамии, — где большинство людей рождается, живет и умирает, так никогда его не познав и не поняв до конца. Подобно блохе на теле слона или рачку, мельтешащему вокруг кита. Вечно занятые своими жалкими и ничтожными делишками, ломающие головы над хитроумными планами, преследующими лишь их личную корысть…
Люди… Чего еще от них ждать?
Как бы мне урвать с нее побольше, с этой богини, что зовется Нью-Йорком?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Тебе, возможно, придется пожертвовать женщиной, — вновь сказал ему Эшруад, и Штрауд вновь заявил, что не в силах этого сделать.
— Ты должен… ради победы, — настаивал Эшруад — Ты должен одолеть злую силу, Штрауд.
Внутренний монолог то затихал, то возобновлялся в его голове, словно накатывающие на берег морские волны, и его постоянно сопровождал какой-то призвук, будто отраженное стальной пластинкой в черепе Штрауда эхо. Это был Уббррокксс или его часть, которой он вторгался в мозг Штрауда, охотясь за его мыслями, чаяниями, страхами, муками и страданиями. Уббррокксс рыскал в его памяти, крадя воспоминания, приятные и горькие, гордые и постыдные. Штрауд ощущал его присутствие внутри своей головы, но, предупрежденный о том, что такое произойдет, был готов ко всем соблазнам, подстерегающим его душу. И Штрауд препоясал чресла, готовый к любым испытаниям.
Мысль о том, что Эшруад знает о каждом шаге, который собирается предпринять демон, могла бы заронить в душу Штрауда серьезные подозрения, если бы этруск не поделился с ним кошмаром, который постоянно преследовал его: что Уббррокксс на веки вечные будет продолжать пожирать человеческие души во все возрастающем числе.
Оказалось, что и Эшруада и Штрауда терзает один и тот же кошмар, и по этой причине Штрауд решил душой и телом довериться древнему мудрецу. Но отдать Кендру сатанинскому отродью. Штрауд по-прежнему сомневался, достанет ли ему духу пойти на это.
— Ты должен, — прошелестел у него в ушах голос Эшруада, теперь столь же требовательный, как у демона. — У тебя нет выхода.
Глава 18
Зловещая тишина и покой, воцарившиеся на стройке, где, застыв в самых разных позах, против них в полной неподвижности стояли 500000 зомби, вызывали у комиссара Натана смутное беспокойство и тревогу. Некоторые его ближайшие помощники считали, что сейчас самое время для атаки, их горячо поддерживали вояки, но комиссар был исполнен решимости сдержать данное Штрауду обещание. Однако сдерживать других ему становилось все труднее и труднее, особенно после того, как связь со Штраудом прервалась более чем на час.
Затем на связь вышла Кендра Клайн, которая ввела комиссара в курс последних событий и сообщила, что Штрауд ушел один.
— Как себя чувствует доктор Леонард? — поинтересовался Натан.
— Держится.
— А Вишневски?
— Пока жив, — вмешался Вишневски. — Ноги как ватные, а так нормально. Во что бы то ни стало удержите ваших людей, Натан, вы меня поняли? Здесь, внизу, им не прожить и минуты, сынок.
— А чем там Штрауд думает? Почему он ушел один?
— У него есть свои причины. Сейчас он — единственная наша надежда, — заявил Леонард. — А судя по тому, как здесь все складывается, может быть, и всего рода человеческого. Потому что в будущем это отродье еще вернется, и каждый раз будет все ненасытнее…
— У вас чуть больше часа, чтобы подняться оттуда, понятно? На рассвете армия весь котлован перепашет снарядами.
— Но Штрауд же не успеет! — взмолилась Кендра. Натан покачал головой, словно она могла его видеть, и вздохнул:
— Ни минутой больше. Вам лучше прямо сейчас отправиться в обратный путь.
— Нет, комиссар. Мы останемся до возвращения Штрауда, — возразил Леонард.
— Да не сходите же вы с ума! — взорвался Натан.
— Вы слышали, что сказал доктор Леонард. Если вы намерены похоронить Штрауда в лабиринте, мы предпочитаем погибнуть вместе с ним, — выкрикнула Кендра, очень рассчитывая припугнуть комиссара и выиграть время, столь необходимое Штрауду.
— Вишневски, но вы-то все же не такой идиот, как ваши друзья! — просительно обратился к Вишу Натан.
— Ошибаетесь, комиссар, — язвительно возразил Вишневски. — Я всю жизнь выделялся своим идиотизмом.
Вишневски расхохотался в микрофон, и это было последнее, что услышал комиссар. Смельчаки в подземелье выключили рации. Натан так и кипел от ярости и отчаяния, от ощущения собственной беспомощности у него перед глазами даже поплыли красные круги.
— И вообще, не надо было пускать туда этих дурацких ученых, — заметил капитан Макдональд, командир отряда специального назначения вооруженных сил США, которому не терпелось спустить своих молодцов против треклятых зомби.
— Я знаю одно, Макдональд. У нас с вами уговор, и вы его выполните. С точностью до минуты, — отрезал комиссар.
Натан знал, что попытка выторговать у Макдональда, да и у других, хотя бы еще секунду, была бы бессмысленной. В раздражении комиссар прижал к глазам полевой бинокль и принялся обозревать строительную площадку, где царило затишье перед бурей.
Он вспомнил свою последнюю беседу со Штраудом, и мрачное предчувствие, что он никогда более не услышит его мужественный голос сжало ему сердце. Нет, одернул себя комиссар, нельзя даже мысли допускать, что Штрауд и его спутники обречены на неудачу, что у них не осталось никакой надежды, ибо без этой надежды ни у кого из них нет никакой надежды на надежду… Натан поймал себя на том, что с горя совсем запутался в своих мыслях.
Нью-Йорк был его городом, и в обычную ночь комиссар любовался бы набережной, а может, вывел бы свой катер на ночную прогулку в море и смотрел бы не отрывая глаз на драгоценное ожерелье городских огней, всегда дразняще подмаргивающих тебе… всегда так соблазнительно подмаргивающих тебе, и ночным волнам, и луне на высоком небе… Для большинства людей Нью-Йорк был одним большим дурдомом, взгромоздившимся на плечи Атланту, являвшему собой ушлого торгаша. Для Джеймса Натана Нью-Йорк был грациозной леди, раскинувшейся на бережку так же безмятежно, как бесстрастная богиня, какую можно увидеть в вавилонском храме, всемогущая и вездесущая и — невидимая… не подвластная человеческому взору и за пределами людского понимания. До тех пор, пока ты не навлечешь на себя ее гнев.
Тогда она может быть столь же грозной, опасной и беспощадной, как океан, столь же коварной, как горный ледник, грубой и сухой, теплой и приветливой — в зависимости от ее прихотливого настроения.
Джеймс Натан ощущал пульс чувственного живого существа, каким был для него город Нью-Йорк, и даже со всеми его пороками он ассоциировался в представлении Натана с величественной женщиной, исполненной тайны и неожиданностей… А красоты этого города — этой современной Месопотамии, — где большинство людей рождается, живет и умирает, так никогда его не познав и не поняв до конца. Подобно блохе на теле слона или рачку, мельтешащему вокруг кита. Вечно занятые своими жалкими и ничтожными делишками, ломающие головы над хитроумными планами, преследующими лишь их личную корысть…
Люди… Чего еще от них ждать?
Как бы мне урвать с нее побольше, с этой богини, что зовется Нью-Йорком?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69