В это время опять поют трубы. Симон подводит мне коня. Через минуту герольды объявляют: «Крун Дулон и сэр Хэнк из Гомптона встречаются в заключительном поединке турнира!» Трибуны загомонили и больше уже не умолкали до самого конца. Под этот гомон мы с Дулоном занимаем места на разных концах ристалища и готовим копья. Король машет платком, и труба поет.
Все ближе и ближе всадник в черных доспехах. Его копье точно нацелено в центр моего щита. Я тоже целюсь в его щит. На расстоянии копья вытягиваю левую руку вперед, поворачивая щит под углом к противнику, и с силой двигаю его влево. Удар все-таки получается весьма ощутимым. Но и мой удар Дулон отбивает таким же приемом.
Вторая схватка опять не дает результата. В школе хроноагентов нас с Андреем основательно натаскивали в приемах боя на копьях. Чувствуется, что и Дулон прошел не худшую школу.
Третья схватка заканчивается тем, что мы с Дулоном одновременно применяем тот прием, которым я выбил из седла брата Куно. Удары получились такими мощными, что копья разлетелись в щепки, а кони присели на задние ноги и попятились. Помощник герольда подает мне турнирный меч.
Вновь поет труба, мы вновь скачем друг на друга и сшибаемся в центре ристалища. Да, Дулон не новичок! А что я, собственно, ожидал? Что ЧВП пошлет на такое с дело зеленого юнца? Ха!
Во время второй схватки я упускаю реальную возможность закончить поединок в свою пользу. Я так ловко отбиваю удар щитом, что Дулон теряет равновесие, и я обрушиваю удар меча на его шлем. Широкий рог, украшавший навершие шлема, гнется, а Дулон, ошеломленный, качается в седле. Еще бы один удар, и все! Но поет труба, возвещая конец «раунда».
В третьей схватке мы сходимся вплотную. Дулон озадачен и разозлен моим сопротивлением. Он не может понять, в чем дело. Глаза его яростно сверкают сквозь прорези забрала, он грязно ругается, горячится. Я наказываю его, ударив справа под щит. По-моему, я сломал ему ребро или два.
Это его отрезвляет. Когда дело доходит до секир, он дерется скупыми и точными ударами, которые я с трудом отражаю. Но как бы ни был я изощрен в искусстве боя на топорах, я никак не могу подловить его и нанести сокрушительный удар. Он — тоже.
К концу третьей схватки на секирах мое левое плечо сильно ноет. Не всегда удавалось принять удар секиры на щит по касательной. Впрочем, состояние Дулона, наверное, не лучше.
Когда трубы пропели конец третьей схватке, Дулон, опустив секиру, долго смотрит на меня, тяжело дыша. Его, видимо, потрясла мысль, что на всякого непобедимого всегда находится достойный соперник. Недооценка противника всегда чревата.
Булава представляет собой увесистую дубовую дубину, длиной около метра, на конце которой — восьмигранная насадка размером с два кулака.
Остается три схватки. Надо кончать. Меня явно не устраивает знамение, которое явится королю Рене. Мне приходит в голову спасительная мысль. Раз Дулон недооценивает меня, постараюсь укрепить его в этом заблуждении. Сделаю вид, что силы мои уже на исходе. Пусть растормозится, пусть начнет спешить. Потому что силы-то наши с ним действительно не беспредельны.
В первой схватке я отвечаю одним ударом на два, а то и на три удара Дулона. Более того, перестаю отбивать удары щитом, просто подставляю его под булаву, делая вид, что рука моя уже онемела. Впрочем, эта игра дается мне без особого труда. На вторую схватку я выезжаю, преувеличенно низко держа щит и булаву, словно они своим весом оттягивают мне руки. И Дулон поверил в победу окончательно. Это я вижу по его глазам, заблестевшим сквозь прорези забрала. Трибуны тоже почувствовали близкую развязку и несколько притихли.
Чтобы окончательно усыпить противника, я весьма вяло и довольно неубедительно стукаю по его щиту и тут же подставляю свой, безвольно опустив булаву. Один могучий удар, второй… Удары такие, что кажется: щит сейчас треснет, а рука моя сломается. Третий удар. Замах для четвертого…
И тут моя булава стремительно описывает круг, и я, вместо того чтобы принять его удар на щит, встречаю его булаву мощным встречным ударом. Отдача так сильна, что правая рука Дулона вместе с булавой отлетает назад и увлекает его за собой. Он откидывается в седле, и тут же моя булава обрушивается на верхнюю часть его шлема. Не проронив ни звука, крун Дулон, как мешок с песком, грохается на землю. Он лежит в неестественной позе, не подавая никаких признаков жизни. Кажется, я его убил.
Но зрителей это не волнует. Воцарившаяся на несколько секунд тишина взрывается многоголосым криком. Я поднимаю высоко булаву и, победно взмахнув ею, подбрасываю в воздух. Обнажаю Золотой Меч, ярко сверкнувший на солнце, и салютую королю и зрителям.
Давно уже поют тубы, добиваясь тишины, чтобы провозгласить победителя, но трибуны не умолкают. А я, держа высоко над головой Золотой Меч, галопом скачу по ристалищу, совершая круг почета. Меня провожают крики: «Слава! Сэр Хэнк! Золотой Меч! Да здравствует сэр Хэнк! Гомптон! Виват!»
Выждав, пока слуги и герольды уберут тело круна Дулона, я беру у Симона боевое копье и подъезжаю к королевской ложе. Король Рене стоит, держа в руках Золотой Венец Королевы Турнира, и… радостно улыбается. Это уже выше моего понимания. Чему он радуется? Считает, что я сейчас последую его вчерашнему совету? Черта лысого! Ну, ваше величество, погоди! Посмотрим, как ты будешь улыбаться через пару минут.
Я кланяюсь королю и склоняю к нему копье. Король Рене держит Венец высоко над головой и провозглашает в наступившей тишине:
— Доблестный рыцарь Хэнк из Гомптона! Ты в честном и тяжелом бою доказал, что сегодня нет тебе равных из всех собравшихся здесь рыцарей! Ты завоевал право выбрать достойнейшую из дам, которая этой ночью в Красной Башне встретится со святым Могом! Возложи ей на главу этот Венец!
С этими словами король вешает Венец на острие моего копья. Я высоко поднимаю его. По трибунам пробегает и тут же стихает волна ропота. Все ждут. А я решаю пощекотать королю нервы. Мне вспоминается «Айвенго» Вальтера Скотта. Медленно двигаюсь вдоль трибун. Иногда я замедляю шаг своего гнедого и слегка склоняю копье, словно выбираю и не решаюсь выбрать.
Вот ложа прекрасной Лины. Ее аристократическое, точеное лицо бледно, пальцы судорожно сжимают барьер ложи. А глаза! Если бы хрусталики имели свойства лазерных рубинов, я бы уже лежал на земле пробитый двумя зарядами ненависти.
Хорошо, что я не снял шлема, и никто не видит выражения моего лица. На втором круге замедляю шаг у ложи Лины и останавливаюсь, глядя на нее. Выражение ненависти на ее лице сменяется недоумением. Я слегка склоняю копье с Венцом в ее сторону. Глаза Лины удивленно раскрываются, брови ползут вверх, губы складываются в робкую улыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123