Пусть скорее ветра унесут его, размечут, разбросают клочьями по полям…
За окном вступало в права Время Ветров, и небо то хмурилось и сеяло дождем, то сияло холодной синевой. Солнце почти не грело, разве что несколько кратких часов среди дня было тепло. А чуть удлинялись тени – и снова наползал холод. По библиотеке гуляли сквозняки, пальцы немилосердно мерзли, и отчаянно не хватало горячего мехового кошачьего бока. Тетрадь заполнялась выписками и ссылками, папка разбухла от ксерокопий статей. Страна Амаравати маячила где-то на границе изысканий – упоминанием в хронологических таблицах по истории Индокитая, туманной фразой в коряво переведенной на французский язык хронике, отдельными строками в царских генеалогиях, легендарных и не очень. Были, были браки с родом Бидалапутра, дочери индийских раджей и паганских царей выходили замуж за принцев Амаравати, обеспечивая династические союзы с потомками Индры-Громовержца. А в одиннадцатом веке кончился род, одни сказки остались – о волшебных котах, о дворце, полном змей, о гробнице царя и одиннадцати кошках, о злой ракшасихе с крысиной головой, родственнице зловредного Раваны.
Наверное, исторически это было какое-нибудь княжество, захиревшее или захваченное каким-нибудь Кришнадэвараей – очень уж Кэт нравилось это имя. Если княжество было богатым, то о нем могли слагаться легенды, как об Эльдорадо, в котором муиски превратились в жителей могущественного и богатого королевства.
Кэт отложила полуслепую ксерокопию из английского журнала середины шестидесятых годов двадцатого века со скверным прозаическим переводом поэмы о сокрытом храме. Исследователь с двойной, но незапоминающейся фамилией определил ее как тайский нравоучительный текст о странствии внутрь себя. «Уф, как любят некоторые всё сводить к психоанализу!» – сердито подумала Кэт. Она была уверена, что поэма повествует о самом что ни на есть реальном храме, а хранящееся в нем сокровище, конечно, духовное – какое еще сокровище может ждать бесстрашного путника в сокрытом храме? В храме нес стражу священный кот Нилакарна – комментатор ограничился тут только ссылкой на обычай держать в храмах священных котов. А ведь это могло быть связано с династией царей Амаравати с их кошачьим родовым именем… Ах, скорей бы приходил из городу Парижу последний в этом году выпуск журнала с продолжением публикации «Сказания об Индракумаре», с сопровождающей статьей… Тепло, должно быть, в сказочной стране Амаравати.
На стол бесшумно вспрыгнул сиамский кот. Он всегда приходил, наблюдал, щуря глаза, как Кэт роется в кипе журналов или штудирует очередную монографию. На этот раз, однако, он не сел в позу священной кошки, обернув изящно изогнутый на конце хвост вокруг лап, а поставил лапу в черном чулочке на тетрадь.
– Ну что?
Кэт подняла голову и встретилась с прозрачным небесно-голубым взглядом. Кот совершенно по-человечески вздохнул и уронил на исчерканную страницу серебряную змейку. Кэт ахнула и взяла ее на ладонь:
– Скарапея!
Змейка слабо пошевелилась и попыталась свернуться браслетом.
– Глупая. Ох глупая, холодно же! Вот включат отопление, будешь ползать. А пока иди-ка сюда…
Кэт сунула змейку за пазуху и вздрогнула от холода. Кот уже сидел в обычной своей позе и смотрел в сторону.
– Послушай… – нерешительно начала Кэт. – Может, пойдешь ко мне жить? А? У меня дом теплый, двор тихий…
Мой Город пронизан жилами Путей, которые проходят во всех его измерениях. Улицы, реки, что угодно. Мне иногда кажется, что в них пульсирует незримая кровь Моего Города, кровь, питающая все, что в нем есть. Она течет и в жилах людей Моего Города. И потому их так тянет назад, в Мой Город, куда бы они ни уехали. Они могут ненавидеть его, ругать его, проклинать – и все равно будут возвращаться сюда и тосковать по Моему Городу. Так эта кровь сильна.
А я лечу в сумерках над поймой Сетуни. Как раз такая пульсирующая жилка. Она принадлежит не только Моему Городу. Если смотреть ночью с крыши дома где-нибудь в конце улицы Пырьева, то кажется, что эта темная, заросшая деревьями извилистая полоса уводит не к Москве-реке, а в какие-то совершенно нездешние места.
Так оно и есть, я это знаю.
Я помню, как однажды шел через Сетунь поздним вечером в мае. Прямо за высоким домом асфальт граничит с темными зарослями поймы. Там среди деревьев проходит труба теплотрассы, идет через реку, на другой берег, и на этой трубе сами собой возникают странные надписи – даже я никак не могу застать тех, кто их оставляет… А тогда на границе асфальта и деревьев стояла черная машина, и горел мангал, и мужчины, пока еще негромко смеясь, жарили шашлык и пили пиво. Я шел к деревьям, следом бежали мои коты. Ночь была безлунная и пасмурная, хотя и очень теплая, и тьма обступала нас со всех сторон.
Тьма пожирала тени, и ей удалось обмануть меня на какую-то секунду, и, когда они позвали меня присоединиться к их празднику, я чуть было не согласился. Меня выручили верные котофениксы – они зашипели, сверкая один – золотыми, другой – зелеными глазами. И тогда я посмотрел на лица мужчин. Их улыбки были застывшими, словно приклеенными к лицу, а глаза не мигали.
Вряд ли в лунном свете у них были бы тени.
Я не ответил на их призыв и не попал в их власть.
Я пересек границу и ушел в заросли. Я слышал их шаги у себя за спиной, но они боялись тронуть меня.
Я перешел реку и обернулся, проведя черту поперек моста.
Они остановились там и стояли молча. А потом сквозь них прошел парень с овчаркой. Овчарка-то их увидела и стала лаять, и они ушли во тьму. А парень так и не понял, что обеспокоило его друга…
Странное место Сетунь.
Выныриваешь из леса – и оказываешься прямо у домов, и на первом этаже горит свет, и все мирно и тихо…
Хорошо пить горячий чай, когда за окном ветер и холодно. Плохо тем, кто сейчас на улице, без крыши над головой, без приюта… Кэт поставила кружку на стол, помешала варево в кастрюльке. Свет в окне первого этажа был хорошо виден с улицы, и по приделанной к лоджии лесенке уже слышался мягкий кошачий шаг. Скоро весь прайд придет кормиться. А заодно и познакомится с новым обитателем.
Новый обитатель сидел на широком подоконнике, обернув лапы хвостом, и щурил голубые глаза, глядя в заоконную темень.
В прорезанный в балконной двери кошачий лаз влезал рыжий местный бандит, драный везде и всякими способами кот по кличке Джедай. Он вообще-то был не простой кот. Он был митьковский. Точнее, его нарисовали митьки. Изобразили этакого бандита с татуированным брюхом. Джедай долго висел на стенке, но как-то раз во время митьковской попойки хозяин по пьяни пригласил кота слезть с листа бумаги и присоединиться. Джедай слез и присоединился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
За окном вступало в права Время Ветров, и небо то хмурилось и сеяло дождем, то сияло холодной синевой. Солнце почти не грело, разве что несколько кратких часов среди дня было тепло. А чуть удлинялись тени – и снова наползал холод. По библиотеке гуляли сквозняки, пальцы немилосердно мерзли, и отчаянно не хватало горячего мехового кошачьего бока. Тетрадь заполнялась выписками и ссылками, папка разбухла от ксерокопий статей. Страна Амаравати маячила где-то на границе изысканий – упоминанием в хронологических таблицах по истории Индокитая, туманной фразой в коряво переведенной на французский язык хронике, отдельными строками в царских генеалогиях, легендарных и не очень. Были, были браки с родом Бидалапутра, дочери индийских раджей и паганских царей выходили замуж за принцев Амаравати, обеспечивая династические союзы с потомками Индры-Громовержца. А в одиннадцатом веке кончился род, одни сказки остались – о волшебных котах, о дворце, полном змей, о гробнице царя и одиннадцати кошках, о злой ракшасихе с крысиной головой, родственнице зловредного Раваны.
Наверное, исторически это было какое-нибудь княжество, захиревшее или захваченное каким-нибудь Кришнадэвараей – очень уж Кэт нравилось это имя. Если княжество было богатым, то о нем могли слагаться легенды, как об Эльдорадо, в котором муиски превратились в жителей могущественного и богатого королевства.
Кэт отложила полуслепую ксерокопию из английского журнала середины шестидесятых годов двадцатого века со скверным прозаическим переводом поэмы о сокрытом храме. Исследователь с двойной, но незапоминающейся фамилией определил ее как тайский нравоучительный текст о странствии внутрь себя. «Уф, как любят некоторые всё сводить к психоанализу!» – сердито подумала Кэт. Она была уверена, что поэма повествует о самом что ни на есть реальном храме, а хранящееся в нем сокровище, конечно, духовное – какое еще сокровище может ждать бесстрашного путника в сокрытом храме? В храме нес стражу священный кот Нилакарна – комментатор ограничился тут только ссылкой на обычай держать в храмах священных котов. А ведь это могло быть связано с династией царей Амаравати с их кошачьим родовым именем… Ах, скорей бы приходил из городу Парижу последний в этом году выпуск журнала с продолжением публикации «Сказания об Индракумаре», с сопровождающей статьей… Тепло, должно быть, в сказочной стране Амаравати.
На стол бесшумно вспрыгнул сиамский кот. Он всегда приходил, наблюдал, щуря глаза, как Кэт роется в кипе журналов или штудирует очередную монографию. На этот раз, однако, он не сел в позу священной кошки, обернув изящно изогнутый на конце хвост вокруг лап, а поставил лапу в черном чулочке на тетрадь.
– Ну что?
Кэт подняла голову и встретилась с прозрачным небесно-голубым взглядом. Кот совершенно по-человечески вздохнул и уронил на исчерканную страницу серебряную змейку. Кэт ахнула и взяла ее на ладонь:
– Скарапея!
Змейка слабо пошевелилась и попыталась свернуться браслетом.
– Глупая. Ох глупая, холодно же! Вот включат отопление, будешь ползать. А пока иди-ка сюда…
Кэт сунула змейку за пазуху и вздрогнула от холода. Кот уже сидел в обычной своей позе и смотрел в сторону.
– Послушай… – нерешительно начала Кэт. – Может, пойдешь ко мне жить? А? У меня дом теплый, двор тихий…
Мой Город пронизан жилами Путей, которые проходят во всех его измерениях. Улицы, реки, что угодно. Мне иногда кажется, что в них пульсирует незримая кровь Моего Города, кровь, питающая все, что в нем есть. Она течет и в жилах людей Моего Города. И потому их так тянет назад, в Мой Город, куда бы они ни уехали. Они могут ненавидеть его, ругать его, проклинать – и все равно будут возвращаться сюда и тосковать по Моему Городу. Так эта кровь сильна.
А я лечу в сумерках над поймой Сетуни. Как раз такая пульсирующая жилка. Она принадлежит не только Моему Городу. Если смотреть ночью с крыши дома где-нибудь в конце улицы Пырьева, то кажется, что эта темная, заросшая деревьями извилистая полоса уводит не к Москве-реке, а в какие-то совершенно нездешние места.
Так оно и есть, я это знаю.
Я помню, как однажды шел через Сетунь поздним вечером в мае. Прямо за высоким домом асфальт граничит с темными зарослями поймы. Там среди деревьев проходит труба теплотрассы, идет через реку, на другой берег, и на этой трубе сами собой возникают странные надписи – даже я никак не могу застать тех, кто их оставляет… А тогда на границе асфальта и деревьев стояла черная машина, и горел мангал, и мужчины, пока еще негромко смеясь, жарили шашлык и пили пиво. Я шел к деревьям, следом бежали мои коты. Ночь была безлунная и пасмурная, хотя и очень теплая, и тьма обступала нас со всех сторон.
Тьма пожирала тени, и ей удалось обмануть меня на какую-то секунду, и, когда они позвали меня присоединиться к их празднику, я чуть было не согласился. Меня выручили верные котофениксы – они зашипели, сверкая один – золотыми, другой – зелеными глазами. И тогда я посмотрел на лица мужчин. Их улыбки были застывшими, словно приклеенными к лицу, а глаза не мигали.
Вряд ли в лунном свете у них были бы тени.
Я не ответил на их призыв и не попал в их власть.
Я пересек границу и ушел в заросли. Я слышал их шаги у себя за спиной, но они боялись тронуть меня.
Я перешел реку и обернулся, проведя черту поперек моста.
Они остановились там и стояли молча. А потом сквозь них прошел парень с овчаркой. Овчарка-то их увидела и стала лаять, и они ушли во тьму. А парень так и не понял, что обеспокоило его друга…
Странное место Сетунь.
Выныриваешь из леса – и оказываешься прямо у домов, и на первом этаже горит свет, и все мирно и тихо…
Хорошо пить горячий чай, когда за окном ветер и холодно. Плохо тем, кто сейчас на улице, без крыши над головой, без приюта… Кэт поставила кружку на стол, помешала варево в кастрюльке. Свет в окне первого этажа был хорошо виден с улицы, и по приделанной к лоджии лесенке уже слышался мягкий кошачий шаг. Скоро весь прайд придет кормиться. А заодно и познакомится с новым обитателем.
Новый обитатель сидел на широком подоконнике, обернув лапы хвостом, и щурил голубые глаза, глядя в заоконную темень.
В прорезанный в балконной двери кошачий лаз влезал рыжий местный бандит, драный везде и всякими способами кот по кличке Джедай. Он вообще-то был не простой кот. Он был митьковский. Точнее, его нарисовали митьки. Изобразили этакого бандита с татуированным брюхом. Джедай долго висел на стенке, но как-то раз во время митьковской попойки хозяин по пьяни пригласил кота слезть с листа бумаги и присоединиться. Джедай слез и присоединился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127