– Никогда не угадаешь, – пробормотала Елена. Она каждый раз проходила на Ту Сторону через осень, хотя время суток не всегда совпадало со здешним. Место же было всегда одно и то же.
Пылесос завис в воздухе. Психологиня огляделась. Через секунду сверху послышалось веселое хихиканье.
– Сестрица Стено! – прозвенел с небес тоненький голосок. – Сестрица Стено!
– Явилась, – буркнула психологиня Стено и помахала рукой летящей к ней очаровательной блондиночке. На блондинке был голубой шелковый хитон, чересчур короткий и с чрезвычайно глубоким вырезом, ремни крылатых сандалий плотно охватывали изящные точеные ножки. Прелестница кувыркалась в воздухе, умудряясь каким-то образом не открывать своих красот окончательно. На лбу свивались две серебристые змейки. Кувыркнувшись еще раз, блондинка изящно опустилась на спину пылесоса, скрестив ноги.
– Привет, сестрица Эвриала, – усмехнулась психологиня. – Хорошо выглядишь.
Не сговариваясь, обе горгоны откуда-то синхронно извлекли две трубки на длиннейших чубуках и закурили. Змейки на лбу Эвриалы захлопали глазами и зашевелились, а затем, приняв удобную позу, снова заснули. Стено вытащила из-за голенища девятихвостую плетку – при ближайшем рассмотрении эти хвосты оказались живыми змеями – и хлестнула пылесос по полированному боку. Тот хрюкнул и послушно полетел по знакомому маршруту.
К далекой белой горе, по подножию охваченной рекой, вокруг которой горстью жемчуга по зелени рассыпался город.
К огромному белому замку на горе, замку в вечном сиянии.
Этой ночью, после многих глухих ночей без сновидений, Игорь увидел сон.
Он сидел у себя на кухне, а на окне сидел Вилька. Они ждали. На столе стояло вино, в вазе поблескивали золотой, серебряной и лиловой фольгой конфеты, по-новогоднему пахло мандаринами.
Он слышал шаги. Все ближе и ближе. Вот улица. Вот дом. Вот порог. Сейчас прозвенит звонок…
Ах, как же славно гулять под весенним теплым дождем! Погоды стоят предсказанные, то есть теплые и мокрые. А первые майские дни обещают жаркими и солнечными. И потянутся мои москвичи к своим фазендам и грядкам воздавать должное Международному дню трудящихся. А я останусь смотреть, как покрываются прозрачной дымкой едва тронутые зеленью парки, дождусь желтых пушистых ершиков ольхи и пения соловьев… Есть в году несколько дней, когда над Моим Городом высшая власть, и я могу покинуть свой пост и стать просто одним из духов. Тогда я волен идти куда угодно – только по большей части я остаюсь здесь. Когда еще удастся побродить по Городу так вольно, как в эти дни?
Я пойду туда, где пишет свои картины и ничего не подозревает о близящихся событиях художник. Тот, кто, может, станет Художником Моего Города. Я постою у него за плечом, посмотрю на его картины. А он, возможно, опять заметит меня, и снова его было успокоившаяся душа придет в смятение. Может, так и лучше будет – художнику нельзя быть спокойным…
За окном шел дождь. В переулке не было видно ни единого прохожего, во дворе даже кошки попрятались. Впрочем, было еще рано для спешащих с работы горожан. В обычный присутственный день и Андрей еще сидел бы в офисе, вырисовывая очередные интерьеры, но сегодня он уже побывал у заказчика и решил в контору не возвращаться.
Он заварил чай покрепче и сидел на кухне, глядя на серый дождевой сумрак и голые еще ветви деревьев, когда раздался звонок.
«Наверное, соседи», – подумал Андрей. Может, опять у Марьи Николаевны кошка пошла гулять по балконам.
Но каков сюрприз – в дверях стояла Вика!
Мокрая-мокрая – вода ручейками бежала с ее челки, с беретика, с рукавов промокшего на плечах плаща. Мокрая… словно живая. Она вошла, сняла беретик, стряхнула его и обратила на Андрея взгляд, полный просто невыразимой радости.
– Вика, вы? Как… как вы меня нашли? – сказал он, когда к нему вернулся дар речи.
– Да господи, разве это трудно? – улыбнулась она. – Вы как маяк. Только кое-где пришлось обходить – новые улицы. Мешают…
Андрей, не сводя с нее глаз, повесил ее плащ на вешалку, торопливо вытащил из тумбочки еще тетины меховые тапочки.
– Вот, переобуйтесь. У вас же ноги совсем промокли!
Вика с сомнением посмотрела на свои боты – может быть, даже фабрики «Скороход», вышедшие из моды в далекие довоенные годы.
– Я не… Спасибо!
Мгновение поколебавшись, Андрей распахнул дверь в большую комнату, в мастерскую. Вика радостно заявила:
– Как у вас красиво! Как у настоящего художника.
– То есть я не настоящий? – засмеялся Андрей.
– Настоящий, – шепнула Вика.
– Проходите. – Он повел рукой, приглашая ее в комнату. Пододвинул ей тяжелое кожаное кресло. – Вы не замерзли? Дать вам плед? – В прошлый раз Вика была словно прозрачная, а сегодня – совсем другая. Живая. Что-то изменилось… Вика поерзала в кресле, кресло скрипнуло.
– Не замерзла. Но плед можете мне дать, так мне будет уютнее, – чуть капризно протянула она, забираясь в кресло с ногами. Андрей набросил на нее свой клетчатый плед, и она укуталась в него по самые глаза. – Между прочим, я пью вино, – заявила она. – Почему-то именно вино я пить могу где угодно – хоть у вас, хоть у себя дома. Я проверяла.
Андрей с готовностью вытащил бутылку молдавского кагора.
– Такое пьете?
– Конечно, то, что надо! Давайте скорее бокал. – Она выпростала руку из-под пледа.
Андрей хотел включить свет, но не стал. Зажег три свечи в черном кованом подсвечнике. Вика смотрела сквозь бокал на свечу, и вино в бокале светилось темно-красным. Лицо ее стало пугающе серьезным.
– Андрей, – осторожно заговорила она, пригубив, словно бы для храбрости, – я ведь к вам не просто так пришла. Меня папа прислал и просил вас прийти к нам снова. Он хочет познакомиться с вами и поговорить.
– А… мама ваша ведь сказала, чтобы я…
– Это вовсе не важно, – перебила Вика. – Просто мама боится, что нас… найдут.
Андрей замер с незажженной свечкой в руке.
– Погодите, не зажигайте. Я сама. – Она осторожно и изумленно, словно это было для нее редким праздничным священнодействием, зажгла свечу. Она стояла и смотрела на нее с восторгом ребенка, увидевшего новогоднее нехитрое чудо.
Андрей тихонько забрал у нее свечу и вставил в чашечку подсвечника:
– Я думал, вы огня боитесь.
– Наоборот, я его очень люблю. Люблю греться у печки и внутрь смотреть, как дрова горят. Послушайте, – ее лицо стало очень серьезным, – я должна вам все рассказать.
– Что рассказать, Вика?
– Ну… как мы стали такими.
– Может, потом?
– Нет, сейчас. Я хочу рассказать вам обо всем сама, – строго ответила она. Немного помолчала и все так же строго начала: – Я умерла в тридцать восьмом, двенадцатого ноября. Странно звучит, правда?
– Я уже привык, – отозвался Андрей. – Вы говорите, говорите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127