— Я непочтительно отозвался о жреце, госпожа.
— Я утаил зерно от сборщика податей… для моих голодных детей, — покаялся другой.
Перечисление мелких провинностей продолжалось, пока Мара не признала, что Люджан ее не обманул: воров и убийц в этой шайке не жаловали. Всем приговоренным Мара сказала так:
— Вы можете и впредь жить так, как жили до сих пор, или поступайте ко мне на службу как свободные люди. Я, властительница Акомы, предлагаю вам прощение в границах моего поместья.
Хотя правом имперской амнистии не был наделен ни один властитель, Мара понимала, что никакой министр имперского правительства не станет утруждать себя вмешательством в судьбу ничтожного, почти безымянного полевого работника… особенно если он никогда и не слыхал о такой амнистии.
Широкими улыбками прощенные преступники воздали должное мудрости властительницы и поспешили к Папевайо, чтобы принести присягу. Они преклоняли колени с радостью. Могло, конечно, случиться так, что им — как и всем работникам Мары — будет грозить опасность со стороны ее врагов, но уж лучше подвергаться опасностям, состоя на службе в одном из знатнейших домов, чем влачить нынешнее убогое существование.
Приближался вечер. Взгляд Мары обежал сильно поредевшие ряды бандитов и наконец остановился на Люджане.
— Солдаты, оставшиеся без хозяев, слушайте внимательно!
Она помолчала, ожидая, пока затихнет вдали оживленный говор только что присягнувших работников, уходящих по дороге в Акому. Стараясь достучаться до сердец самых грубых и неотесанных бойцов Люджана, она продолжала:
— Я предлагаю вам такую возможность, о которой никогда не мог мечтать ни один воин за всю историю Империи: я предлагаю вам начать жизнь сначала. Кто из вас пожелает отправиться ко мне в поместье и снова приобщиться к честной жизни? Принявший такое решение преклонит колени у ворот священной рощи Акомы и принесет клятву верности перед натами нашего рода.
На площадку у родника упала тишина; казалось, никто даже вздохнуть не смеет. А потом воздух загудел от множества голосов. Кто-то выкрикивал вопросы; другие одергивали тех, кто мешал слышать ответы. Грязные руки мелькали в воздухе, и со звуками голосов смешивалось буханье ног, когда возбужденные вояки прыгали от восторга или пробивались поближе к фургону.
Папевайо прекратил галдеж, взмахнув обнаженным мечом, и Кейок, поспешно отойдя от фургона, выкрикнул команду.
Бандиты снова притихли; теперь они ждали, что скажет их вожак.
Не забывая о присутствии бдительного Папевайо, Люджан осторожно поклонился девушке, которая могла перевернуть всю его жизнь.
— Госпожа, твои слова… ошеломляют… твое великодушие… превосходит все мыслимые пределы. Но у нас нет хозяев и, стало быть, некому освободить нас от нашей прежней службы.
В его глазах мелькнуло что-то похожее на вызов. Мара заметила это и постаралась понять. Этот красивый — несмотря на грязь, покрывающую лицо, — и плутоватый разбойник держался как человек, которому что-то угрожает, и внезапно она догадалась, в чем тут дело. У этих людей просто не было никакой осмысленной цели; они жили сегодняшним днем, ни на что не надеясь. Если она сумеет заставить этих молодчиков вновь взять свою судьбу в собственные руки и принести клятву верности Акоме, ее войско получит неоценимое пополнение. Но для этого нужно добиться, чтобы они снова поверили в возможность достойной жизни.
— Сейчас вы ни у кого не состоите на службе, — мягко возразила она.
— Но мы давали клятву… — Голос Люджана упал почти до шепота. — Такое предложение… это что-то неслыханное… небывалое. Мы… Кто из нас может знать, что это совместимо с честью?
Его голос звучал чуть ли не умоляюще, как будто он от Мары хотел услышать, что правильно, а что нет. А тем временем члены его шайки ждали решения вожака.
И тут вдруг Мара почувствовала, что она всего лишь неопытная семнадцатилетняя послушница Лашимы, и беспомощно взглянула на Кейока, ища у него поддержки.
Старый воин не оплошал. Хотя нарушение традиций смущало его не меньше, чем Люджана, он нашел нужные слова:
— Солдат должен умереть, сражаясь за своего господина, иначе его ждет бесчестье, так уж повелось. Однако, как указала моя госпожа, если судьба распорядилась иначе, никто не смеет оспаривать волю богов. Если боги не хотят, чтобы вы служили Акоме, то их немилость наверняка обрушится на этот дом. Госпожа готова рискнуть — как в своих, так и в ваших интересах. Будут ли боги к нам благосклонны или не будут, мы все когда-нибудь умрем. Но смелые могут попытать счастья… — он долго молчал, прежде чем закончить речь, — и умереть как солдаты.
Люджан все еще колебался. Рассердить богов значило накликать на себя окончательную погибель. У разбойника, по крайней мере, есть надежда, что жалкое существование, на которое он обречен до конца дней своих, окажется само по себе достаточной искупительной карой за то, что он не умер вместе со своим господином, и тогда его душе будет даровано более высокое положение, когда ее вновь подхватит Колесо Жизни.
Тревога главаря передавалась и прочим бандитам: у каждого в душе шла нелегкая борьба. Но тут Папевайо потер свой шрам и задумчиво сказал:
— Меня зовут Папевайо, я командир авангарда Акомы. Я от рождения был предназначен служить этому дому; но мои отец и дед считались родней для кузенов, которые служили в отрядах Шиндзаваи, Ведевайо, Анасати…
Недолго помолчав, он назвал еще несколько имен. За спиной у Люджана послышался голос:
— В гарнизоне Ведевайо служил мой отец, и я жил в этом поместье, до того как меня взял в свой отряд властитель Сейрак. Моего отца звали Альмаки.
Папевайо кивнул и спросил:
— Это не тот ли Альмаки, который был кузеном Папендайо — моего отца?
Бандит разочарованно покачал головой:
— Нет, но я его знал. У него было прозвище «Альмаки-малый», а у моего отца — «Альмаки-большой». Но там служили и другие кузены моего отца.
Папевайо знаком приказал ему выйти из рядов и, отойдя достаточно далеко, чтобы Мара их не слышала, несколько минут они что-то тихо обсуждали. Разговор кончился тем, что бандит широко заулыбался, а командир авангарда вернулся к фургону и с поклоном обратился к хозяйке:
— Госпожа, это Торам. Его дядя был кузеном человека, женатого на сестре той женщины, которая была замужем за племянником моего отца. Он мой родич и достоин чести служить роду Акома.
Мара спрятала улыбку, прикрывшись рукавом. Вайо и явно неглупый Торам ухватились за одну из простых особенностей цуранской культуры. По традиции вторые и третьи сыновья воинов имели право наниматься на службу и в другие дома, а не только туда, где служили их отцы. Представляя этого бывалого воина по форме, принятой для молодых новобранцев, Папевайо умудрился полностью разрешить мучивший Люджана вопрос чести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158