Безрадостным взглядом жрец окинул обоих — госпожу, которая не могла унять дрожь в руках, и молодого властителя, нетерпение которого было столь сильным, что казалось почти осязаемым. Затем, понимая, что бессилен что-либо изменить, жрец зажег свечу и произнес:
— Пусть просветит вас мудрость Чококана.
Мелом он очертил магический символ вокруг подсвечника и благословляющим жестом поднял кувшин, а затем, налив вино в оба кубка, собственноручно поставил их перед молодыми:
— Пусть блаженство, даруемое Чококаном, наполнит ваши сердца.
Он начертил мелом еще несколько символов вокруг кубков и наполовину опустевшего кувшина.
— Пейте, дети богов, и познайте друг друга, как повелевают небеса.
Поклонившись, жрец удалился из брачной хижины с почти очевидным облегчением.
Бантокапи взмахнул рукой — и слуги также поспешили за порог. Скользящие рамы бумажных дверей с тихим стуком сомкнулись, оставив нового властителя Акомы наедине с женой в домике, который содрогался от порывов крепнущего ветра.
Он перевел на Мару взгляд темных глаз:
— Наконец-то, женушка, ты моя. — Он слишком быстро поднял кубок, и вино расплескалось, размыв один из начертанных жрецом символов. — Посмотри на меня, госпожа моя. Жрец предпочел бы, чтобы мы выпили вместе.
Очередной порыв ветра ударился о тонкие перегородки, задребезжавшие от этого напора. Мара вздрогнула, но быстро овладела собой и подняла свой кубок:
— За наш брак, Бантокапи.
Она отхлебнула небольшой глоток, тогда как ее властитель выпил все свое вино до последней капли. Затем, вылив к себе в кубок все, что еще оставалось в кувшине, он прикончил также и эту порцию. Когда первые капли дождя упали на промасленную ткань, из которой была сделана крыша хижины, Бантокапи поставил на столик кубок и кувшин.
— Жена, добудь-ка мне еще вина.
Мара поставила свой кубок на столик, внутри круга меловых символов, начертанных жрецом. Загрохотал далекий гром, а ветер утих, сменившись шумным ливнем.
— Как пожелаешь, муж мой, — сказала она тихо, а потом подняла голову, чтобы позвать слугу.
Банто стремительно подался вперед. Столик качнулся, вино пролилось из кубка Мары, и зазвенело стекло. Так никого и не успев позвать, Мара не удержалась от вскрика, когда на ее лицо обрушился тяжелый кулак супруга.
Ошеломленная, она упала навзничь среди подушек. Дождь барабанил по крыше, словно кровь, что шумела у нее в ушах. Голова кружилась, боль туманила рассудок, но гордость Акомы не оставила Мару. Она с трудом дышала, когда на нее упала тень мужа.
Его фигура заслонила свет, когда он наклонился, нацелившись на Мару указующим перстом:
— Я сказал, чтобы ты. этим занялась. — Голос у него звучал хрипло и был полон ярости. — Пойми, женщина. Если я прошу тебя подать мне вина, подавать его будешь ты сама. Впредь никогда не смей перепоручать слугам это дело, или любое другое, без моего разрешения. Чего бы я ни потребовал от тебя, госпожа, ты это исполнишь сама.
Он снова уселся на подушки; его грубые черты особенно резко выделялись в слабом свете свечи.
— Ты думаешь, я глупец. — В его тоне прорывалась давно скрываемая обида.
— Вы все меня считаете болваном — братья, отец, а теперь еще и ты. Немудрено выглядеть болваном, когда вокруг обретаются такие умники, как Халеско и особенно Джиро. — Он угрюмо и язвительно хохотнул. — Но я не позволю, чтобы меня И дальше держали за болвана, вот так-то! Придется тебе привыкать к новой жизни! Я — властитель Акомы. Никогда не забывай об этом, женщина. А теперь подай мне еще вина.
Мара закрыла глаза. Усилием воли сохраняя ровный тон, она ответила:
— Сейчас, муж мой.
— Подымайся!
Банто ткнул ее носком в бок.
Преодолев желание потрогать свою распухшую покрасневшую щеку, Мара повиновалась. Опустив голову, являя собой образец супружеского послушания, она склонилась к ногам Бантокапи, но ее глаза сверкали таким огнем, который никак не мог быть порожден смирением и кротостью. Потом, еще крепче держа себя в руках, чем тогда, когда она сложила с себя прерогативы правящей госпожи Акомы, она поднялась на ноги и достала вино из сундука, стоявшего неподалеку от двери.
Бантокапи наблюдал, как она приводила в порядок стол, как поставила на место и наполнила вином его кубок. Но он был молод, он терял голову от предвкушения ближайших часов, и потому, видя, как поднимаются и опускаются груди Мары под тонкой тканью платья, не замечал ненависти, горевшей в ее взгляде. И когда в кувшине уже не осталось вина, он отшвырнул кубок в сторону и свел свои потные руки на этом сводящем с ума препятствии из тонкого шелка. Он потащил молодую жену на подушки, слишком распаленный вином и похотью, чтобы поберечь ее.
Мара вынесла прикосновение его рук к своему обнаженному телу. Она не боролась с ним и ни разу не вскрикнула. И все, что за этим последовало, приняла без слез, с той же стойкостью, какую проявили ее отец и брат на поле сражения в варварском мире Мидкемии.
Рвение Банто обернулось для нее только болью. Долгие часы она лежала потом на скомканных влажных простынях, прислушиваясь к шуму дождя и храпу мужа. Измученная, вся в синяках, она думала о своей матери и о нянюшке Накойе и задавала себе один и тот же вопрос: была ли для них первая ночь с мужчиной так же тягостна, как для нее? Потом, повернувшись на бок, спиной к врагу, которого выбрала себе в мужья, она смежила веки. Сон не приходил, но если ее гордость и пострадала, честь Акомы не была затронута.
***
В странной тишине занимался рассвет следующего дня. Гости разъехались; от имени новобрачных их провожали властитель Анасати и Накойя. Слуги раздвинули двери брачной хижины, и внутрь ворвался чистый, свежий после дождя воздух, а с ним и голоса пастухов, выгоняющих стада на дальние луговые пастбища. Мара вдохнула запах влажной земли и цветов, и в ее воображении возникло видение прекрасного сада, омытого дождем. По природе Мара была из тех, кто встает рано, но в утро после первой брачной ночи традиция не позволяла ей подняться раньше мужа. А именно теперь, больше, чем когда-либо прежде, безделье казалось особенно невыносимым: у нее оставалось слишком много времени для размышлений, и ничто не отвлекало от ноющей боли во всем теле. Она металась и злилась, а Банто тем временем спал тяжелым сном.
Взошло солнце, и в брачной хижине стало душно. Мара позвала слугу, чтобы он открыл настежь все перегородки, и когда лучи полуденного солнца упали на топорное лицо ее супруга, он застонал во сне. С каменным лицом Мара наблюдала, как он повернулся, уткнувшись носом в подушку и пробормотав короткое распоряжение: закрыть перегородки и опустить занавески. Прежде чем занавески были опущены, Мара успела отметить, что кожа у ее повелителя приобрела слег-ка зеленоватый оттенок, а на шее и запястьях выступили крупные капли пота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
— Пусть просветит вас мудрость Чококана.
Мелом он очертил магический символ вокруг подсвечника и благословляющим жестом поднял кувшин, а затем, налив вино в оба кубка, собственноручно поставил их перед молодыми:
— Пусть блаженство, даруемое Чококаном, наполнит ваши сердца.
Он начертил мелом еще несколько символов вокруг кубков и наполовину опустевшего кувшина.
— Пейте, дети богов, и познайте друг друга, как повелевают небеса.
Поклонившись, жрец удалился из брачной хижины с почти очевидным облегчением.
Бантокапи взмахнул рукой — и слуги также поспешили за порог. Скользящие рамы бумажных дверей с тихим стуком сомкнулись, оставив нового властителя Акомы наедине с женой в домике, который содрогался от порывов крепнущего ветра.
Он перевел на Мару взгляд темных глаз:
— Наконец-то, женушка, ты моя. — Он слишком быстро поднял кубок, и вино расплескалось, размыв один из начертанных жрецом символов. — Посмотри на меня, госпожа моя. Жрец предпочел бы, чтобы мы выпили вместе.
Очередной порыв ветра ударился о тонкие перегородки, задребезжавшие от этого напора. Мара вздрогнула, но быстро овладела собой и подняла свой кубок:
— За наш брак, Бантокапи.
Она отхлебнула небольшой глоток, тогда как ее властитель выпил все свое вино до последней капли. Затем, вылив к себе в кубок все, что еще оставалось в кувшине, он прикончил также и эту порцию. Когда первые капли дождя упали на промасленную ткань, из которой была сделана крыша хижины, Бантокапи поставил на столик кубок и кувшин.
— Жена, добудь-ка мне еще вина.
Мара поставила свой кубок на столик, внутри круга меловых символов, начертанных жрецом. Загрохотал далекий гром, а ветер утих, сменившись шумным ливнем.
— Как пожелаешь, муж мой, — сказала она тихо, а потом подняла голову, чтобы позвать слугу.
Банто стремительно подался вперед. Столик качнулся, вино пролилось из кубка Мары, и зазвенело стекло. Так никого и не успев позвать, Мара не удержалась от вскрика, когда на ее лицо обрушился тяжелый кулак супруга.
Ошеломленная, она упала навзничь среди подушек. Дождь барабанил по крыше, словно кровь, что шумела у нее в ушах. Голова кружилась, боль туманила рассудок, но гордость Акомы не оставила Мару. Она с трудом дышала, когда на нее упала тень мужа.
Его фигура заслонила свет, когда он наклонился, нацелившись на Мару указующим перстом:
— Я сказал, чтобы ты. этим занялась. — Голос у него звучал хрипло и был полон ярости. — Пойми, женщина. Если я прошу тебя подать мне вина, подавать его будешь ты сама. Впредь никогда не смей перепоручать слугам это дело, или любое другое, без моего разрешения. Чего бы я ни потребовал от тебя, госпожа, ты это исполнишь сама.
Он снова уселся на подушки; его грубые черты особенно резко выделялись в слабом свете свечи.
— Ты думаешь, я глупец. — В его тоне прорывалась давно скрываемая обида.
— Вы все меня считаете болваном — братья, отец, а теперь еще и ты. Немудрено выглядеть болваном, когда вокруг обретаются такие умники, как Халеско и особенно Джиро. — Он угрюмо и язвительно хохотнул. — Но я не позволю, чтобы меня И дальше держали за болвана, вот так-то! Придется тебе привыкать к новой жизни! Я — властитель Акомы. Никогда не забывай об этом, женщина. А теперь подай мне еще вина.
Мара закрыла глаза. Усилием воли сохраняя ровный тон, она ответила:
— Сейчас, муж мой.
— Подымайся!
Банто ткнул ее носком в бок.
Преодолев желание потрогать свою распухшую покрасневшую щеку, Мара повиновалась. Опустив голову, являя собой образец супружеского послушания, она склонилась к ногам Бантокапи, но ее глаза сверкали таким огнем, который никак не мог быть порожден смирением и кротостью. Потом, еще крепче держа себя в руках, чем тогда, когда она сложила с себя прерогативы правящей госпожи Акомы, она поднялась на ноги и достала вино из сундука, стоявшего неподалеку от двери.
Бантокапи наблюдал, как она приводила в порядок стол, как поставила на место и наполнила вином его кубок. Но он был молод, он терял голову от предвкушения ближайших часов, и потому, видя, как поднимаются и опускаются груди Мары под тонкой тканью платья, не замечал ненависти, горевшей в ее взгляде. И когда в кувшине уже не осталось вина, он отшвырнул кубок в сторону и свел свои потные руки на этом сводящем с ума препятствии из тонкого шелка. Он потащил молодую жену на подушки, слишком распаленный вином и похотью, чтобы поберечь ее.
Мара вынесла прикосновение его рук к своему обнаженному телу. Она не боролась с ним и ни разу не вскрикнула. И все, что за этим последовало, приняла без слез, с той же стойкостью, какую проявили ее отец и брат на поле сражения в варварском мире Мидкемии.
Рвение Банто обернулось для нее только болью. Долгие часы она лежала потом на скомканных влажных простынях, прислушиваясь к шуму дождя и храпу мужа. Измученная, вся в синяках, она думала о своей матери и о нянюшке Накойе и задавала себе один и тот же вопрос: была ли для них первая ночь с мужчиной так же тягостна, как для нее? Потом, повернувшись на бок, спиной к врагу, которого выбрала себе в мужья, она смежила веки. Сон не приходил, но если ее гордость и пострадала, честь Акомы не была затронута.
***
В странной тишине занимался рассвет следующего дня. Гости разъехались; от имени новобрачных их провожали властитель Анасати и Накойя. Слуги раздвинули двери брачной хижины, и внутрь ворвался чистый, свежий после дождя воздух, а с ним и голоса пастухов, выгоняющих стада на дальние луговые пастбища. Мара вдохнула запах влажной земли и цветов, и в ее воображении возникло видение прекрасного сада, омытого дождем. По природе Мара была из тех, кто встает рано, но в утро после первой брачной ночи традиция не позволяла ей подняться раньше мужа. А именно теперь, больше, чем когда-либо прежде, безделье казалось особенно невыносимым: у нее оставалось слишком много времени для размышлений, и ничто не отвлекало от ноющей боли во всем теле. Она металась и злилась, а Банто тем временем спал тяжелым сном.
Взошло солнце, и в брачной хижине стало душно. Мара позвала слугу, чтобы он открыл настежь все перегородки, и когда лучи полуденного солнца упали на топорное лицо ее супруга, он застонал во сне. С каменным лицом Мара наблюдала, как он повернулся, уткнувшись носом в подушку и пробормотав короткое распоряжение: закрыть перегородки и опустить занавески. Прежде чем занавески были опущены, Мара успела отметить, что кожа у ее повелителя приобрела слег-ка зеленоватый оттенок, а на шее и запястьях выступили крупные капли пота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158