все сотрапезники прекратили еду, положив ложки в миски. — Если эта женщина и впрямь Слуга Империи, то где же ее знамена? Где армия? Где знаменитый огромный шатер? — В низком баритоне вождя все более явственно слышалась издевка. — Мне доводилось видеть, как путешествует цуранская знать по чужим землям! Они, словно торговцы, тащат за собой добрую половину своего имущества. Ты лжешь, чужестранец, — вот что я скажу. Иначе почему ее, — он презрительным жестом указал на Мару, — сопровождает столь немногочисленная охрана? Что там ни говори, а ведь наши государства враждуют.
При этих словах старуха на ларе отбросила свое рукоделие; лицо ее скривилось от возмущения.
— Почему ты не спросишь ее саму? Она сказала, что ищет каких-то познаний. Должно быть, для нее это очень важно.
— Закрой пасть, старуха!
Вспыльчивый вождь ткнул рукой, в которой все еще сжимал корку хлеба, в сторону отряда Мары, упорно не желая обращаться к самой властительнице:
— Мы, знаете ли, вовсе не дикари, как о нас думают цурани.
У Мары лопнуло терпение.
— Не дикари? В самом деле? — Как ей сейчас не хватало умения говорить по-турильски! Но делать было нечего: приходилось пользоваться родным языком.
— И по-вашему, это было не самое дикое варварство — предоставить для ночлега моей почетной гвардии загон для скота? У меня на родине даже рабы не ночуют в таких мерзких условиях!
Ошарашенный вождь откашлялся, смущенный подавленными смешками Антайи и его воинов.
— Ты хочешь раздобыть здесь некие сведения… — Его глаза сузились. — Враг наш, по какому праву ты являешься сюда с требованиями?
Но прежде чем Мара успела ответить, между ней и Сариком торопливо протиснулся Лайапа.
— Властительница Мара пришла сюда не как враг! — провозгласил он. — Ее воины разоружились по ее приказу. И не раз проглатывали обиду молча, хотя горожане и стража в Лозо из кожи вон лезли, чтобы только оскорбить их посильнее.
— Он говорит чистую правду, — перебила Мара Лайапу, не желая подчиняться нелепому турильскому обычаю, согласно которому мужчине не подобает на людях вести беседу с женщиной.
Старуха на ларе улыбнулась, словно восторгаясь ее дерзостью, и Мара поспешила закрепить свой скромный успех:
— А теперь насчет сведений, которые мне нужны…
Невысказанный вопрос повис в воздухе. Так как верховный вождь, похоже, впал в сомнения, старуха пнула его в спину носком ноги:
— Она ждет, чтобы ты сказал ей, кто ты такой, дубина стоеросовая!
Верховный вождь, свирепо вращая глазами, обернулся к женщине, которая могла быть только его женой — иначе не избежать бы ей кары за подобные вольности.
— Не учи меня, женщина!.. — Старик снова повернулся к Маре, надуваясь важностью. — Да, должно быть, это важные сведения…
— Назови себя… — невозмутимо подсказала старуха.
Так и не вспомнив о зажатом в руке хлебном огрызке, вождь потряс кулаками:
— Цыц, бестолковая! Сколько раз твердить тебе, что в доме собраний ты должна держать язык за зубами! Пристанешь еще раз, и я пройдусь колючим веником по твоей жирной заднице!
Пропустив угрозу мимо ушей, женщина возобновила брошенное занятие.
Вождь напыжился, выставив на всеобщее обозрение рубаху с пятнами от подливки различной давности.
— Мое имя — Хотаба. Я верховный вождь Пяти Племен Малапайи, а в этом сезоне — верховный вождь Совета в Дарабалди. — Затем он указал на другого счастливого обладателя усов и пучка волос на макушке. — Это Бразадо — верховный вождь Четырех Племен Сувака. — Последним из сидящих за столом был назван безусый юноша рядом с Бразадо. — А это Хидока, его сын.
Взгляд Хотабы скользнул поверх плеча Мары и остановился на Сарике, словно именно этому пленнику он сообщал имена и звания.
— Мой собственный сын, Антайя…
— Мы уже познакомились, — перебив вождя, саркастически заметила Мара. На сей раз верховный вождь в ярости грохнул кулаками по коленям. Корка в руке от удара рассыпалась на крошки, которые разлетелись по сторонам. Вождь грозно насупился, и в эти секунды Мара натерпелась страху: вдруг она действительно хватила через край? Вдруг эти турильцы накажут ее за то, что она слишком непочтительно перебивает их главу?
Но тут громко прокашлялась старая женщина у очага.
Сверлящим взором уставился Хотаба на жену, но потом пожал плечами, словно признавая свое поражение.
— А эта зубастая баба, всюду сующая свой нос, — моя жена Мирана. — После недолгого раздумья он добавил:
— И не будь она такой мастерицей по части кухни и порядка в доме, я бы давным-давно позаботился, чтобы ее изрубили на корм собакам.
Антайя доложил:
— Отец, вождь в Лозо счел за наилучшее сразу переправить пленников к тебе, а не дожидаться попутного каравана торговцев.
Вождь подергал ус, брякнув бусинами.
— В охранниках-то нынче мало надобности, сынок, верно я говорю? Цурани теперь смирные стали, робкие — ни дать ни взять маленькие гачаги!
Лайапа метнул тревожный взгляд на Люджана и Сарика, но Мара и без того поняла нелестный смысл замечания Хотабы. Однако после всех унижений, которые вытерпели доблестные кузены сегодня утром у реки, оба они с полнейшим равнодушием отнеслись к тому, что их уподобили пугливым зверюшкам, таскающим из амбаров зерно.
Верховный вождь все еще ждал, не возымеет ли какого-либо действия его ехидное высказывание, когда в разговор снова вступила Мирана:
— Ты так и не спросил у властительницы Мары, что она хочет узнать.
Хотаба вскочил на ноги, озираясь с таким видом, словно готов был пойти на убийство:
— Да заткнешься ли ты, баба! Опять распускаешь язык в Совете! Мне бы следовало сварить тебя и выбросить на съедение стервятникам, а самому отправиться в набег и раздобыть себе новую жену — молодую, послушную, а главное — молчаливую!
Угрозы вождя, однако, произвели на Мирану так же мало впечатления, как и на остальных турильцев. Руки старой женщины разглаживали шерсть такими же мерными движениями, как всегда, и только легкое постукивание ступни выдавало еле сдерживаемое нетерпение. По-видимому, в спокойствии жены Хотаба усмотрел предостережение. Он перевел дух и, обратившись к Маре, процедил сквозь зубы:
— Что ты хочешь узнать, цурани?
Мара взглянула на Люджана и Сарика, бесстрастно наблюдавших за происходящим. Советник в ответ слегка пожал плечами. Вряд ли ему под силу направлять Мару в этих переговорах. По цуранским меркам, турильцев отличали грубость, вспыльчивость, склонность к бурному изъявлению чувств, которых они, возможно, даже и не испытывают, и вопиющая неотесанность. Полтора дня, проведенные в их обществе, только усилили недоумение пришельцев из Цурануани, которые не могли понять: что же считается непростительным оскорблением для жителя Турила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253
При этих словах старуха на ларе отбросила свое рукоделие; лицо ее скривилось от возмущения.
— Почему ты не спросишь ее саму? Она сказала, что ищет каких-то познаний. Должно быть, для нее это очень важно.
— Закрой пасть, старуха!
Вспыльчивый вождь ткнул рукой, в которой все еще сжимал корку хлеба, в сторону отряда Мары, упорно не желая обращаться к самой властительнице:
— Мы, знаете ли, вовсе не дикари, как о нас думают цурани.
У Мары лопнуло терпение.
— Не дикари? В самом деле? — Как ей сейчас не хватало умения говорить по-турильски! Но делать было нечего: приходилось пользоваться родным языком.
— И по-вашему, это было не самое дикое варварство — предоставить для ночлега моей почетной гвардии загон для скота? У меня на родине даже рабы не ночуют в таких мерзких условиях!
Ошарашенный вождь откашлялся, смущенный подавленными смешками Антайи и его воинов.
— Ты хочешь раздобыть здесь некие сведения… — Его глаза сузились. — Враг наш, по какому праву ты являешься сюда с требованиями?
Но прежде чем Мара успела ответить, между ней и Сариком торопливо протиснулся Лайапа.
— Властительница Мара пришла сюда не как враг! — провозгласил он. — Ее воины разоружились по ее приказу. И не раз проглатывали обиду молча, хотя горожане и стража в Лозо из кожи вон лезли, чтобы только оскорбить их посильнее.
— Он говорит чистую правду, — перебила Мара Лайапу, не желая подчиняться нелепому турильскому обычаю, согласно которому мужчине не подобает на людях вести беседу с женщиной.
Старуха на ларе улыбнулась, словно восторгаясь ее дерзостью, и Мара поспешила закрепить свой скромный успех:
— А теперь насчет сведений, которые мне нужны…
Невысказанный вопрос повис в воздухе. Так как верховный вождь, похоже, впал в сомнения, старуха пнула его в спину носком ноги:
— Она ждет, чтобы ты сказал ей, кто ты такой, дубина стоеросовая!
Верховный вождь, свирепо вращая глазами, обернулся к женщине, которая могла быть только его женой — иначе не избежать бы ей кары за подобные вольности.
— Не учи меня, женщина!.. — Старик снова повернулся к Маре, надуваясь важностью. — Да, должно быть, это важные сведения…
— Назови себя… — невозмутимо подсказала старуха.
Так и не вспомнив о зажатом в руке хлебном огрызке, вождь потряс кулаками:
— Цыц, бестолковая! Сколько раз твердить тебе, что в доме собраний ты должна держать язык за зубами! Пристанешь еще раз, и я пройдусь колючим веником по твоей жирной заднице!
Пропустив угрозу мимо ушей, женщина возобновила брошенное занятие.
Вождь напыжился, выставив на всеобщее обозрение рубаху с пятнами от подливки различной давности.
— Мое имя — Хотаба. Я верховный вождь Пяти Племен Малапайи, а в этом сезоне — верховный вождь Совета в Дарабалди. — Затем он указал на другого счастливого обладателя усов и пучка волос на макушке. — Это Бразадо — верховный вождь Четырех Племен Сувака. — Последним из сидящих за столом был назван безусый юноша рядом с Бразадо. — А это Хидока, его сын.
Взгляд Хотабы скользнул поверх плеча Мары и остановился на Сарике, словно именно этому пленнику он сообщал имена и звания.
— Мой собственный сын, Антайя…
— Мы уже познакомились, — перебив вождя, саркастически заметила Мара. На сей раз верховный вождь в ярости грохнул кулаками по коленям. Корка в руке от удара рассыпалась на крошки, которые разлетелись по сторонам. Вождь грозно насупился, и в эти секунды Мара натерпелась страху: вдруг она действительно хватила через край? Вдруг эти турильцы накажут ее за то, что она слишком непочтительно перебивает их главу?
Но тут громко прокашлялась старая женщина у очага.
Сверлящим взором уставился Хотаба на жену, но потом пожал плечами, словно признавая свое поражение.
— А эта зубастая баба, всюду сующая свой нос, — моя жена Мирана. — После недолгого раздумья он добавил:
— И не будь она такой мастерицей по части кухни и порядка в доме, я бы давным-давно позаботился, чтобы ее изрубили на корм собакам.
Антайя доложил:
— Отец, вождь в Лозо счел за наилучшее сразу переправить пленников к тебе, а не дожидаться попутного каравана торговцев.
Вождь подергал ус, брякнув бусинами.
— В охранниках-то нынче мало надобности, сынок, верно я говорю? Цурани теперь смирные стали, робкие — ни дать ни взять маленькие гачаги!
Лайапа метнул тревожный взгляд на Люджана и Сарика, но Мара и без того поняла нелестный смысл замечания Хотабы. Однако после всех унижений, которые вытерпели доблестные кузены сегодня утром у реки, оба они с полнейшим равнодушием отнеслись к тому, что их уподобили пугливым зверюшкам, таскающим из амбаров зерно.
Верховный вождь все еще ждал, не возымеет ли какого-либо действия его ехидное высказывание, когда в разговор снова вступила Мирана:
— Ты так и не спросил у властительницы Мары, что она хочет узнать.
Хотаба вскочил на ноги, озираясь с таким видом, словно готов был пойти на убийство:
— Да заткнешься ли ты, баба! Опять распускаешь язык в Совете! Мне бы следовало сварить тебя и выбросить на съедение стервятникам, а самому отправиться в набег и раздобыть себе новую жену — молодую, послушную, а главное — молчаливую!
Угрозы вождя, однако, произвели на Мирану так же мало впечатления, как и на остальных турильцев. Руки старой женщины разглаживали шерсть такими же мерными движениями, как всегда, и только легкое постукивание ступни выдавало еле сдерживаемое нетерпение. По-видимому, в спокойствии жены Хотаба усмотрел предостережение. Он перевел дух и, обратившись к Маре, процедил сквозь зубы:
— Что ты хочешь узнать, цурани?
Мара взглянула на Люджана и Сарика, бесстрастно наблюдавших за происходящим. Советник в ответ слегка пожал плечами. Вряд ли ему под силу направлять Мару в этих переговорах. По цуранским меркам, турильцев отличали грубость, вспыльчивость, склонность к бурному изъявлению чувств, которых они, возможно, даже и не испытывают, и вопиющая неотесанность. Полтора дня, проведенные в их обществе, только усилили недоумение пришельцев из Цурануани, которые не могли понять: что же считается непростительным оскорблением для жителя Турила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253