Мазки были стремительны и дерзки, исполнены дьявольского небрежного изящества и одновременно точны, как арбалетные болты снайпера, летящие прямо в цель.
Гонцы тоже достигли своей цели — рейзской деревни рядом с городком Чэлс. Лезвия кинжалов, висящих на их поясах, потеплели в предвкушении добычи, зубы были оскалены, чувства обострены, а хищные глаза пожирали все живое вокруг. И чем ближе продвигался к завершению рисунок Эдериуса, тем сильнее посланцы Изгарда ощущали свою общность. До того, как узорщик взглянул на Венец с шипами, они существовали отдельно друг от друга, теперь же стали единым целым.
А чародей Эдериус — с ясным умом, твердой рукой и метким глазом — дирижировал этим маленьким оркестром. Алые чернила заливали пергамент, люди короля набрасывались на жителей деревни. Писец слышал вопли жертв, видел, с каким ужасом разбегались они от свирепых монстров.
«Как же так, их же всего несколько человек...» — донесся до Эдериуса шепот одного юнца. А в следующую секунду золотая змея перерезала темно-пурпурную вену, и человек этот навсегда перестал говорить, мыслить, действовать.
Удары кисти предшествовали ударам ножа, а витки спирали становились действиями разыгрывавшейся на западе драмы. Дух Короны с шипами веял над узором Эдериуса. Корона была его музой — музой, жаждущей крови.
Девять человек было послано в ту деревню. Девять гонцов, отобранных Изгардом за искусное владение оружием и смекалку. И каким-то непостижимым образом воля сидящего за письменным столом рисовальщика объединила эти девять частей, девять личностей в одну.
Но Эдериус добивался большего. Он мог бы вести двадцать, тридцать, сто человек. Роту, батальон, целую армию! Он знал и умел все, что знали и умели они, их сила была его силой, а слабость их была погребена на дне чернильницы.
Линия за линией, дуга за дугой кружева узора заполняли страницу. Изначальный рисунок, над которым он с таким усердием и тщательностью трудился раньше, был забыт. Эдериус махнул рукой на требования симметрии, зеркального отображения, повторения форм. Ничто больше не имело значения — кроме воспроизведения того, что он увидел в Короне. Рейзские крестьяне, один за другим, в предсмертных конвульсиях валились в придорожную грязь, и сквозь потоки заливавшей пергамент крови начинали просматриваться контуры нового узора. Прекрасного, сложного, совершенного, бросавшего вызов рассудку, заставлявшего быстрее биться сердце и доводившего до предела возбуждение творца.
Резня близилась к концу. Когда в живых не осталось ни одного мужчины, гонцы принялись за женщин и детей. Трещали переломанные хребты, ломались под ударами кулаков челюсти, кишки вываливались из вспоротых животов. Но крики ужаса и мольбы о пощаде были лишь топливом, материалом для великого подвига писца. Он питался их страхом. Наконец все люди были перебиты, и ярость гонцов обратилась на животных. Они искромсали в куски собак, кур, свиней, телят — все, что жило и двигалось.
Девять человек было послано в ту деревню. Девять легковооруженных солдат. И меньше чем за час они расправились с населением деревни, численность которого в десятки раз превосходила их отряд.
Итак, больше убивать было некого, в армию отправили посланца с вестью о том, что путь свободен. Эдериус чувствовал, что силы его на исходе. Перепачканной золотыми и красными чернилами рукой он сделал последний росчерк, символизирующий конец битвы. Он чуть было не упустил гонцов. Ему с трудом удавалось сдерживать свое ликование. Он создал потрясающий узор. Корона с шипами полна тайн, и сегодня она на мгновение приоткрыла ему одну из них.
У Эдериуса слипались глаза. Кисть выпала у него из рук и со стуком упала на пол. Но узорщик уже ничего не слышал.
* * *
Он очнулся, поморгал, рука потянулась к листу пергамента. Инстинктивное движение любого узорщика: скорее проверить — высох ли рисунок? Сколько же я проспал? Рисунок был липким и почти сухим. Полтора, а может, и два часа.
Эдериус протер уставшие старые глаза, размял сведенную судорогой правую руку, потер сломанную ключицу и лишь потом взглянул на свой узор.
Острая боль пронзила сердце. Он увидел беспорядочное нагромождение цветных пятен и клякс. Сколько он ни искал, никакого узора не было. Был хаос, хаос и ничего больше.
Но этот хаос выполнил свое предназначение. Эдериус закрыл лицо ладонями и горько заплакал.
* * *
— Эмит! Эмит! Иди сюда, поверни мой стул. Юная леди, похоже, проснулась.
Тесса открыла глаза и уперлась взглядом в потолочную балку, с которой свисали различные травы. Две другие использовались как полки. На одной громоздились свиные окорока, на второй сверкали медные котелки. Ноздри щекотал приятный аромат, мешающийся с запахом дыма и паром. Тесса приподнялась и обнаружила, что находится в просторной кухне, наполненной кастрюлями, заварочными чайниками, чашками, чашечками и странными деревянными приборами, назначение которых осталось ей непонятно. Хозяйка всего этого великолепия была, по-видимому, крупная женщина, восседавшая лицом к очагу на дубовом стуле с высокой спинкой.
Женщина повернула голову к Тессе и приветливо кивнула:
— С добрым утром, дорогуша. Эмит сейчас придет, и тогда я смогу хорошенько разглядеть тебя.
Тесса спустила ноги с деревянной скамьи, на которую был положен набитый соломой матрас. Пропахшее всевозможными соленьями и маринадами одеяло соскользнуло с колен девушки, и подол светло-коричневой ночной рубашки волочился по полу. Мускулы ее онемели, ноги болели, а голова была тяжелая как свинец.
— Мисс, — окликнул ее Эмит, — я обожду здесь, пока вы оденетесь и приведете себя в порядок.
Тесса обернулась. Эмит топтался на пороге. Тесса оглядела свое одеяние и улыбнулась. Оденетесь? Она уж и не помнила, когда в последний раз была до такой степени одетой: запястья едва выглядывали из рукавов, юбка доходила аж до пяток, а воротник подпирал подбородок. И, судя по легкому трению, задуман он был еще более высоким.
— Платье на двери кладовки, дорогуша. Не сочти за труд, возьми его сама, милочка. У меня что-то разболелись ноги. — Старуха, кряхтя, повернулась еще немного. — А ты, Эмнт, марш в кладовку и не высовывайся, пока не позову. Подумать только, не спросясь ломиться в комнату, когда леди еще не успела переодеться! Что бы сказал на это твой отец? Уж в нашем-то доме приличия всегда соблюдались неукоснительно!
— Прошу прощения, матушка. — За дверью затопали удаляющиеся шаги Эмита.
Тесса почувствовала, что совершила ошибку, и поспешно потянулась к двери кладовки. Она забыла, что это — чужой мир и обычаи в нем не такие, как у нее дома. То, что ей кажется ерундой, может быть очень важным для здешних обитателей. Впрочем, эти новые порядки не так уж сильно отличались от привычных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
Гонцы тоже достигли своей цели — рейзской деревни рядом с городком Чэлс. Лезвия кинжалов, висящих на их поясах, потеплели в предвкушении добычи, зубы были оскалены, чувства обострены, а хищные глаза пожирали все живое вокруг. И чем ближе продвигался к завершению рисунок Эдериуса, тем сильнее посланцы Изгарда ощущали свою общность. До того, как узорщик взглянул на Венец с шипами, они существовали отдельно друг от друга, теперь же стали единым целым.
А чародей Эдериус — с ясным умом, твердой рукой и метким глазом — дирижировал этим маленьким оркестром. Алые чернила заливали пергамент, люди короля набрасывались на жителей деревни. Писец слышал вопли жертв, видел, с каким ужасом разбегались они от свирепых монстров.
«Как же так, их же всего несколько человек...» — донесся до Эдериуса шепот одного юнца. А в следующую секунду золотая змея перерезала темно-пурпурную вену, и человек этот навсегда перестал говорить, мыслить, действовать.
Удары кисти предшествовали ударам ножа, а витки спирали становились действиями разыгрывавшейся на западе драмы. Дух Короны с шипами веял над узором Эдериуса. Корона была его музой — музой, жаждущей крови.
Девять человек было послано в ту деревню. Девять гонцов, отобранных Изгардом за искусное владение оружием и смекалку. И каким-то непостижимым образом воля сидящего за письменным столом рисовальщика объединила эти девять частей, девять личностей в одну.
Но Эдериус добивался большего. Он мог бы вести двадцать, тридцать, сто человек. Роту, батальон, целую армию! Он знал и умел все, что знали и умели они, их сила была его силой, а слабость их была погребена на дне чернильницы.
Линия за линией, дуга за дугой кружева узора заполняли страницу. Изначальный рисунок, над которым он с таким усердием и тщательностью трудился раньше, был забыт. Эдериус махнул рукой на требования симметрии, зеркального отображения, повторения форм. Ничто больше не имело значения — кроме воспроизведения того, что он увидел в Короне. Рейзские крестьяне, один за другим, в предсмертных конвульсиях валились в придорожную грязь, и сквозь потоки заливавшей пергамент крови начинали просматриваться контуры нового узора. Прекрасного, сложного, совершенного, бросавшего вызов рассудку, заставлявшего быстрее биться сердце и доводившего до предела возбуждение творца.
Резня близилась к концу. Когда в живых не осталось ни одного мужчины, гонцы принялись за женщин и детей. Трещали переломанные хребты, ломались под ударами кулаков челюсти, кишки вываливались из вспоротых животов. Но крики ужаса и мольбы о пощаде были лишь топливом, материалом для великого подвига писца. Он питался их страхом. Наконец все люди были перебиты, и ярость гонцов обратилась на животных. Они искромсали в куски собак, кур, свиней, телят — все, что жило и двигалось.
Девять человек было послано в ту деревню. Девять легковооруженных солдат. И меньше чем за час они расправились с населением деревни, численность которого в десятки раз превосходила их отряд.
Итак, больше убивать было некого, в армию отправили посланца с вестью о том, что путь свободен. Эдериус чувствовал, что силы его на исходе. Перепачканной золотыми и красными чернилами рукой он сделал последний росчерк, символизирующий конец битвы. Он чуть было не упустил гонцов. Ему с трудом удавалось сдерживать свое ликование. Он создал потрясающий узор. Корона с шипами полна тайн, и сегодня она на мгновение приоткрыла ему одну из них.
У Эдериуса слипались глаза. Кисть выпала у него из рук и со стуком упала на пол. Но узорщик уже ничего не слышал.
* * *
Он очнулся, поморгал, рука потянулась к листу пергамента. Инстинктивное движение любого узорщика: скорее проверить — высох ли рисунок? Сколько же я проспал? Рисунок был липким и почти сухим. Полтора, а может, и два часа.
Эдериус протер уставшие старые глаза, размял сведенную судорогой правую руку, потер сломанную ключицу и лишь потом взглянул на свой узор.
Острая боль пронзила сердце. Он увидел беспорядочное нагромождение цветных пятен и клякс. Сколько он ни искал, никакого узора не было. Был хаос, хаос и ничего больше.
Но этот хаос выполнил свое предназначение. Эдериус закрыл лицо ладонями и горько заплакал.
* * *
— Эмит! Эмит! Иди сюда, поверни мой стул. Юная леди, похоже, проснулась.
Тесса открыла глаза и уперлась взглядом в потолочную балку, с которой свисали различные травы. Две другие использовались как полки. На одной громоздились свиные окорока, на второй сверкали медные котелки. Ноздри щекотал приятный аромат, мешающийся с запахом дыма и паром. Тесса приподнялась и обнаружила, что находится в просторной кухне, наполненной кастрюлями, заварочными чайниками, чашками, чашечками и странными деревянными приборами, назначение которых осталось ей непонятно. Хозяйка всего этого великолепия была, по-видимому, крупная женщина, восседавшая лицом к очагу на дубовом стуле с высокой спинкой.
Женщина повернула голову к Тессе и приветливо кивнула:
— С добрым утром, дорогуша. Эмит сейчас придет, и тогда я смогу хорошенько разглядеть тебя.
Тесса спустила ноги с деревянной скамьи, на которую был положен набитый соломой матрас. Пропахшее всевозможными соленьями и маринадами одеяло соскользнуло с колен девушки, и подол светло-коричневой ночной рубашки волочился по полу. Мускулы ее онемели, ноги болели, а голова была тяжелая как свинец.
— Мисс, — окликнул ее Эмит, — я обожду здесь, пока вы оденетесь и приведете себя в порядок.
Тесса обернулась. Эмит топтался на пороге. Тесса оглядела свое одеяние и улыбнулась. Оденетесь? Она уж и не помнила, когда в последний раз была до такой степени одетой: запястья едва выглядывали из рукавов, юбка доходила аж до пяток, а воротник подпирал подбородок. И, судя по легкому трению, задуман он был еще более высоким.
— Платье на двери кладовки, дорогуша. Не сочти за труд, возьми его сама, милочка. У меня что-то разболелись ноги. — Старуха, кряхтя, повернулась еще немного. — А ты, Эмнт, марш в кладовку и не высовывайся, пока не позову. Подумать только, не спросясь ломиться в комнату, когда леди еще не успела переодеться! Что бы сказал на это твой отец? Уж в нашем-то доме приличия всегда соблюдались неукоснительно!
— Прошу прощения, матушка. — За дверью затопали удаляющиеся шаги Эмита.
Тесса почувствовала, что совершила ошибку, и поспешно потянулась к двери кладовки. Она забыла, что это — чужой мир и обычаи в нем не такие, как у нее дома. То, что ей кажется ерундой, может быть очень важным для здешних обитателей. Впрочем, эти новые порядки не так уж сильно отличались от привычных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189