Ле Виз, человек, который стал для него всем, его единственной родней, защитником, учителем. Симон почувствовал себя тогда таким же одиноким, как после чумы в деревне, уничтоженным, потерянным, испуганным и злым. Пытаясь дать выход своей ярости и страху, он выбрал колдуна Ренара, которого уже обвинил в попытке настроить Мири против него.
Но Симон справился с этим самостоятельно. Терзаемый темным вихрем собственных страданий, он совсем забыл про Мири, о том, какую боль причинит ей, воюя с тем, кто ей дорог, заставив ее принять чью-то сторону, разрывая ее сердце на две половины.
Он сжал ее руку:
– Мири, прости. Никогда не поступлю с тобой так снова. Клянусь.
Весьма поспешное обещание, такое же поспешное, как объятие. Но, казалось, он не способен оставить тяжелые воспоминания, прогнать эту боль из ее глаз. Он сделал то, о чем тосковал все эти дни: обнял и прижал девушку к себе. Она сопротивлялась всего мгновение и растворилась в нем, спрятав лицо у него на плече.
Она прижались друг к другу, и слышны были только шорохи животных в сарае да отдаленный раскат грома из темноты. Симон удивился, что так было всегда, с того момента, как они впервые повстречались, – всего несколько украденных мгновений тишины, перед тем как разразится новая гроза над их головами.
Это был один из таких моментов, и он еще крепче обнял ее. Наконец Мири пошевелилась, подняв голову. Когда она дрожащими пальцами попыталась снять повязку с глаза, он не остановил ее.
Было трудно ни скрыть эту часть лица в темноте, ни отвернуться от внимательного взгляда девушки. Он давно не видел себя в зеркале, но в юности гораздо больше переживал по поводу утраты красоты, чем глаза, и пристально изучал свое отражение, запоминая форму шрама. Уродливая складка на выбитом глазу разгладилась.
Он пользовался этим уродством, чтобы наводить страх на окружающих. Но с Мири этого делать не хотелось. Не хотелось вызывать в ней и жалость. Он вздрогнул, когда она осторожно прикоснулась к шраму на виске.
– Надо приготовить тебе одну из моих примочек, – прошептала она.
– А ты не думаешь, что немного поздно заниматься моим лечением?
– Постоянно раздражая кожу этой повязкой, ты только ухудшил ситуацию. Хочу, чтобы ты снял ее совсем… хотя бы когда мы вместе.
– Хорошо, – согласился он, пытаясь говорить равнодушно.
Тщеславие. Это было всего лишь глупое тщеславие, в котором ле Виз упрекал его очень часто, то немногое, в чем его покойный хозяин был абсолютно прав.
Он задохнулся, когда она прижалась еще сильнее и потерлась губами о его щеку, а потом о веко и лоб. Он почувствовал, как увлажнилось его лицо, и застонал.
– О Мири, пожалуйста, не делай этого. Не плачь. Ты уже пролила слишком много слез из-за меня, а я не стою пи единой твоей слезинки.
Он отстранил ее, взял лицо в ладони и поцеловал глаза и щеки. Просто хотел, чтобы она не плакала. Он готов был поклясться, что не желал ничего другого, только остановить слезу в уголке ее глаз, и поймал ее губами, не задумываясь. Их губы слились, и соль ее слез смешалась со сладостью ее дыхания.
Симон сделал слабую попытку оторваться от ее губ, но она зарылась пальцами в его волосах, крепко обняв его, и гостеприимно раскрыла губы. Сопротивляться он больше не смог. Поначалу он целовал ее нежно, но язык его проникал все глубже и глубже в теплую бездну ее губ, Мири охотно отвечала ему, прижимаясь все сильнее.
Через ткань рубахи он почувствовал тепло и нежность ее груди и услышал биение сердца, такое же неистовое, как его собственное. Напряжение в нем достигло предела, захотелось поднять ее на руки и отнести…
Куда отнести? Положить ее на грубые половые доски сарая, словно какой-то солдат-мародер, желающий позабавиться с молочницей? Не было ни кровати, ни достойного места, чтобы любить ее. Негде было спокойно уединиться вдвоем. Этого никогда не было и никогда не будет.
Он со стоном оторвал свои губы от нее, хотя все еще был не в силах разомкнуть объятия. Обхватив ее за талию, он прижался лбом к ее лбу, и дыхание их слилось. Она погладила его по щеке, и рука ее скользнула вниз к открытому вороту его сорочки. Сердце его бешено забилось от нежного прикосновения ее пальцев к обнаженной коже. Симон схватил ее за руку, прижал к сердцу.
– О боже, Мири. Это… это неразумно.
– Знаю, – прошептала она. – Но почему у меня чувство, что именно так правильно?
– Не знаю. Никогда не понимал этого сумасшествия между нами.
– Сумасшествия? – печально повторила она. – Да. Думаю… это так.
Она оттолкнула его, и он неохотно отпустил ее.
– Прости, – сказала она, покраснев. – Не знаю, что со мной было. Мне… мне так стыдно.
– Не надо стыдиться. Это скорее моя вина, чем твоя. Я обещал, что никогда не поцелую тебя снова.
Мири вздохнула:
– Если ты не заметил, Симон, я тоже целовала тебя.
Она провела пальцами по серебристой цепочке на шее, что часто делала, когда тревожилась или пугалась. Впервые он заметил, что на цепочке висит замысловато гравированный кулон.
– Что это? Какой-то амулет, отгоняющий демонов? Похоже, он не помогает.
Он старался снять напряжение между ними. Мири казалась виноватой, когда отвечала ему:
– Это подарок друга. Ты встречался с ним, когда останавливался в гостинице «Шартр», хотя вряд ли ты его помнишь. Его зовут Мартин Ле Луп.
Симон поморщился. Он очень хорошо помнил красивого, стройного юношу, который волочился за Мири, словно щенок.
– Ах да, уличный вор из Парижа. Не знал, что ты все еще дружишь с ним.
– Я… я должна была сказать о нем раньше. Не знаю, почему не сделала этого. Столько всего произошло, и помню, как ты его невзлюбил…
Симон сухо усмехнулся:
– Насколько помню, неприязнь была взаимной. Мальчишка всегда наскакивал на меня, словно хотел оторвать мне голову и пронести ее на копье.
– Мартину захотелось бы оторвать тебе еще кое-что, если бы он видел, что у нас с тобой было сейчас. Он посчитал бы меня самой отвратительной потаскухой…
– Мири, ты не сделала ничего плохого. Мы просто обменялись несколькими горячими поцелуями. Мы с тобой вместе днем и ночью в необычных условиях, оба и напряжении, немного расслабились. Неудивительно, что немного увлеклись. Такое случается, но мы остановились и не зашли слишком далеко. Это был просто глупый миг слабости, ничего, о чем твоему Волку стоит беспокоиться.
Вместо того чтобы успокоить, слова эти только еще больше опечалили ее. Но она кивнула, сделав попытку улыбнуться. Указав на кулон, он спросил:
– Можно взглянуть?
Мири неохотно показала ему большой серебряный овал с выгравированным на нем волком, воющим на луну. Он открыл кулон и постарался равнодушно прочесть надпись: «Твой до скончания времен» . Вместо этого он сосредоточился на изящных часах и тихонько присвистнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Но Симон справился с этим самостоятельно. Терзаемый темным вихрем собственных страданий, он совсем забыл про Мири, о том, какую боль причинит ей, воюя с тем, кто ей дорог, заставив ее принять чью-то сторону, разрывая ее сердце на две половины.
Он сжал ее руку:
– Мири, прости. Никогда не поступлю с тобой так снова. Клянусь.
Весьма поспешное обещание, такое же поспешное, как объятие. Но, казалось, он не способен оставить тяжелые воспоминания, прогнать эту боль из ее глаз. Он сделал то, о чем тосковал все эти дни: обнял и прижал девушку к себе. Она сопротивлялась всего мгновение и растворилась в нем, спрятав лицо у него на плече.
Она прижались друг к другу, и слышны были только шорохи животных в сарае да отдаленный раскат грома из темноты. Симон удивился, что так было всегда, с того момента, как они впервые повстречались, – всего несколько украденных мгновений тишины, перед тем как разразится новая гроза над их головами.
Это был один из таких моментов, и он еще крепче обнял ее. Наконец Мири пошевелилась, подняв голову. Когда она дрожащими пальцами попыталась снять повязку с глаза, он не остановил ее.
Было трудно ни скрыть эту часть лица в темноте, ни отвернуться от внимательного взгляда девушки. Он давно не видел себя в зеркале, но в юности гораздо больше переживал по поводу утраты красоты, чем глаза, и пристально изучал свое отражение, запоминая форму шрама. Уродливая складка на выбитом глазу разгладилась.
Он пользовался этим уродством, чтобы наводить страх на окружающих. Но с Мири этого делать не хотелось. Не хотелось вызывать в ней и жалость. Он вздрогнул, когда она осторожно прикоснулась к шраму на виске.
– Надо приготовить тебе одну из моих примочек, – прошептала она.
– А ты не думаешь, что немного поздно заниматься моим лечением?
– Постоянно раздражая кожу этой повязкой, ты только ухудшил ситуацию. Хочу, чтобы ты снял ее совсем… хотя бы когда мы вместе.
– Хорошо, – согласился он, пытаясь говорить равнодушно.
Тщеславие. Это было всего лишь глупое тщеславие, в котором ле Виз упрекал его очень часто, то немногое, в чем его покойный хозяин был абсолютно прав.
Он задохнулся, когда она прижалась еще сильнее и потерлась губами о его щеку, а потом о веко и лоб. Он почувствовал, как увлажнилось его лицо, и застонал.
– О Мири, пожалуйста, не делай этого. Не плачь. Ты уже пролила слишком много слез из-за меня, а я не стою пи единой твоей слезинки.
Он отстранил ее, взял лицо в ладони и поцеловал глаза и щеки. Просто хотел, чтобы она не плакала. Он готов был поклясться, что не желал ничего другого, только остановить слезу в уголке ее глаз, и поймал ее губами, не задумываясь. Их губы слились, и соль ее слез смешалась со сладостью ее дыхания.
Симон сделал слабую попытку оторваться от ее губ, но она зарылась пальцами в его волосах, крепко обняв его, и гостеприимно раскрыла губы. Сопротивляться он больше не смог. Поначалу он целовал ее нежно, но язык его проникал все глубже и глубже в теплую бездну ее губ, Мири охотно отвечала ему, прижимаясь все сильнее.
Через ткань рубахи он почувствовал тепло и нежность ее груди и услышал биение сердца, такое же неистовое, как его собственное. Напряжение в нем достигло предела, захотелось поднять ее на руки и отнести…
Куда отнести? Положить ее на грубые половые доски сарая, словно какой-то солдат-мародер, желающий позабавиться с молочницей? Не было ни кровати, ни достойного места, чтобы любить ее. Негде было спокойно уединиться вдвоем. Этого никогда не было и никогда не будет.
Он со стоном оторвал свои губы от нее, хотя все еще был не в силах разомкнуть объятия. Обхватив ее за талию, он прижался лбом к ее лбу, и дыхание их слилось. Она погладила его по щеке, и рука ее скользнула вниз к открытому вороту его сорочки. Сердце его бешено забилось от нежного прикосновения ее пальцев к обнаженной коже. Симон схватил ее за руку, прижал к сердцу.
– О боже, Мири. Это… это неразумно.
– Знаю, – прошептала она. – Но почему у меня чувство, что именно так правильно?
– Не знаю. Никогда не понимал этого сумасшествия между нами.
– Сумасшествия? – печально повторила она. – Да. Думаю… это так.
Она оттолкнула его, и он неохотно отпустил ее.
– Прости, – сказала она, покраснев. – Не знаю, что со мной было. Мне… мне так стыдно.
– Не надо стыдиться. Это скорее моя вина, чем твоя. Я обещал, что никогда не поцелую тебя снова.
Мири вздохнула:
– Если ты не заметил, Симон, я тоже целовала тебя.
Она провела пальцами по серебристой цепочке на шее, что часто делала, когда тревожилась или пугалась. Впервые он заметил, что на цепочке висит замысловато гравированный кулон.
– Что это? Какой-то амулет, отгоняющий демонов? Похоже, он не помогает.
Он старался снять напряжение между ними. Мири казалась виноватой, когда отвечала ему:
– Это подарок друга. Ты встречался с ним, когда останавливался в гостинице «Шартр», хотя вряд ли ты его помнишь. Его зовут Мартин Ле Луп.
Симон поморщился. Он очень хорошо помнил красивого, стройного юношу, который волочился за Мири, словно щенок.
– Ах да, уличный вор из Парижа. Не знал, что ты все еще дружишь с ним.
– Я… я должна была сказать о нем раньше. Не знаю, почему не сделала этого. Столько всего произошло, и помню, как ты его невзлюбил…
Симон сухо усмехнулся:
– Насколько помню, неприязнь была взаимной. Мальчишка всегда наскакивал на меня, словно хотел оторвать мне голову и пронести ее на копье.
– Мартину захотелось бы оторвать тебе еще кое-что, если бы он видел, что у нас с тобой было сейчас. Он посчитал бы меня самой отвратительной потаскухой…
– Мири, ты не сделала ничего плохого. Мы просто обменялись несколькими горячими поцелуями. Мы с тобой вместе днем и ночью в необычных условиях, оба и напряжении, немного расслабились. Неудивительно, что немного увлеклись. Такое случается, но мы остановились и не зашли слишком далеко. Это был просто глупый миг слабости, ничего, о чем твоему Волку стоит беспокоиться.
Вместо того чтобы успокоить, слова эти только еще больше опечалили ее. Но она кивнула, сделав попытку улыбнуться. Указав на кулон, он спросил:
– Можно взглянуть?
Мири неохотно показала ему большой серебряный овал с выгравированным на нем волком, воющим на луну. Он открыл кулон и постарался равнодушно прочесть надпись: «Твой до скончания времен» . Вместо этого он сосредоточился на изящных часах и тихонько присвистнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100