Даже Морис и тот гоготнул за своим необъятным козырьком.
– Дайан, приставать к шерифу, когда он при исполнении, – преступление.
– Отлично! Тогда пусть он меня арестует.
Дайан протянула руки – как для наручников. Мужчины опять бурно отреагировали.
Мы с Морисом проторчали в «Сове» еще час или больше. Фил разогрел для нас пару замороженных мясных пирогов. Морис глотал так жадно, что я испугался, как бы он не проглотил и вилку вместе с пирогом. Я предложил ему половину своего, но он отказался. Тогда я эту половину взял с собой, и Морис слопал ее в участке. Ночь он провел за решеткой. В камере вполне сносный матрац и ниоткуда не дует – словом, ночлег ничуть не хуже, чем в его дырявом домишке.
Дверь камеры я оставил открытой – чтобы Морис мог при необходимости сходить в туалет. Зато я придвинул стул к входной двери и расположился спать так, что ноги лежали на этом стуле. Не разбудив меня, Морис не смог бы выйти. Разумеется, я не боялся, что Морис кого-нибудь покалечит. Но если он улизнет, где-нибудь надерется и покалечит себя – отвечать мне. Ведь официально он находится под предупредительным арестом. Так что лучше перестраховаться.
До трех ночи я просто сидел на стуле, придвинутом к входной двери. Сидел и слушал спящего Мориса.
Во сне он производил столько звуков, сколько иной бодрствующий за день не производит.
Он и храпел, и сопел, и пердел, и разговаривал, и фырчал.
Но, конечно, не давали мне спать в ту ночь не столько заботы о Морисе, сколько совсем другие проблемы.
Я твердо решил выбраться из Версаля, отлепить эту липучку, которая пристала к моей ноге. И оттягивать больше нельзя.
Теперь или никогда!
2
На следующее утро я наблюдал, как детишки переходят шоссе номер два по пути в начальную школу имени Руфуса Кинга.
Я каждого приветствовал по имени – чем очень гордился. Малыши пищали в ответ:
– Здрасте, чиф Трумэн!
Один мальчуган спросил:
– А что с твоими волосами?
Он говорил в растяжечку: «воолоосаами».
А с моими волосами произошло то, что я так и заснул, сидя на стуле, и проспал до утра, прижавшись затылком к двери. Отчего волосы на затылке стояли дыбом. Причесаться мне как-то не пришло в голову.
Я напустил на себя строгий вид.
– А вот как арестую тебя – будешь вопросы задавать!
Мальчишка хихикнул и засеменил прочь.
Первое дело с утра – в Акадский окружной суд, где шерифы из ближайших городков отчитываются о произведенных арестах. Здание суда в Миллерс-Фоллс, двадцать миль от меня. Я, собственно, никого всерьез не арестовывал, и докладывать мне было не о чем. Тем не менее я поехал.
Судейские и копы – народ общительный, в окружном суде всегда услышишь от знакомого что-нибудь интересненькое: какой-нибудь жареный факт или сплетню.
Сегодня шла сплетня про старшеклассника в региональной школе, который якобы приторговывает марихуаной – прямо из своего шкафчика в школе. Шериф Гэри Финбоу из Маттаквисетта даже набросал ордер на обыск этого шкафчика. Гэри привязался ко мне: прочти, по полной ли форме составлена бумажка? Я с налету прочитал его писульку, исправил пару грамматических ошибок и вернул со словами:
– Ты лучше просто поговори с его родителями. И забудь про это дело. На хрена тебе портить мальчишке биографию? Вылетит парень из школы из-за пары сигарет с «травкой» – останется недоучкой. И действительно пойдет на кривой дорожке.
Гэри так посмотрел на меня, что я решил – лучше не связываться. Таким, как Гэри, ничего не объяснишь.
Сколько корове ни объясняй про седло, скаковым конем она не станет.
Из суда я вернулся к себе в участок.
Нудно и скучно – это ощущение установилось уже с утра.
Все нудно, скучно и до отвращения знакомо.
Дик Жину, мой старший офицер, сидел за столом дежурного и листал вчерашний номер «Ю-Эс-Эй тудей». Он держал газету в вытянутых руках и читал поверх очков. Мой приход оторвал его глаза от газеты только на секунду.
– Доброе утро, шериф.
– Что новенького?
– Новенького? Деми Мур обрилась наголо. Вроде как для съемок в новом фильме.
– Да нет, тут, у нас.
– А-а... – Дик немного опустил газету и обежал глазами пустую комнату. – У нас ничего.
Дику Жину пятьдесят с хвостиком. У него вытянутая, лошадиная физиономия. Единственный вклад Дика в дело защиты законности – прилежное чтение газет в рабочее время. Пользы от него – что от цветка в горшке.
Он снял очки и посмотрел на меня отеческим взглядом – меня от такого взгляда с души воротит.
– У тебя все в порядке?
– Устал слегка. А в остальном порядок.
– По правде?
– Ну да, по правде.
Я окинул наше рабочее место унылым взглядом. Все те же три стола. Все те же массивные шкафы. Все те же окна с грязными стеклами. Неожиданно я ощутил: провести здесь остаток утра – выше моих сил.
– Знаешь, Дик, пойду я...
– Куда?
– Сам не знаю.
Дик озабоченно пожевал нижнюю губу, но смолчал.
– Слушай, Дик, можно тебя кое о чем спросить? Ты никогда не мечтал стать шерифом?
– С какой стати?
– Потому что из тебя получится замечательный шериф!
– Бен, у нас уже есть шериф. Ты – шериф.
– Верно. Но вдруг меня не станет?
– Не пойму, к чему ты клонишь. Что значит, когда тебя не станет? Куда ты вдруг пропадешь?
– Никуда я не пропаду. Я просто рассматриваю теоретическую возможность. Что, если?
– Если – что?
– Если... а, ладно, проехали.
– Хорошо, шериф. – Дик опять надел очки и углубился в газету. – Хооорошооо, шериф.
В конце концов я удумал проверить домики на берегу озера.
Эту работу я откладывал на потом уже не первую неделю.
Но сперва решил заехать домой и немного привести себя в порядок.
Я знал, что отец в это время дома. Возможно, тайной целью моего возвращения домой было именно это: побыстрее доложить отцу о моем намерении уехать из Версаля – и этим сообщением сжечь все мосты.
Теперь, спустя столько времени, трудно вспомнить ход моих тогдашних мыслей.
Мы с отцом в последнее время плохо уживались. Мать умерла восемь недель назад, и в хаосе, который воцарился после ее смерти, мы мало общались друг с другом. Мама всегда была чем-то вроде посредника между нами – переводчик, объяснитель, примиритель. Без нее мы бы месяцами отходили после каждой стычки! И теперь, именно теперь, она была нужна нам как никогда.
Отца я застал на кухне, возле плиты. Клод Трумэн был всегда крепким широкоплечим мужчиной – даже сейчас, в шестьдесят семь, он производил впечатление физически сильного человека. Он стоял напротив плиты, широко расставив ноги – словно плита могла кинуться на него, и он был начеку, дабы в нужный момент отразить ее нападение.
Когда я зашел в кухню, он коротко повернулся в мою сторону, но не произнес ни слова.
– Ты что делаешь? – спросил я.
Молчание.
Я заглянул через его плечо.
– Ага, яйца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Дайан, приставать к шерифу, когда он при исполнении, – преступление.
– Отлично! Тогда пусть он меня арестует.
Дайан протянула руки – как для наручников. Мужчины опять бурно отреагировали.
Мы с Морисом проторчали в «Сове» еще час или больше. Фил разогрел для нас пару замороженных мясных пирогов. Морис глотал так жадно, что я испугался, как бы он не проглотил и вилку вместе с пирогом. Я предложил ему половину своего, но он отказался. Тогда я эту половину взял с собой, и Морис слопал ее в участке. Ночь он провел за решеткой. В камере вполне сносный матрац и ниоткуда не дует – словом, ночлег ничуть не хуже, чем в его дырявом домишке.
Дверь камеры я оставил открытой – чтобы Морис мог при необходимости сходить в туалет. Зато я придвинул стул к входной двери и расположился спать так, что ноги лежали на этом стуле. Не разбудив меня, Морис не смог бы выйти. Разумеется, я не боялся, что Морис кого-нибудь покалечит. Но если он улизнет, где-нибудь надерется и покалечит себя – отвечать мне. Ведь официально он находится под предупредительным арестом. Так что лучше перестраховаться.
До трех ночи я просто сидел на стуле, придвинутом к входной двери. Сидел и слушал спящего Мориса.
Во сне он производил столько звуков, сколько иной бодрствующий за день не производит.
Он и храпел, и сопел, и пердел, и разговаривал, и фырчал.
Но, конечно, не давали мне спать в ту ночь не столько заботы о Морисе, сколько совсем другие проблемы.
Я твердо решил выбраться из Версаля, отлепить эту липучку, которая пристала к моей ноге. И оттягивать больше нельзя.
Теперь или никогда!
2
На следующее утро я наблюдал, как детишки переходят шоссе номер два по пути в начальную школу имени Руфуса Кинга.
Я каждого приветствовал по имени – чем очень гордился. Малыши пищали в ответ:
– Здрасте, чиф Трумэн!
Один мальчуган спросил:
– А что с твоими волосами?
Он говорил в растяжечку: «воолоосаами».
А с моими волосами произошло то, что я так и заснул, сидя на стуле, и проспал до утра, прижавшись затылком к двери. Отчего волосы на затылке стояли дыбом. Причесаться мне как-то не пришло в голову.
Я напустил на себя строгий вид.
– А вот как арестую тебя – будешь вопросы задавать!
Мальчишка хихикнул и засеменил прочь.
Первое дело с утра – в Акадский окружной суд, где шерифы из ближайших городков отчитываются о произведенных арестах. Здание суда в Миллерс-Фоллс, двадцать миль от меня. Я, собственно, никого всерьез не арестовывал, и докладывать мне было не о чем. Тем не менее я поехал.
Судейские и копы – народ общительный, в окружном суде всегда услышишь от знакомого что-нибудь интересненькое: какой-нибудь жареный факт или сплетню.
Сегодня шла сплетня про старшеклассника в региональной школе, который якобы приторговывает марихуаной – прямо из своего шкафчика в школе. Шериф Гэри Финбоу из Маттаквисетта даже набросал ордер на обыск этого шкафчика. Гэри привязался ко мне: прочти, по полной ли форме составлена бумажка? Я с налету прочитал его писульку, исправил пару грамматических ошибок и вернул со словами:
– Ты лучше просто поговори с его родителями. И забудь про это дело. На хрена тебе портить мальчишке биографию? Вылетит парень из школы из-за пары сигарет с «травкой» – останется недоучкой. И действительно пойдет на кривой дорожке.
Гэри так посмотрел на меня, что я решил – лучше не связываться. Таким, как Гэри, ничего не объяснишь.
Сколько корове ни объясняй про седло, скаковым конем она не станет.
Из суда я вернулся к себе в участок.
Нудно и скучно – это ощущение установилось уже с утра.
Все нудно, скучно и до отвращения знакомо.
Дик Жину, мой старший офицер, сидел за столом дежурного и листал вчерашний номер «Ю-Эс-Эй тудей». Он держал газету в вытянутых руках и читал поверх очков. Мой приход оторвал его глаза от газеты только на секунду.
– Доброе утро, шериф.
– Что новенького?
– Новенького? Деми Мур обрилась наголо. Вроде как для съемок в новом фильме.
– Да нет, тут, у нас.
– А-а... – Дик немного опустил газету и обежал глазами пустую комнату. – У нас ничего.
Дику Жину пятьдесят с хвостиком. У него вытянутая, лошадиная физиономия. Единственный вклад Дика в дело защиты законности – прилежное чтение газет в рабочее время. Пользы от него – что от цветка в горшке.
Он снял очки и посмотрел на меня отеческим взглядом – меня от такого взгляда с души воротит.
– У тебя все в порядке?
– Устал слегка. А в остальном порядок.
– По правде?
– Ну да, по правде.
Я окинул наше рабочее место унылым взглядом. Все те же три стола. Все те же массивные шкафы. Все те же окна с грязными стеклами. Неожиданно я ощутил: провести здесь остаток утра – выше моих сил.
– Знаешь, Дик, пойду я...
– Куда?
– Сам не знаю.
Дик озабоченно пожевал нижнюю губу, но смолчал.
– Слушай, Дик, можно тебя кое о чем спросить? Ты никогда не мечтал стать шерифом?
– С какой стати?
– Потому что из тебя получится замечательный шериф!
– Бен, у нас уже есть шериф. Ты – шериф.
– Верно. Но вдруг меня не станет?
– Не пойму, к чему ты клонишь. Что значит, когда тебя не станет? Куда ты вдруг пропадешь?
– Никуда я не пропаду. Я просто рассматриваю теоретическую возможность. Что, если?
– Если – что?
– Если... а, ладно, проехали.
– Хорошо, шериф. – Дик опять надел очки и углубился в газету. – Хооорошооо, шериф.
В конце концов я удумал проверить домики на берегу озера.
Эту работу я откладывал на потом уже не первую неделю.
Но сперва решил заехать домой и немного привести себя в порядок.
Я знал, что отец в это время дома. Возможно, тайной целью моего возвращения домой было именно это: побыстрее доложить отцу о моем намерении уехать из Версаля – и этим сообщением сжечь все мосты.
Теперь, спустя столько времени, трудно вспомнить ход моих тогдашних мыслей.
Мы с отцом в последнее время плохо уживались. Мать умерла восемь недель назад, и в хаосе, который воцарился после ее смерти, мы мало общались друг с другом. Мама всегда была чем-то вроде посредника между нами – переводчик, объяснитель, примиритель. Без нее мы бы месяцами отходили после каждой стычки! И теперь, именно теперь, она была нужна нам как никогда.
Отца я застал на кухне, возле плиты. Клод Трумэн был всегда крепким широкоплечим мужчиной – даже сейчас, в шестьдесят семь, он производил впечатление физически сильного человека. Он стоял напротив плиты, широко расставив ноги – словно плита могла кинуться на него, и он был начеку, дабы в нужный момент отразить ее нападение.
Когда я зашел в кухню, он коротко повернулся в мою сторону, но не произнес ни слова.
– Ты что делаешь? – спросил я.
Молчание.
Я заглянул через его плечо.
– Ага, яйца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97