Остались жить при немцах больные да немощные старики, которым не под силу был трудный и далекий путь.
С кем ни заговорит Ульяна Ивановна, в какой уголок ни заглянет – везде горе, болезнь, голод и смерть. И не чужое горе, а общее, а если общее, то и ее, Ульяны Ивановны, горе. Так, по крайней мере, поняла она. И получилось само собой, что, поняв это, стала сестра-хозяйка большим и нужным на селе человеком.
Услышит, скажем, Ульяна Ивановна, что на другом конце села захворала одинокая старуха, накинет платок и задами, чтобы лишний раз не видеть немцев, побежит туда, навстречу чужой беде. Придет и дверь настежь откроет.
– Жива, Марковна? Слыхать, хворать задумала?
Спросит весело, а у самой душа на части разрывается.
В избе темно, смрадно, холодно. Больная в дальнем углу лежит, комочком сжалась, прикрытая бог знает какой рваной и грязной ветошью. Не то стонет, не то плачет:
– Видать, смерть приходит, Ульяна Ивановна… Сил больше нет.
– Выдумала еще – «сил нет»! – скажет, бывало, Ульяна Ивановна. – Ты наперед избу проветри да свежим воздухом дыхни.
И тут же за дело возьмется. Двери распахнет, сорвет с окон «затемнение», не спрашивая, примется за приборку больной. Попутно выскочит на огород, подкопает куст картофеля и в соседнюю жилую избу за огоньком заглянет. Через десять минут на загнетке пламя пляшет, греется вода для мытья и картошка варится. Плеснет в нее принесенным молоком Ульяна Ивановна, разомнет скалкой и скомандует:
– Поднимайся, пюре готово, после – чайку выпьешь. Да помойся сначала, опускаться нечего… А помереть – дело дурацкое и совсем нехитрое – от него немцу радость… До своих дожить надо. Бери ложку-то… Пюре – это самое диетическое… Да долго мне тебя уговаривать!.. Ведь я тебя, Марковна, за умную старуху считала.
Прикрикнет Ульяна Ивановна на больную и, странное дело, глядишь – той лучше становится: поднимется, помоется, горяченького съест и оживать начнет.
– Спасибо, Ульяна Ивановна, вовек не забуду!
Немало людей сумела взбудоражить и поднять с постели Ульяна Ивановна, но бывали и такие случаи, когда не помогали ни пюре, ни чай, ни суровые слова. Посуетится, покричит Ульяна Ивановна, а ничего не получается – совсем в человеке силы нет.
– Ну уж ладно, лежи спокойненько, не буду тебя донимать. А вечером доктора приведу – он лекарство даст.
Скажет так, отвернется и слезинку смахнет.
А скоро Ульяну Ивановну постигла настоящая, неотвратимая беда.
Произошло это хмурым осенним утром, когда доктор Великанов и Василий Степанович только что ушли на работу.
Заперев за ними дверь, Ульяна Ивановна взялась было за приборку избы; вдруг в сенях раздался громкий и повелительный стук.
«Немцы, – догадалась Ульяна Ивановна, – свои так нахально ломиться не будут».
Она не ошиблась. Порог избы переступил, держа наготове автомат, немецкий солдат; из-за его плеча выглядывал Дрихель. Сердце Ульяны Ивановны дрогнуло от тоскливого предчувствия.
Увидев сестру-хозяйку, ефрейтор осклабился.
– А, матка! – сказал он и, вытащив лист бумаги, сел за стол. – Как твой имя и фозраст?
– На что это вам понадобилось? – осмелилась спросить Ульяна Ивановна, когда роковая запись была сделана.
– Арбайтен путешь, – ответил Дрихель и, встав, покосился на постель доктора.
«Ой, сопрет что-нибудь, – мелькнуло в голове Ульяны Ивановны. – И как это я прибрать не успела!»
Так оно и вышло. Стуча сапогами, Дрихель шагнул к кровати, сорвал одеяло и, поднеся его к окну, внимательно разглядел на свет. По-видимому, осмотр удовлетворил его. В высшей степени аккуратно прижав одеяло подбородком к груди, он сложил его и повесил на руку, как это делают базарные торговцы.
После этого он нагло подмигнул Ульяне Ивановне и произнес:
– Руски шляфен фредно. Руски должен арбайтен.
Ульяне Ивановне очень хотелось схватиться за кочергу, но, увы, совсем близко от нее чернело дуло автомата, угрожающе торчащего в руках солдата.
Мысль об организации принудительных работ для оставшегося в селе населения принадлежала самому господину коменданту, обер-лейтенанту Ренке. Этот трус, живший последнее время в состоянии повседневного трепета за свою шкуру, изобрел целую систему оборонительных сооружений. Расположенные в лесу, примыкавшем к школе, они, по мнению, коменданта, должны были обезопасить его особу от возможных неприятных неожиданностей. Практическое осуществление этой затеи было поручено ефрейтору Дрихелю.
Тяжесть труда, разумеется, меньше всего страшила Ульяну Ивановну, но одна мысль о том, что работа предназначается для врага и служит его целям, приводила ее в гнев и отчаяние. Доставленная на место работы, где было уже собрано десятка два старух, она дала волю своему негодованию.
– Что же это такое, бабы, получается? – с дрожью в голосе говорила она. – Разве мыслимо в таком деле участвовать – собственных злодеев оберегать?
Работа шла под надзором двух солдат, а руководил ею сам Дрихель. После двух или трех его окликов, приправленных немецкой и русской руганью, над местом работы воцарилось напряженное молчание, прерываемое только лязгом лопат, вгрызавшихся в лесную, проросшую корнями, никогда не копанную землю. Видимое усердие шло не от доброй воли, но оно глубоко возмутило Ульяну Ивановну.
7– Ал. Шубин 97
– Чего стараешься? Или немецкое «спасибо» заработать хочешь? – сердитым шепотом спросила она соседку, маленькую, не погодам крепкую старуху, торопливо орудовавшую тяжелой и неуклюжей лопатой.
– Спасибо ихнее нам без надобности, а отделаться скорей… Стыд-то терпеть неохота…
Соседка только плотнее сжала губы и еще чаще замахала лопатой. Однако Ульяна Ивановна заметила, что лопата была почти пуста. Она повернулась в другую сторону и увидела сравнительно не старую еще колхозницу, с трудом ворочавшую непомерно тяжелым заступом. Отечные, уродливо толстые ноги и тяжелое хриплое дыхание говорили о тяжелой ее болезни.
– На, лопатку мою возьми, она полегче, – предложила Ульяна Ивановна.
Больная с благодарностью взглянула на сестру-хозяйку. Передавая лопату, та успела ей посоветовать:
– Ты силенки-то поберегай… Одним глазком на лопату, а другим – на паршивца на этого смотри. Отвернется – ты и передыхни.
По простоте душевной Ульяна Ивановна полагала, что ее действия и слова остаются не замеченными Дрихелем, но дело обстояло совсем не так. Ее большая, заметная и малоподвижная фигура с самого начала привлекла внимание злого и дотошного немца. Даже отвернувшись, он не переставал за ней наблюдать и прислушивался к ее речам.
И каково же было удивление и испуг сестры-хозяйки, когда в конце рабочего дня она увидела устремленный на нее взгляд его светлых круглых глаз и услышала окрик:
– Ти патшему не работаль, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
С кем ни заговорит Ульяна Ивановна, в какой уголок ни заглянет – везде горе, болезнь, голод и смерть. И не чужое горе, а общее, а если общее, то и ее, Ульяны Ивановны, горе. Так, по крайней мере, поняла она. И получилось само собой, что, поняв это, стала сестра-хозяйка большим и нужным на селе человеком.
Услышит, скажем, Ульяна Ивановна, что на другом конце села захворала одинокая старуха, накинет платок и задами, чтобы лишний раз не видеть немцев, побежит туда, навстречу чужой беде. Придет и дверь настежь откроет.
– Жива, Марковна? Слыхать, хворать задумала?
Спросит весело, а у самой душа на части разрывается.
В избе темно, смрадно, холодно. Больная в дальнем углу лежит, комочком сжалась, прикрытая бог знает какой рваной и грязной ветошью. Не то стонет, не то плачет:
– Видать, смерть приходит, Ульяна Ивановна… Сил больше нет.
– Выдумала еще – «сил нет»! – скажет, бывало, Ульяна Ивановна. – Ты наперед избу проветри да свежим воздухом дыхни.
И тут же за дело возьмется. Двери распахнет, сорвет с окон «затемнение», не спрашивая, примется за приборку больной. Попутно выскочит на огород, подкопает куст картофеля и в соседнюю жилую избу за огоньком заглянет. Через десять минут на загнетке пламя пляшет, греется вода для мытья и картошка варится. Плеснет в нее принесенным молоком Ульяна Ивановна, разомнет скалкой и скомандует:
– Поднимайся, пюре готово, после – чайку выпьешь. Да помойся сначала, опускаться нечего… А помереть – дело дурацкое и совсем нехитрое – от него немцу радость… До своих дожить надо. Бери ложку-то… Пюре – это самое диетическое… Да долго мне тебя уговаривать!.. Ведь я тебя, Марковна, за умную старуху считала.
Прикрикнет Ульяна Ивановна на больную и, странное дело, глядишь – той лучше становится: поднимется, помоется, горяченького съест и оживать начнет.
– Спасибо, Ульяна Ивановна, вовек не забуду!
Немало людей сумела взбудоражить и поднять с постели Ульяна Ивановна, но бывали и такие случаи, когда не помогали ни пюре, ни чай, ни суровые слова. Посуетится, покричит Ульяна Ивановна, а ничего не получается – совсем в человеке силы нет.
– Ну уж ладно, лежи спокойненько, не буду тебя донимать. А вечером доктора приведу – он лекарство даст.
Скажет так, отвернется и слезинку смахнет.
А скоро Ульяну Ивановну постигла настоящая, неотвратимая беда.
Произошло это хмурым осенним утром, когда доктор Великанов и Василий Степанович только что ушли на работу.
Заперев за ними дверь, Ульяна Ивановна взялась было за приборку избы; вдруг в сенях раздался громкий и повелительный стук.
«Немцы, – догадалась Ульяна Ивановна, – свои так нахально ломиться не будут».
Она не ошиблась. Порог избы переступил, держа наготове автомат, немецкий солдат; из-за его плеча выглядывал Дрихель. Сердце Ульяны Ивановны дрогнуло от тоскливого предчувствия.
Увидев сестру-хозяйку, ефрейтор осклабился.
– А, матка! – сказал он и, вытащив лист бумаги, сел за стол. – Как твой имя и фозраст?
– На что это вам понадобилось? – осмелилась спросить Ульяна Ивановна, когда роковая запись была сделана.
– Арбайтен путешь, – ответил Дрихель и, встав, покосился на постель доктора.
«Ой, сопрет что-нибудь, – мелькнуло в голове Ульяны Ивановны. – И как это я прибрать не успела!»
Так оно и вышло. Стуча сапогами, Дрихель шагнул к кровати, сорвал одеяло и, поднеся его к окну, внимательно разглядел на свет. По-видимому, осмотр удовлетворил его. В высшей степени аккуратно прижав одеяло подбородком к груди, он сложил его и повесил на руку, как это делают базарные торговцы.
После этого он нагло подмигнул Ульяне Ивановне и произнес:
– Руски шляфен фредно. Руски должен арбайтен.
Ульяне Ивановне очень хотелось схватиться за кочергу, но, увы, совсем близко от нее чернело дуло автомата, угрожающе торчащего в руках солдата.
Мысль об организации принудительных работ для оставшегося в селе населения принадлежала самому господину коменданту, обер-лейтенанту Ренке. Этот трус, живший последнее время в состоянии повседневного трепета за свою шкуру, изобрел целую систему оборонительных сооружений. Расположенные в лесу, примыкавшем к школе, они, по мнению, коменданта, должны были обезопасить его особу от возможных неприятных неожиданностей. Практическое осуществление этой затеи было поручено ефрейтору Дрихелю.
Тяжесть труда, разумеется, меньше всего страшила Ульяну Ивановну, но одна мысль о том, что работа предназначается для врага и служит его целям, приводила ее в гнев и отчаяние. Доставленная на место работы, где было уже собрано десятка два старух, она дала волю своему негодованию.
– Что же это такое, бабы, получается? – с дрожью в голосе говорила она. – Разве мыслимо в таком деле участвовать – собственных злодеев оберегать?
Работа шла под надзором двух солдат, а руководил ею сам Дрихель. После двух или трех его окликов, приправленных немецкой и русской руганью, над местом работы воцарилось напряженное молчание, прерываемое только лязгом лопат, вгрызавшихся в лесную, проросшую корнями, никогда не копанную землю. Видимое усердие шло не от доброй воли, но оно глубоко возмутило Ульяну Ивановну.
7– Ал. Шубин 97
– Чего стараешься? Или немецкое «спасибо» заработать хочешь? – сердитым шепотом спросила она соседку, маленькую, не погодам крепкую старуху, торопливо орудовавшую тяжелой и неуклюжей лопатой.
– Спасибо ихнее нам без надобности, а отделаться скорей… Стыд-то терпеть неохота…
Соседка только плотнее сжала губы и еще чаще замахала лопатой. Однако Ульяна Ивановна заметила, что лопата была почти пуста. Она повернулась в другую сторону и увидела сравнительно не старую еще колхозницу, с трудом ворочавшую непомерно тяжелым заступом. Отечные, уродливо толстые ноги и тяжелое хриплое дыхание говорили о тяжелой ее болезни.
– На, лопатку мою возьми, она полегче, – предложила Ульяна Ивановна.
Больная с благодарностью взглянула на сестру-хозяйку. Передавая лопату, та успела ей посоветовать:
– Ты силенки-то поберегай… Одним глазком на лопату, а другим – на паршивца на этого смотри. Отвернется – ты и передыхни.
По простоте душевной Ульяна Ивановна полагала, что ее действия и слова остаются не замеченными Дрихелем, но дело обстояло совсем не так. Ее большая, заметная и малоподвижная фигура с самого начала привлекла внимание злого и дотошного немца. Даже отвернувшись, он не переставал за ней наблюдать и прислушивался к ее речам.
И каково же было удивление и испуг сестры-хозяйки, когда в конце рабочего дня она увидела устремленный на нее взгляд его светлых круглых глаз и услышала окрик:
– Ти патшему не работаль, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36