доктор Великанов бросил барабанить и провел рукой по подлокотнику.
– Значит, принципиально договорились? Когда?… Почему же завтра? Зачем делать разрыв между «да» принципиальным и «да» деловым?… Что?… Можно прислать человека?
Через две минуты он уже наказывал Ульяне Ивановне:
– Только, голубушка, летите быстро, а то раздумает – опять уговаривать придется.
«Уж ты-то да не уговоришь!» – весело размышляла Ульяна Ивановна, не по годам проворно спускаясь с лестницы.
Первая глава нашей повести была бы неполной, если бы мы не заглянули в кабинет Сергея Прокофьевича, вышестоящего товарища, после его беседы с доктором Великановым.
Вытирая пот с лица, он жаловался другому, столь же высокостоящему товарищу.
– Аспид, а не человек! Что с ним делать? Объясняю, понимаете ли, русским языком, что фонды ограничены, что лечебных учреждений у нас не одно, а десятки, что для правильного планирования необходимы маневренные резервы, что… Я ему слово, а он мне десять… И о рыцарстве, и о любви к детям, и о безнаказанности, и о…
Тут вышестоящий товарищ вспомнил о приобретенной по сходной цене благодарности потомства и кинулся к телефону с целью как можно скорее, пока не поздно, вернуть благодарность и сохранить резервный фонд.
– Алло, алло!.. Занято? Слушайте, там я дал распоряжение выписать наряд Великанову… Вы слушаете?… Разъединили!.. Алло, алло!.. Да, да, на сто комплектов… Задержите!.. Что?! Уже получено?… О, черт!
Вышестоящий товарищ выронил трубку и развел руками.
Глава вторая
Город, в котором жил и работал доктор Великанов, оказался близко от фронта.
Конечно, прогулка по затемненным улицам – не бог весть какое удовольствие, но дойти до больницы – нетрудно. Дело в том, что совсем недавно доктор Великанов уговорил завгоркомхоза товарища Буянова заасфальтировать дорогу к больнице. Пока мостовая цела, звание рыцаря и благодарность потомства Буянову обеспечены.
Правда, самой больницы в темноте рассмотреть нельзя – тридцать два окна ее фасада так прочно замаскированы, что вся она представляется сплошной каменной глыбой. Вывески также не видно, но ты, читатель, можешь поверить на слово, что это очень красивая и нарядная вывеска, сделанная золотыми буквами под зеркальным стеклом. Заказывал ее сам Великанов. Устанавливая ее размер, он (возможно, это было не совсем скромно) сказал:
Учреждение, совершающее большие дела, может обойтись маленькой вывеской.
Зато, когда дело дошло до прикрепления вывески, доктор Великанов ошеломил мастера количеством и размером выбранных костылей. Их было целых шесть и каждый мог выдержать вес крупного линкора.
– Наша вывеска водружается не на один день, – сказал доктор. – Я внимательно слежу за вывесками и установил, что прочность их прикрепления прямо пропорциональна солидности учреждения. Знак прочности в данном случае является не необходимостью, а символом.
Вот и подъезд… Но, прежде чем позвонить, необходимо принять деловой вид. Горе нам будет, если в больнице догадаются, что ты – читатель, а я – писатель! Мы будем безоговорочно отнесены к категории посторонних лиц, и тогда… Дело в том, что посторонние лица поставлены в этом учреждении вне закона, и поэтому, прежде чем двинуться дальше, наденем шапки-невидимки и белые халаты. Казалось бы, шапка-невидимка исключает необходимость надевать халат, но предосторожность не мешает.
Тс-с… Мы входим в кабинет доктора Великанова, По-видимому, мы немного запоздали: доктор, стоя около своего стола, уже «закругляет» итоги происходящей планерки.
– Товарищи! – говорит он. – Теперь я вам хочу сказать несколько слов о том, чего вы не можете прочитать в газетах и услышать по радио… Положение, конечно, тяжелое, обстановка грозная, но, скажите, где это написано, чтобы у медицинских работников руки тряслись? Нигде не написано! А вот разрешите вам сообщить, что произошло вчера во время бомбежки. Сестра Подколодина, я спрашиваю вас: чем объяснить, что в третьем отделении у двух больных не была измерена температура? Доктор Трегубова, кто из лаборанток перепутал предметные стекла с мазками крови поступивших больных?… Объясните мне, диетсестра Аверкина, какое отношение имеют фашистские самолеты к изготовлению блюд? Кто и при каких обстоятельствах позабыл посолить ужин по первой диете?… На каком основании уборщица Сазонова зачерпнула воду из пожарной бочки номер три? Пусть всего полведра, пусть даже пять кубиков – кто ей позволил это сделать? Почему, Ульяна Ивановна, не была выколочена дорожка в левом крыле второго этажа? Почему после отбоя не была проветрена шестнадцатая палата? Что это такое, товарищи? Может быть, вы скажете, что по сравнению со взрывами фугасов все это мелочи?
Доктор Великанов оглядел застывшие ряды белых халатов таким гневным взором, как будто среди присутствующих были мыслившие именно так.
Удовлетворенный молчанием, он продолжал:
– Сами по себе эти факты, может быть, и не так страшны, но страшна причина, их породившая. Страшно то, что у некоторых товарищей трясутся руки. Да! Трясутся руки! А трясущиеся руки к добру не ведут. Если мы позволим пм трястись, то…
Доктор решил не щадить подчиненных и стал яркими и крупными мазками рисовать страшную картину.
– Мы дойдем до того, что будем забывать ежедневно измерять температуру, станем путать диеты и анализы, ронять детей, устраивать истерики, заражая ими больных… Заявляю как главный врач, что истерика – это…
Даже пауза не помогла оратору найти достаточно убедительный эпитет. Он вышел из положения, шагнув вперед и сделав решительный жест рукой.
– Вон ее! Чтобы духа ее не было!.. Мне известны четырнадцать способов предотвращения и прекращения истерики, и я не остановлюсь перед применением любого из них, вплоть до самых радикальных, а если понадобится, то и всех четырнадцати вместе… Не остановлюсь! И пусть тогда любители истерик пеняют сами на себя!
Это место речи доктора Великанова, судя по напряженному вниманию аудитории, произвело впечатление, и он остался доволен. Он помолчал и потом – уже совсем другим тоном – сказал:
– Но пока необходимости в этом нет. С удовольствием констатирую, что при повторных тревогах персонал держит себя мужественно и самоотверженно. Пусть только каждый сделает вывод из того, что я сказал о трясущихся руках. Идите по местам, товарищи, – мы несем боевую вахту!
После ухода подчиненных доктор Великанов позволил себе небольшую роскошь – несколько минут просидеть в полном бездействии.
Этот относительный покой был прерван Ульяной Ивановной, пришедшей стелить постель. Вопреки неоднократным просьбам доктора Великанова, она делала это сама. И нужно сказать правду – искусство приготовления постели было доведено ею до высокого мастерства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Значит, принципиально договорились? Когда?… Почему же завтра? Зачем делать разрыв между «да» принципиальным и «да» деловым?… Что?… Можно прислать человека?
Через две минуты он уже наказывал Ульяне Ивановне:
– Только, голубушка, летите быстро, а то раздумает – опять уговаривать придется.
«Уж ты-то да не уговоришь!» – весело размышляла Ульяна Ивановна, не по годам проворно спускаясь с лестницы.
Первая глава нашей повести была бы неполной, если бы мы не заглянули в кабинет Сергея Прокофьевича, вышестоящего товарища, после его беседы с доктором Великановым.
Вытирая пот с лица, он жаловался другому, столь же высокостоящему товарищу.
– Аспид, а не человек! Что с ним делать? Объясняю, понимаете ли, русским языком, что фонды ограничены, что лечебных учреждений у нас не одно, а десятки, что для правильного планирования необходимы маневренные резервы, что… Я ему слово, а он мне десять… И о рыцарстве, и о любви к детям, и о безнаказанности, и о…
Тут вышестоящий товарищ вспомнил о приобретенной по сходной цене благодарности потомства и кинулся к телефону с целью как можно скорее, пока не поздно, вернуть благодарность и сохранить резервный фонд.
– Алло, алло!.. Занято? Слушайте, там я дал распоряжение выписать наряд Великанову… Вы слушаете?… Разъединили!.. Алло, алло!.. Да, да, на сто комплектов… Задержите!.. Что?! Уже получено?… О, черт!
Вышестоящий товарищ выронил трубку и развел руками.
Глава вторая
Город, в котором жил и работал доктор Великанов, оказался близко от фронта.
Конечно, прогулка по затемненным улицам – не бог весть какое удовольствие, но дойти до больницы – нетрудно. Дело в том, что совсем недавно доктор Великанов уговорил завгоркомхоза товарища Буянова заасфальтировать дорогу к больнице. Пока мостовая цела, звание рыцаря и благодарность потомства Буянову обеспечены.
Правда, самой больницы в темноте рассмотреть нельзя – тридцать два окна ее фасада так прочно замаскированы, что вся она представляется сплошной каменной глыбой. Вывески также не видно, но ты, читатель, можешь поверить на слово, что это очень красивая и нарядная вывеска, сделанная золотыми буквами под зеркальным стеклом. Заказывал ее сам Великанов. Устанавливая ее размер, он (возможно, это было не совсем скромно) сказал:
Учреждение, совершающее большие дела, может обойтись маленькой вывеской.
Зато, когда дело дошло до прикрепления вывески, доктор Великанов ошеломил мастера количеством и размером выбранных костылей. Их было целых шесть и каждый мог выдержать вес крупного линкора.
– Наша вывеска водружается не на один день, – сказал доктор. – Я внимательно слежу за вывесками и установил, что прочность их прикрепления прямо пропорциональна солидности учреждения. Знак прочности в данном случае является не необходимостью, а символом.
Вот и подъезд… Но, прежде чем позвонить, необходимо принять деловой вид. Горе нам будет, если в больнице догадаются, что ты – читатель, а я – писатель! Мы будем безоговорочно отнесены к категории посторонних лиц, и тогда… Дело в том, что посторонние лица поставлены в этом учреждении вне закона, и поэтому, прежде чем двинуться дальше, наденем шапки-невидимки и белые халаты. Казалось бы, шапка-невидимка исключает необходимость надевать халат, но предосторожность не мешает.
Тс-с… Мы входим в кабинет доктора Великанова, По-видимому, мы немного запоздали: доктор, стоя около своего стола, уже «закругляет» итоги происходящей планерки.
– Товарищи! – говорит он. – Теперь я вам хочу сказать несколько слов о том, чего вы не можете прочитать в газетах и услышать по радио… Положение, конечно, тяжелое, обстановка грозная, но, скажите, где это написано, чтобы у медицинских работников руки тряслись? Нигде не написано! А вот разрешите вам сообщить, что произошло вчера во время бомбежки. Сестра Подколодина, я спрашиваю вас: чем объяснить, что в третьем отделении у двух больных не была измерена температура? Доктор Трегубова, кто из лаборанток перепутал предметные стекла с мазками крови поступивших больных?… Объясните мне, диетсестра Аверкина, какое отношение имеют фашистские самолеты к изготовлению блюд? Кто и при каких обстоятельствах позабыл посолить ужин по первой диете?… На каком основании уборщица Сазонова зачерпнула воду из пожарной бочки номер три? Пусть всего полведра, пусть даже пять кубиков – кто ей позволил это сделать? Почему, Ульяна Ивановна, не была выколочена дорожка в левом крыле второго этажа? Почему после отбоя не была проветрена шестнадцатая палата? Что это такое, товарищи? Может быть, вы скажете, что по сравнению со взрывами фугасов все это мелочи?
Доктор Великанов оглядел застывшие ряды белых халатов таким гневным взором, как будто среди присутствующих были мыслившие именно так.
Удовлетворенный молчанием, он продолжал:
– Сами по себе эти факты, может быть, и не так страшны, но страшна причина, их породившая. Страшно то, что у некоторых товарищей трясутся руки. Да! Трясутся руки! А трясущиеся руки к добру не ведут. Если мы позволим пм трястись, то…
Доктор решил не щадить подчиненных и стал яркими и крупными мазками рисовать страшную картину.
– Мы дойдем до того, что будем забывать ежедневно измерять температуру, станем путать диеты и анализы, ронять детей, устраивать истерики, заражая ими больных… Заявляю как главный врач, что истерика – это…
Даже пауза не помогла оратору найти достаточно убедительный эпитет. Он вышел из положения, шагнув вперед и сделав решительный жест рукой.
– Вон ее! Чтобы духа ее не было!.. Мне известны четырнадцать способов предотвращения и прекращения истерики, и я не остановлюсь перед применением любого из них, вплоть до самых радикальных, а если понадобится, то и всех четырнадцати вместе… Не остановлюсь! И пусть тогда любители истерик пеняют сами на себя!
Это место речи доктора Великанова, судя по напряженному вниманию аудитории, произвело впечатление, и он остался доволен. Он помолчал и потом – уже совсем другим тоном – сказал:
– Но пока необходимости в этом нет. С удовольствием констатирую, что при повторных тревогах персонал держит себя мужественно и самоотверженно. Пусть только каждый сделает вывод из того, что я сказал о трясущихся руках. Идите по местам, товарищи, – мы несем боевую вахту!
После ухода подчиненных доктор Великанов позволил себе небольшую роскошь – несколько минут просидеть в полном бездействии.
Этот относительный покой был прерван Ульяной Ивановной, пришедшей стелить постель. Вопреки неоднократным просьбам доктора Великанова, она делала это сама. И нужно сказать правду – искусство приготовления постели было доведено ею до высокого мастерства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36