На улице падал снег, быстро покрывая грязный серый двор чистым белым цветом. Скоро Новый год с его новой глупой надеждой на новое глупое счастье. Как быстро летит время!
Он постелил себе на кухонном диванчике, попил на ночь чаю и лег спать.
— Что, подрались? — спросил Арсения утром вернувшийся откуда-то дядя Гена.
— Да. Было дело. Вероника сама тебе расскажет. Ты не отходи от нее, а я побежал, у меня сегодня дел по горло. Позвоню в обед, а если надо, вечером опять приеду.
— Ступай, сынок. Разберемся.
Утром Веронику успокаивать не пришлось. Она вкратце рассказала дяде Гене, что произошло. Встала, как ни в чем не бывало, приняла душ, глаз подбитый припудрила… Не та женщина, чтобы в истерике биться и о судьбе причитать. Но явно что-то свое задумала. Собрала Андрюшу, взяла Матильду, санки. Дала веревку в зубы собаке, и пошли потихоньку втроем прогуляться по первому снежку до ближайшей церквушки. Андрюша доволен, улыбается, снежки лепит, в Веронику и Матильду кидает. Матильда тоже делает вид, что довольна: такую ответственную работу доверили — санки тянуть. Трудно, но почетно.
…Никогда раньше Вероника в церковь не ходила, даже креститься правильно не умела, а тут вдруг Бога вспомнила и решила его к себе в помощники призвать. Потихоньку до «Сокола» добрели, к церкви Всех Святых во Всехсвятском. Вероника вытащила из кармана серый платочек и повязала на голову. К колоколам прислушалась. У входа купила свечек, вошла внутрь и принялась их перед образами святых расставлять. Никого не забыла. Подойдет к иконе, глаза закатит, будто кающаяся грешница, молитву "Отче наш", которую с детства знала, прочтет, перекрестится — и к следующей.
— Mutti, Welcher Schwanz machen wir hier? — спросил Андрюша.
Ему стали надоедать мамины манипуляции, и он немного волновался за Матильду. В церковь собаку не пустили, и ее пришлось привязать к ограде у входа на территорию храма. Могла прихожан облаять.
— Сынок, ты что, совсем на головку присел — в церкви матом ругаться?
Вероника опустилась на корточки, покрутила пальцем у Андрюшиного виска и быстро поспешила на выход. К тому же между рядов прихожан быстро зашнырял безбородый служитель культа с черным подносом, собирая пожертвования, а давать ему денег почему-то не хотелось.
…Ну вот. С Богом вроде договорилась, а то, что придется еще и с чертом договориться, об этом Вероника пока не знала.
Вечером явился блудный Самец. Принес огромный букет цветов, колечко с красивым изумрудом, бутылку "Вдовы Клико" и начал каяться заранее продуманной речью. Вероника вполуха слушала аргументы мужа, самым веским из которых был "бес попутал", язвительно улыбалась и равнодушно вертела колечко на длинном, с красивым маникюром мизинце. Потом спросила:
— Ты что, муженек, совсем умом тронулся — глухонемых трахать? Че, нормальных блядей вокруг мало?
— Бес попутал, — повторил Самец, не выходя из критического состояния по части доводов. — Я ее уволил.
— Кто бы сомневался! Ладно, живи, олень, — сказала Вероника и вдруг невзначай подумала про Будякина, о котором не вспоминала уже года три. — Ты у меня еще будешь рогами за высоковольтные линии цепляться, — провозгласила она и, виляя задом, вышла из кухни.
— Дядь Гена, иди сюда, — позвал Самец.
Дядя Гена появился из Андрюшиной комнаты, где он занимался с пареньком рисованием, помогая копировать гравюру Дюрера «Меланхолия», зашел на кухню и уселся за стол напротив хозяина. Самец распечатал бутылку «Вдовы», к которой они с Вероникой не притронулись.
— Пил такое? — грустно спросил он, разливая шампанское по стаканам.
— Пил и не такое, — чокаясь, ответил дядя Гена.
— Че делать-то, дядь Ген?
— Не знаю. Наверно, блудить так, чтобы никто об этом не знал, — ответил его собеседник. И добавил: — Если тебе, конечно, это надо.
Конго
Как и говорил дядя Гена, бизнес Арсения стал расширяться. Маркс с Энгельсом представили Арсению еще двоих облицовщиков, которых знали давно. Арсений встретился с ними, обговорил условия, ударил по рукам и на следующий день отправил их на новый объект в Солнцево. С одним из них, Юриком, уже через месяц пришлось расстаться: больно уж необязательный был человек! Пропивая заработок, мог на работу не выйти. С заказчиками спорил, и к тому же от него плохо пахло. Такого было стыдно представлять клиентам. Арсений не раз слышал упреки в его адрес, приходилось подменять Юрика другими мастерами, срывая их с важных объектов, и извиняться перед заказчиками. В итоге — выгнал. Юрик потом звонил, просился обратно, но Арсений, посоветовавшись с дядей Геной, был непреклонен. От таких людей надо избавляться сразу, слишком уж низок их культурный уровень.
— Совершенно не заботятся о завтрашнем дне, — говорил дядя Гена.
Пару раз Арсений привлекал Юрика в помощь на авралы, а потом про него забыл.
Другой мастер, Максим Петрович, крепкий мужичок лет пятидесяти, еврей с израильским гражданством, был просто находкой. Человек слова. Сказал — сделал. Обещал прийти в десять — ни на минуту не опоздает. На работу его любо-дорого смотреть. Все ровно, чисто, и мусор прибран. Все технические вопросы решал на месте. Если видел, что человек упертый, не спорил, а делал, как скажут, хотя наперед знал, что будет плохо. А уже потом, за дополнительную плату, переделывал как надо. И себе нервы берег, и дурачкам их собственную неправоту наглядно демонстрировал. Когда душа просила, мог вечером выпить бутылку водки, хорошенько закусить, а утром — как огурчик, за руль — и на объект. Уникум. В Израиле Максим Петрович прожил два года, поработал недолго по своей профессии, получил гражданство и смешное водительское удостоверение, которое впоследствии вводило в недоумение всех московских гаишников. Жизнь в Израиле пришлась Максиму Петровичу не по душе, и вскоре он вернулся в Москву, получив российский вид на жительство.
Джулия нашла себе напарницу — маляршу Валю, женщину с крепкими белорусскими корнями и несгибаемым нравом. Жили они тоже вместе, в Черемушках, отправив на родину не оправдавшую доверия глухонемую подругу. От Вали Джулия научилась многим полезным профессиональным премудростям, которых раньше не знала. Вдвоем работалось веселей, да и объемов в три раза больше выполнять стали. Однажды Арсений, обведя рукой помещение и приняв важный вид, втолковывал Вале, как клеить обои, совмещать рисунок над окнами и дверью, красить потолок. Валя стояла, опершись подбородком на палку от малярного валика, нагло щурилась и ехидно поддакивала. Арсений сразу понял, что она издевается. Валя не нуждалась в советах. Он тут же закончил инструктаж, улыбнулся и вышел из комнаты.
— Пайшоу ты на хер, настауник, — услышал он тихий голос за спиной.
Личная жизнь у Джулии тоже наладилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Он постелил себе на кухонном диванчике, попил на ночь чаю и лег спать.
— Что, подрались? — спросил Арсения утром вернувшийся откуда-то дядя Гена.
— Да. Было дело. Вероника сама тебе расскажет. Ты не отходи от нее, а я побежал, у меня сегодня дел по горло. Позвоню в обед, а если надо, вечером опять приеду.
— Ступай, сынок. Разберемся.
Утром Веронику успокаивать не пришлось. Она вкратце рассказала дяде Гене, что произошло. Встала, как ни в чем не бывало, приняла душ, глаз подбитый припудрила… Не та женщина, чтобы в истерике биться и о судьбе причитать. Но явно что-то свое задумала. Собрала Андрюшу, взяла Матильду, санки. Дала веревку в зубы собаке, и пошли потихоньку втроем прогуляться по первому снежку до ближайшей церквушки. Андрюша доволен, улыбается, снежки лепит, в Веронику и Матильду кидает. Матильда тоже делает вид, что довольна: такую ответственную работу доверили — санки тянуть. Трудно, но почетно.
…Никогда раньше Вероника в церковь не ходила, даже креститься правильно не умела, а тут вдруг Бога вспомнила и решила его к себе в помощники призвать. Потихоньку до «Сокола» добрели, к церкви Всех Святых во Всехсвятском. Вероника вытащила из кармана серый платочек и повязала на голову. К колоколам прислушалась. У входа купила свечек, вошла внутрь и принялась их перед образами святых расставлять. Никого не забыла. Подойдет к иконе, глаза закатит, будто кающаяся грешница, молитву "Отче наш", которую с детства знала, прочтет, перекрестится — и к следующей.
— Mutti, Welcher Schwanz machen wir hier? — спросил Андрюша.
Ему стали надоедать мамины манипуляции, и он немного волновался за Матильду. В церковь собаку не пустили, и ее пришлось привязать к ограде у входа на территорию храма. Могла прихожан облаять.
— Сынок, ты что, совсем на головку присел — в церкви матом ругаться?
Вероника опустилась на корточки, покрутила пальцем у Андрюшиного виска и быстро поспешила на выход. К тому же между рядов прихожан быстро зашнырял безбородый служитель культа с черным подносом, собирая пожертвования, а давать ему денег почему-то не хотелось.
…Ну вот. С Богом вроде договорилась, а то, что придется еще и с чертом договориться, об этом Вероника пока не знала.
Вечером явился блудный Самец. Принес огромный букет цветов, колечко с красивым изумрудом, бутылку "Вдовы Клико" и начал каяться заранее продуманной речью. Вероника вполуха слушала аргументы мужа, самым веским из которых был "бес попутал", язвительно улыбалась и равнодушно вертела колечко на длинном, с красивым маникюром мизинце. Потом спросила:
— Ты что, муженек, совсем умом тронулся — глухонемых трахать? Че, нормальных блядей вокруг мало?
— Бес попутал, — повторил Самец, не выходя из критического состояния по части доводов. — Я ее уволил.
— Кто бы сомневался! Ладно, живи, олень, — сказала Вероника и вдруг невзначай подумала про Будякина, о котором не вспоминала уже года три. — Ты у меня еще будешь рогами за высоковольтные линии цепляться, — провозгласила она и, виляя задом, вышла из кухни.
— Дядь Гена, иди сюда, — позвал Самец.
Дядя Гена появился из Андрюшиной комнаты, где он занимался с пареньком рисованием, помогая копировать гравюру Дюрера «Меланхолия», зашел на кухню и уселся за стол напротив хозяина. Самец распечатал бутылку «Вдовы», к которой они с Вероникой не притронулись.
— Пил такое? — грустно спросил он, разливая шампанское по стаканам.
— Пил и не такое, — чокаясь, ответил дядя Гена.
— Че делать-то, дядь Ген?
— Не знаю. Наверно, блудить так, чтобы никто об этом не знал, — ответил его собеседник. И добавил: — Если тебе, конечно, это надо.
Конго
Как и говорил дядя Гена, бизнес Арсения стал расширяться. Маркс с Энгельсом представили Арсению еще двоих облицовщиков, которых знали давно. Арсений встретился с ними, обговорил условия, ударил по рукам и на следующий день отправил их на новый объект в Солнцево. С одним из них, Юриком, уже через месяц пришлось расстаться: больно уж необязательный был человек! Пропивая заработок, мог на работу не выйти. С заказчиками спорил, и к тому же от него плохо пахло. Такого было стыдно представлять клиентам. Арсений не раз слышал упреки в его адрес, приходилось подменять Юрика другими мастерами, срывая их с важных объектов, и извиняться перед заказчиками. В итоге — выгнал. Юрик потом звонил, просился обратно, но Арсений, посоветовавшись с дядей Геной, был непреклонен. От таких людей надо избавляться сразу, слишком уж низок их культурный уровень.
— Совершенно не заботятся о завтрашнем дне, — говорил дядя Гена.
Пару раз Арсений привлекал Юрика в помощь на авралы, а потом про него забыл.
Другой мастер, Максим Петрович, крепкий мужичок лет пятидесяти, еврей с израильским гражданством, был просто находкой. Человек слова. Сказал — сделал. Обещал прийти в десять — ни на минуту не опоздает. На работу его любо-дорого смотреть. Все ровно, чисто, и мусор прибран. Все технические вопросы решал на месте. Если видел, что человек упертый, не спорил, а делал, как скажут, хотя наперед знал, что будет плохо. А уже потом, за дополнительную плату, переделывал как надо. И себе нервы берег, и дурачкам их собственную неправоту наглядно демонстрировал. Когда душа просила, мог вечером выпить бутылку водки, хорошенько закусить, а утром — как огурчик, за руль — и на объект. Уникум. В Израиле Максим Петрович прожил два года, поработал недолго по своей профессии, получил гражданство и смешное водительское удостоверение, которое впоследствии вводило в недоумение всех московских гаишников. Жизнь в Израиле пришлась Максиму Петровичу не по душе, и вскоре он вернулся в Москву, получив российский вид на жительство.
Джулия нашла себе напарницу — маляршу Валю, женщину с крепкими белорусскими корнями и несгибаемым нравом. Жили они тоже вместе, в Черемушках, отправив на родину не оправдавшую доверия глухонемую подругу. От Вали Джулия научилась многим полезным профессиональным премудростям, которых раньше не знала. Вдвоем работалось веселей, да и объемов в три раза больше выполнять стали. Однажды Арсений, обведя рукой помещение и приняв важный вид, втолковывал Вале, как клеить обои, совмещать рисунок над окнами и дверью, красить потолок. Валя стояла, опершись подбородком на палку от малярного валика, нагло щурилась и ехидно поддакивала. Арсений сразу понял, что она издевается. Валя не нуждалась в советах. Он тут же закончил инструктаж, улыбнулся и вышел из комнаты.
— Пайшоу ты на хер, настауник, — услышал он тихий голос за спиной.
Личная жизнь у Джулии тоже наладилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55