Было три часа ночи. Джек слушал тоскливые гудки.
– Слушаю. Кто это?
– Привет, Рассел.
– Кто это, черт подери?
Джек помолчал.
– Завтра в подвальном этаже полицейского управления собираются убить этого ублюдка Освальда во время перевода в тюрьму.
Он снова помолчал и положил трубку.
Ли Харви Освальд проснулся в своей камере. До него начало доходить, что он нашел дело своей жизни. После преступления наступает период восстановления. Он проанализирует мотивы, всю многогранную проблему истины и вины. Время для размышлений, время прокрутить все в уме. Вот преступление, очевидно дающее материал для глубокой трактовки. Он исказит свет того возвышенного мига, где тени замерли на газоне, сияющий лимузин неподвижен. Время глубже познать себя, исследовать смысл содеянного. Он просмотрит сотню разных вариантов этого действия, ускорит и замедлит, поменяет акценты, подберет оттенки, увидит, как изменилась вся его жизнь.
Вот истинное начало.
Ему дадут бумагу и книги. Камера заполнится книгами об этом преступлении. У него будет время изучить криминалистику, баллистику, акустику, фотографию. Он исследует и впитает все, что относится к делу. К нему будут приходить люди, сначала следователи, затем психологи, историки, биографы. В его жизни появился единственный четкий предмет изучения – Ли Харви Освальд.
Они с Кеннеди были партнерами. Фигура стрелка в окне неотделима от жертвы и ее истории. Эта мысль поддерживала Освальда в камере. С ее помощью он продолжал жить.
Чем больше времени он проведет в камере, тем сильнее станет. Все теперь знают, кто он такой. Это заряжало его силой. Очевидно, прекрасное начало, время глубокого погружения в суть дела, самоанализа и воссоздания. Он больше не относился к заключению, как к проклятию на всю жизнь. В этом пространстве он нашел истину. Он вполне сможет прожить в камере наполовину меньшего размера.
Воскресенье утром. Джек начал день со своей обычной суеты. На то, чтобы окружающее обрело очертания, ушло некоторое время. Он выпил грейпфругового сока и зашагал по гостиной. Джордж сидел на диване и читал газету, а Джек ходил взад и вперед, глядя на мир так, словно видел не дальше фута.
– Джек, знаешь, мне трудно выразить словами то, что я вижу на твоем лице, но, по-моему, ты выглядишь не очень.
Джек включил телевизор. Он умылся и побрился лезвием «Клинок Уилкинсона» – им он пользовался из-за громкого имени, – потом шлепнул на лицо крем после бритья так, что стало больно. Приготовил яичницу с кофе и за едой просмотрел первую часть «Таймс Геральд», по-прежнему в шортах. В газете напечатали открытое письмо Каролине Кеннеди, настолько эмоциональное, что горло сдавило, и он не смог глотать. В уме он пересказал трагедию президента и его чудесной семьи.
Зазвонил телефон. Бренда Джин Сенсибау, Бэби Легран, звонила из своей квартиры в Форт-Уорте.
– Джек, нужно платить за квартиру. Нам с детьми нечего есть.
– Вот прямо так сходу.
– Я дошла до ручки, так что зачем терять время. Вчера был вечер зарплаты.
– Ты отлично знаешь, черт возьми, почему мы закрыты.
– Я не говорю, что это плохо. Ты скажи, как мне протянуть следующую неделю без зарплаты.
– Ты уже взяла часть зарплаты.
– Не надо злиться и кричать на меня, Джек. Я прошу маленький аванс, чтобы дети смогли сегодня поесть. Ты прекрасно знаешь, что на меня всегда можно положиться. А мне надо всего лишь еды на день, и сунуть хозяину квартиры немного денег, чтобы он заткнулся.
– Сколько тебе, дрянь такая?
– Двадцать пять долларов. Я не смогу доехать до Далласа, но если ты перешлешь деньга по почте или как там делается, я доберусь до центра и сниму их.
Джек сообразил, что «Вестерн Юнион» находится всего за полквартала от полицейского управления. Бренде повезло. Если поспешить, можно успеть перевести двадцать пять Долларов, а потом застрелить этого ублюдка Освальда.
Он запил «Прелюдии» остатками кофе и оделся. Темный костюм, серая фетровая шляпа, шелковый галстук с виндзорским узлом. Подхватил Шебу и сообщил Джорджу, что едет в клуб. Посадил собаку на переднее сиденье и завел машину.
Джек опаздывал. Если я не успею, решат, что я сделал это нарочно. Он пересек Дили-плазу, свернув немного в сторону, чтобы еще раз взглянуть на венки. Спросил у Шебы, не проголодалась ли она, не хочет ли свой «Альпо». Припарковался на стоянке через дорогу от «Вестерн Юниона». Открыл багажник, вынул собачьи консервы, открывалку и положил таксе еды прямо на переднее сиденье. Взял из кошелька две тысячи долларов и распихал по карманам, потому что именно так владелец клуба должен входить в помещение. Револьвер он положил в правый карман брюк. На подкладке шляпы было отпечатано золотом его имя.
Он перешел дорогу и заполнил бланк на перевод денег. Служащий поставил на квитанции время 11:17. Джек опаздывал даже сильнее, чем думал. Впервые в жизни он слегка прибавил ходу и меньше, чем через четыре минуты стоял в темном гараже под зданием полиции и суда.
Если так легко сюда попасть, значит, меня ждут.
Он пересек пустую парковку и подошел к двум «фордам» без маркировки, стоящим между выездами. Послышались голоса: «Вот он, вот он», и Джек сначала решил, что обращаются к нему. Он поднялся по небольшой рампе и остановился у группы репортеров. Прерывистые голоса и гулкие прыгающие звуки заполнили проход, завелись машины, защелкала аппаратура. Повсюду копы в штатском, старшие офицеры в белых шляпах. Детективы выстроились вдоль стен. Там же стоял и Рассел, но у Джека не было времени поздороваться. Большинство газетчиков и три телекамеры находились справа от Джека, у выезда на Мэйн-стрит. Бронированный фургон инкассаторов стоял сверху у второго выезда.
– Вот он.
– Вот он.
– Вот он.
Время с точностью до секунды, место прямо в точку. Зажглись прожекторы. Все стало черно-белым, яркий свет и густая тень. Из тюремного отделения вышла группа полицейских, сопровождая заключенного – человека в темном свитере, который кажется призраком из ниоткуда.
Репортеры зашевелились. Затем вспышки, выкрики, эхом отразившиеся от стен, и все это показалось Джеку странным, уже виденным – он стоял в ослепительном искусственном свете, в сыром подвале, где выезды испещрены пятнами выхлопов, а в воздухе висит октановая вонь.
Вот он.
Джек вышел из толпы, заранее видя, как все происходит. Вынул револьвер из кармана, спрятал под полой, прижав ладонью к бедру. Путь открылся. Между ним и Освальдом никого. Джек поднял револьвер. Сделал последний широкий шаг и выстрелил один раз, в живот, с расстояния в несколько дюймов. Освальд обхватил себя руками и зажмурился. Низко хрюкнул, тягостно и тоскливо. И начал падать в мир боли.
На стрелявшего навалилась масса тел, все эти люди в «стетсонах» тяжело дышали, отнимали оружие, кто-то пихнул его коленом в живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Слушаю. Кто это?
– Привет, Рассел.
– Кто это, черт подери?
Джек помолчал.
– Завтра в подвальном этаже полицейского управления собираются убить этого ублюдка Освальда во время перевода в тюрьму.
Он снова помолчал и положил трубку.
Ли Харви Освальд проснулся в своей камере. До него начало доходить, что он нашел дело своей жизни. После преступления наступает период восстановления. Он проанализирует мотивы, всю многогранную проблему истины и вины. Время для размышлений, время прокрутить все в уме. Вот преступление, очевидно дающее материал для глубокой трактовки. Он исказит свет того возвышенного мига, где тени замерли на газоне, сияющий лимузин неподвижен. Время глубже познать себя, исследовать смысл содеянного. Он просмотрит сотню разных вариантов этого действия, ускорит и замедлит, поменяет акценты, подберет оттенки, увидит, как изменилась вся его жизнь.
Вот истинное начало.
Ему дадут бумагу и книги. Камера заполнится книгами об этом преступлении. У него будет время изучить криминалистику, баллистику, акустику, фотографию. Он исследует и впитает все, что относится к делу. К нему будут приходить люди, сначала следователи, затем психологи, историки, биографы. В его жизни появился единственный четкий предмет изучения – Ли Харви Освальд.
Они с Кеннеди были партнерами. Фигура стрелка в окне неотделима от жертвы и ее истории. Эта мысль поддерживала Освальда в камере. С ее помощью он продолжал жить.
Чем больше времени он проведет в камере, тем сильнее станет. Все теперь знают, кто он такой. Это заряжало его силой. Очевидно, прекрасное начало, время глубокого погружения в суть дела, самоанализа и воссоздания. Он больше не относился к заключению, как к проклятию на всю жизнь. В этом пространстве он нашел истину. Он вполне сможет прожить в камере наполовину меньшего размера.
Воскресенье утром. Джек начал день со своей обычной суеты. На то, чтобы окружающее обрело очертания, ушло некоторое время. Он выпил грейпфругового сока и зашагал по гостиной. Джордж сидел на диване и читал газету, а Джек ходил взад и вперед, глядя на мир так, словно видел не дальше фута.
– Джек, знаешь, мне трудно выразить словами то, что я вижу на твоем лице, но, по-моему, ты выглядишь не очень.
Джек включил телевизор. Он умылся и побрился лезвием «Клинок Уилкинсона» – им он пользовался из-за громкого имени, – потом шлепнул на лицо крем после бритья так, что стало больно. Приготовил яичницу с кофе и за едой просмотрел первую часть «Таймс Геральд», по-прежнему в шортах. В газете напечатали открытое письмо Каролине Кеннеди, настолько эмоциональное, что горло сдавило, и он не смог глотать. В уме он пересказал трагедию президента и его чудесной семьи.
Зазвонил телефон. Бренда Джин Сенсибау, Бэби Легран, звонила из своей квартиры в Форт-Уорте.
– Джек, нужно платить за квартиру. Нам с детьми нечего есть.
– Вот прямо так сходу.
– Я дошла до ручки, так что зачем терять время. Вчера был вечер зарплаты.
– Ты отлично знаешь, черт возьми, почему мы закрыты.
– Я не говорю, что это плохо. Ты скажи, как мне протянуть следующую неделю без зарплаты.
– Ты уже взяла часть зарплаты.
– Не надо злиться и кричать на меня, Джек. Я прошу маленький аванс, чтобы дети смогли сегодня поесть. Ты прекрасно знаешь, что на меня всегда можно положиться. А мне надо всего лишь еды на день, и сунуть хозяину квартиры немного денег, чтобы он заткнулся.
– Сколько тебе, дрянь такая?
– Двадцать пять долларов. Я не смогу доехать до Далласа, но если ты перешлешь деньга по почте или как там делается, я доберусь до центра и сниму их.
Джек сообразил, что «Вестерн Юнион» находится всего за полквартала от полицейского управления. Бренде повезло. Если поспешить, можно успеть перевести двадцать пять Долларов, а потом застрелить этого ублюдка Освальда.
Он запил «Прелюдии» остатками кофе и оделся. Темный костюм, серая фетровая шляпа, шелковый галстук с виндзорским узлом. Подхватил Шебу и сообщил Джорджу, что едет в клуб. Посадил собаку на переднее сиденье и завел машину.
Джек опаздывал. Если я не успею, решат, что я сделал это нарочно. Он пересек Дили-плазу, свернув немного в сторону, чтобы еще раз взглянуть на венки. Спросил у Шебы, не проголодалась ли она, не хочет ли свой «Альпо». Припарковался на стоянке через дорогу от «Вестерн Юниона». Открыл багажник, вынул собачьи консервы, открывалку и положил таксе еды прямо на переднее сиденье. Взял из кошелька две тысячи долларов и распихал по карманам, потому что именно так владелец клуба должен входить в помещение. Револьвер он положил в правый карман брюк. На подкладке шляпы было отпечатано золотом его имя.
Он перешел дорогу и заполнил бланк на перевод денег. Служащий поставил на квитанции время 11:17. Джек опаздывал даже сильнее, чем думал. Впервые в жизни он слегка прибавил ходу и меньше, чем через четыре минуты стоял в темном гараже под зданием полиции и суда.
Если так легко сюда попасть, значит, меня ждут.
Он пересек пустую парковку и подошел к двум «фордам» без маркировки, стоящим между выездами. Послышались голоса: «Вот он, вот он», и Джек сначала решил, что обращаются к нему. Он поднялся по небольшой рампе и остановился у группы репортеров. Прерывистые голоса и гулкие прыгающие звуки заполнили проход, завелись машины, защелкала аппаратура. Повсюду копы в штатском, старшие офицеры в белых шляпах. Детективы выстроились вдоль стен. Там же стоял и Рассел, но у Джека не было времени поздороваться. Большинство газетчиков и три телекамеры находились справа от Джека, у выезда на Мэйн-стрит. Бронированный фургон инкассаторов стоял сверху у второго выезда.
– Вот он.
– Вот он.
– Вот он.
Время с точностью до секунды, место прямо в точку. Зажглись прожекторы. Все стало черно-белым, яркий свет и густая тень. Из тюремного отделения вышла группа полицейских, сопровождая заключенного – человека в темном свитере, который кажется призраком из ниоткуда.
Репортеры зашевелились. Затем вспышки, выкрики, эхом отразившиеся от стен, и все это показалось Джеку странным, уже виденным – он стоял в ослепительном искусственном свете, в сыром подвале, где выезды испещрены пятнами выхлопов, а в воздухе висит октановая вонь.
Вот он.
Джек вышел из толпы, заранее видя, как все происходит. Вынул револьвер из кармана, спрятал под полой, прижав ладонью к бедру. Путь открылся. Между ним и Освальдом никого. Джек поднял револьвер. Сделал последний широкий шаг и выстрелил один раз, в живот, с расстояния в несколько дюймов. Освальд обхватил себя руками и зажмурился. Низко хрюкнул, тягостно и тоскливо. И начал падать в мир боли.
На стрелявшего навалилась масса тел, все эти люди в «стетсонах» тяжело дышали, отнимали оружие, кто-то пихнул его коленом в живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122